— Может, и он говорит, да мы не понимаем — как знать? А я ему говорю за то, что не боится нас, значит, уважает, доверие оказывает, вот что!
Мы выходили из палатки и почти все пристраивались теперь по обе стороны от двери, прячась за спиной друг у друга.
Марья Даниловна говорила приветливо:
— Ну, Кузьмич, теперь твой черед...
Бурундучок еще с полминуты сидел неподвижно, словно выжидал из приличия, а потом быстро сбегал по штабельку дров, ловко поднимался по врытой в землю ножке скамейки, прыгал на стол.
Может быть, он заранее намечал, что сначала возьмет, а что после? Потому что и суетиться он нисколько не суетился, и долго не выбирал. На один миг приседал на задние лапки около огрызка сахару или корочки хлеба. Передними быстро брал еду со стола, подносил ко рту. Крошки да мелкие осколки исчезали у него за щекой, кусочки побольше оставались в зубах.
Бурундучок становился на все четыре лапки, юрко бежал по столу, ловко поворачиваясь среди неубранной посуды, потом прыгал на скамейку, с нее — на земляной пол. Мигом взлетал он на поленницу, где только что сидел перед этим, и тут же пропадал внизу за дровами.
Не было его одну-две минуты, а потом он появлялся снова. Сидел на задних лапках, держа передние на весу, с любопытством смотрел на повариху, потом все повторялось сначала.
Ребята у входа добродушно посмеивались:
— Вот трудяга!
— А сладкая у него работенка, а?.. Сахар таскать.
Рабочий Семенов, длинный, сутуловатый парень с большими оттопыренными ушами, громко удивлялся:
— Ну, куда ему столько? От жадюга!.. Нет, ты смотри, смотри, к какой краюхе примеривается!
Семенова почему-то в отряде недолюбливали и теперь, когда начинали разыгрывать, называли только по фамилии:
— А если у него семья большая, Семенов!
— Или друзей много.
— А может, это приходит каждый раз другой зверь? Одни хорошенько запасется, другому скажет. Тот разживется, потом — третьему.
Семенов убежденно говорил:
— Не-е!.. Я его насквозь вижу — один и тот. Видишь, хвостик у него на конце — как надорван чуток. Ну, куда ему, побирушке, столько? От жадюга!
Если Федор Степаныч был в это время где-либо неподалеку, он обязательно выговаривал Семенову:
— «Побиру-уша»!.. Зачем так? Просто трудолюбивый зверек, не то что... Для него это такая же работа, как орешки в лесу собирать.
Семенов кривился, говорил почему-то зло:
— Рассказывай!
Вообще-то он какой-то странный был, этот Семенов. После обеда все уходят на делянку, а его от палатки не оторвешь.
— Сейчас, — говорит, — сейчас, ну, подожди! Неужели он и еще вернется? Идет, гля-янь!
Он оборачивался и с каким-то мучительным недоумением в белых глазах вскрикивал:
— Седьмой раз идет, ты гляди, — ну, куда ему!
Вечером, когда мы уже лежали в спальных мешках, кто-либо обязательно говорил:
— Да, Семенов, а сколько сегодня бурундук всякого добра перенес?
И Семенов живо откликался:
— А чего ржать? Одного рафинада пять кусков. Да три сухаря.
— Повариха еще рису на стол ему сыпала, а ты и не заметил...
Спальный мешок Семенова шуршал в темноте, голос менялся — он всякий раз вскидывался:
— Я — не заметил?!
Однажды перед обедом я подходил к столовой и еще издали услышал говор и смех. Ребята в палатке сгрудились вокруг стола, что-то разглядывали. Громче других звучал голос Семенова, и в нем слышалось сейчас то ли торжество, то ли превосходство:
— Всю неделю приглядывался, а он — как сквозь землю! А потом гляжу — юрк! Небольшой пенек рядом с палаткой в траве, под ним он и приспособился...
Федор Степанович сказал сердито:
— Увидел, и ладно. Забирать зачем? Подчистую выгреб!
Семенов дурашливо подмигнул:
— Интересно же!
Я приподнялся на цыпочках, заглянул в середину. На столе была насыпана горка из сахара и сухарей вперемешку с вермишелью, да пшеном, да сушеными вишнями.
Рядом продолжали удивляться:
— Надо — целый склад!
— И чего только нету...
— Тут даже конфета в бумажке есть, — сказал Семенов, как будто хвастая. — Где, интересно, взял?
— Ну, теперь-то ты, Семенов, все до точности подсчитаешь, чего тут сколько...
Марья Даниловна, которая, пригорюнившись, стояла около стола, покачала головой, сказала жалостно:
— Как же он теперь, Кузьмич-то!.. Ах ты, разоритель, Семенов, ах, разоритель!
А ребята все шутили:
— Придется ему снова на подножный корм переходить!
— Оно конечно, после сахара не так легко!
Семенов, чувствовавший, видно, себя героем, с лихостью произнес:
— Перебьется!
В палатку вошел наш радист, сказал, что на базу требуют отчет по взрывным работам, и Федор Степанович распорядился:
— Пойдешь ты, Семенов, промнешься. А по дороге чуток подумаешь...
Семенов ушел.
Сахар, да сухари, да все остальное Марья Даниловна ссыпала со стола на картонку и положила ее на поленнице за печкой: пусть бурундучишка заберет все обратно.
За ужином все с надеждой поглядывали на горку дров, но зверек на своем обычном месте не появлялся. Федор Степаныч, первым вставший из-за стола, огорченно покачал головой и только рукой махнул.
Вечером, когда мы уже лежали в своих мешках, он разворчался. Ругал Семенова, который задержался на базе, — конечно, рад, лодырь, случаю побездельничать! Досадовал на себя: как чувствовал ведь, что тот может обидеть бурундучка — почему не предупредил?
Он ворчал долго, всем надоел, и Ваня Бусов, первый наш балагур, сказал ему наконец:
— Ну, хватит тебе, Степаныч! У нас вон тушенки сколько останется, не съедим. Спишем ящик — на всю зиму твоему Кузьмичу хватит...
Остальным лишь бы позубоскалить:
— Ага, только и ножик консервный надо ему оставить!
— Думаешь, так не разгрызет?
— Да зубы он конфетами городскими испортил... Избаловали мы его, точно.
Под эти шутки я и уснул.
А утром разбудил меня Федор Степанович:
— Пойдем, что покажу...
Я наскоро оделся и вслед за мастером вышел. В глаза мне ударил призрачный свет — в лагере лежал снег. Белым были покрыты и наши палатки, и кусты, и ближний перелесок, и покатые холмы, и горы вокруг. На синих зубьях гольцов стыла вдалеке желтая полоска зари.
Я, поеживаясь, сказал:
— С зимою тебя, Степаныч!
Он как-то странно развел руками — как будто в чем был виноват:
— Да вот, видишь!..
Я подошел за ним к невысокому кусту, который рос напротив нашей столовой. Около куста стояла повариха и плакала.
Федор Степанович снова развел руками и горько сказал:
— Эх, беда!..
И тут я увидел: на одном из сучков, неестественно вытянувшись, висел неподвижно маленький бурундучок. Крошечная головка была слегка приподнята зажавшей шею тонкой рогулиной, черные бусинки глаз холодно стекленели. Задние ноги бурундука были слегка приподняты и так закоченели, шерстку на спине залепил снег.
Не хотелось верить, что это был тот самый зверек, который еще вчера сидел на дровах за нашей печкою и поглядывал на нас кротко и дружелюбно.
Я спросил:
— А может, это другой?
Федор Степаныч глухо откликнулся:
— Я тоже сначала засомневался: как так?.. А потом гляжу, хвостик у него, и верно, будто чуток надорванный...
Из палатки вышли наши ребята, стояли теперь с нами рядом, молча смотрели на бурундучка.
— Снег-то его, видно, и доконал, — сокрушенно сказал Федор Степанович. — Зима — вот она, а весь его запас — подчистую. Кроха, а разве не понимает?
Ваня Бусов негромко спросил:
— Думаешь... сам?
— А что ему оставалось?
Федор Степаныч протянул было к бурундучку руку, но Бусов остановил его:
— А ну, погоди, не снимай! Погоди, бухгалтер этот вернется, Семенов. У меня к нему разговор будет.
За завтраком все молчали, никто друг на друга не смотрел.
Я вздрогнул, когда здоровяк Бусов ударил кулаком по столу, сказал зло:
— Ну, ладно!
Отшвырнул чашку и шагнул к выходу.
Семенов вернулся с базы только к полудню. Все еще были на делянке, в лагере оставались только мы со Степанычем да повариха.
Мастер молча поманил Семенова, и тот пошел за ним к кусту, на котором все еще висел бурундук.
Федор Степаныч ткнул пальцем и только сказал:
— Вот.
Семенов смотрел долго, и на лице его медленно расплывалась кривая улыбка. Хмыкнул, проговорил:
— А я что?
— Ты бы собрал вещички, — негромко сказал Федор Степанович. — А то не ровен час вернутся ребята.
Семенов вдруг побледнел, и оттопыренные его уши стали как будто еще больше.
Я повернул голову туда, куда он смотрел. Там спускались с пригорка наши рабочие.
Федор Степаныч предложил:
— Если хочешь, твои вещички я потом сам... Получишь в городе. Скажи начальнику, что я просил отправить тебя без очереди... Понял?
Семенов молча повернулся и по невидимой под снегом тропе, на которой был один — только его — след, быстро сошел обратно.
Мы с мастером поглядели на пригорок, откуда спускались наши ребята.
