— В городе сделают, — уверенно сказала тетя Маша, — как закажешь, так и сделают. Им только плати деньги.
— Вот я и поеду завтра, — сказала Софичка и, привстав, осторожно поставила карточку на карниз очага.
— Так мне оставаться или идти к себе?
— Иди, иди, тетя Маша, — отвечала Софичка, — я одна не боюсь.
— А там, если захочешь, пришлю кого из моих девок, — сказала тетя Маша, вставая, — ты только скажи, я пришлю любую.
— Хорошо, тетя Маша, — сказала Софичка, провожая ее до веранды.
— А что собака, — спросила тетя Маша, осторожно ступая по ступенькам крыльца, — стала есть?
— Да, — ответила Софичка, — сегодня немного поела.
— Надо же, — уже из темноты сказала тетя Маша, — собака, а горе чувствует, как человек.
— А его все любили! — горячо начала Софичка, но тетя Маша исчезла в темноте, и Софичка замолкла.
На следующее утро Софичка встала, умылась, подоила корову, выгнала ее со двора, накормила кур и приготовила себе завтрак. Она съела вчерашнюю порцию мамалыги, которую по привычке предназначила Роуфу. Она съела ее с фасолевым соусом и свежим сыром, обмазанным аджикой. Остатки мамалыги она вынесла собаке. Собака лежала перед домом. Софичка бросила ей мамалыги, собака встала, понюхала ее и, как бы преодолевая отвращение, съела. И Софичка почувствовала стыд за свой аппетит.
Софичка надела жакет поверх траурного платья, надела на ноги свои уже хорошо разношенные красные туфли, взяла денег и взяла фотокарточку, стоявшую на карнизе очага.
Она сначала хотела вырезать изображение мужа на фотографии, чтобы фотограф по ошибке не переснял его товарища. Но потом пожалела фотокарточку и не захотела отделять Роуфа от его армейского друга и очертила карандашом изображение Роуфа, чтобы фотограф не ошибся. Деньги и фотокарточку она положила во внутренний карман жакетки и вышла из дому.
День был солнечный, ясный. Софичка быстро, за какие-нибудь полтора часа, спустилась в местечко Наа, переправилась на пароме через Кодор, дождалась рейсовой машины и приехала в Мухус.
Еще когда она дожидалась машину в Анастасовке, к ней подошел какой-то парень и спросил по-русски:
— Ты из Чегема?
— Да.
— Ты не жена погибшего Роуфа?
— Да, — сказала Софичка, — ты его знал?
— Три года назад мы вместе в скачках участвовали. Какой был парень! Я его, как брата, полюбил.
— А его все любили, — светло ответила Софичка, — все на свете.
— Да, — скорбно согласился парень и, показывая, что он об этом деле знает гораздо больше, чем может показаться, добавил: — А брата милиция забрала?
— Нет, — сказала Софичка, — зачем нам жаловаться закону. Мы его изгнали из нашего рода. Он теперь мертвей мертвого. Мертвого хоть близкие оплачут.
— Ты смотри, как получилось, — вздохнул парень, — я только вчера узнал, а то поднялся бы оплакать его.
— Да, — невольно похвасталась Софичка, — из многих сел приехали. Из Мухуса, из Кенгурска. Даже начальник кенгурского военкомата был.
— А ты сама в Мухус едешь?
— Да, — сказала Софичка и достала фотокарточку, — хочу большую сделать, чтобы он смеялся, а то здесь он скучноватый. А он так любил посмеяться.
— Но разве они могут сделать, чтобы он смеялся? — усомнился парень, взглянув на фотокарточку.
— Конечно, — уверенно сказала Софичка, — они любую могут сделать. Дяде Сандро сделали фотокарточку, как будто он на коне и с шашкой мчится в бой. А в это время его конь пасся себе в котловине Сабида. И конь получился в масть.
— Да, но… — усомнился парень, однако не стал уточнять свои сомнения.
Автобус привез ее в Мухус. Софичка шла по главной улице города. Грохотали грузовики, визжали легковые автомашины и цокали по асфальту лошади фаэтонщиков. Люди так и шныряли по тротуарам. Она подошла к стеклянной витрине фотоателье и посмотрела на выставленные там фотографии. Она не стала рассматривать там всяких девиц, женихов и невест, пузанчиков с мячами, а обратила внимание на большую фотографию величиной чуть ли не с газетный лист, изображающую усатое лицо важного старика. Вот такой величины фотографию Роуфа ей хотелось бы иметь.
Софичка открыла дверь и вошла в приемную фотоателье. В большой светлой комнате рядом с зеркалом стоял столик, и за ним сидела молодая девушка. На стенах висели фотографии разных размеров, и люди, изображенные на них, часто улыбались, а то и просто хохотали.
— Здравствуйте, — сказала Софичка и подошла к девушке за столиком. Та читала книжку.
— Здравствуйте, — ответила девушка, отрываясь от книги. Софичка вытащила из кармана фотокарточку, положила ее на стол и ткнула пальцем в Роуфа.
— Я хочу, чтобы сделали его большую карточку, — сказала Софичка.
— Хорошо, — ответила девушка.
— Вот такую, — сказала Софичка и показала на фотографию смеющегося человека, висевшую на стене.
— Хорошо, — повторила девушка и приготовилась выписывать ей квитанцию.
— Но я хочу, чтобы он смеялся на ней, — уточнила Софичка. Девушка снова взглянула на фотографию, лежащую на столе, и подняла на Софичку удивленный взгляд.
— Это невозможно, — сказала она, — мы можем сделать такую же, только большего размера.
— Нет, — ответила Софичка, — мне надо, чтобы он смеялся.
— Это невозможно, — ответила девушка, — мы такие не делаем.
— А кто делает такие?
— Никто, — сказала девушка и снова взялась за книгу.
Софичка почувствовала: от нее хотят отделаться. Им просто лень менять суровое лицо на улыбающееся, вот и выдумывают.
— Моего дядю фотографировали с шашкой на лошади, — настойчиво пояснила Софичка, — а в это время его лошадь паслась в котловине Сабида. И лошадь в масть получилась, и шашка, которую он никогда в руках не держал.
— Это совсем другое, — сказана девушка, — вот вернется он из армии, пусть заходит, и мы ему сделаем улыбающуюся фотографию.
— Он уже давно вернулся из армии, он умер, — сказана Софичка таким обезоруживающим голосом, что девушке стало жалко ее. Теперь она обратила внимание на ее черное платье и выражение глаз загнанной косули.
— Кто он вам? — спросила девушка.
— Муж мой, — сказала Софичка.
— Я сейчас поговорю с фотографом, — неожиданно для себя вымолвила девушка, чтобы как-то смягчить отказ. Ей стало очень жалко эту молоденькую вдову.
— Ты ему скажи, что я за деньгами не постою, — попыталась ее воодушевить Софичка.
— Дело не в деньгах, — грустно сказала девушка и, взяв фотографию, ушла в другую комнату.
Через некоторое время она вышла оттуда с человеком в черном халате, и Софичка решила, что он фотограф умерших людей.
— Мы не можем вам помочь, — сказал он, кладя фотографию на стол, — чтобы на большой фотографии он улыбался, надо, чтобы улыбка была и на маленькой.
У Софички был такой убитый вид, что у него мелькнула и погасла авантюрная мысль подретушировать улыбку.
— Поймите, девушка, — сказал он, — такого вам никто нигде не сделает. Мы можем только увеличить.
— Видно, ему недолго было суждено смеяться, — сказала Софичка в глубокой задумчивости, — делайте тогда так, как есть.
Она так сильно опечалилась, что не заметила, как девушка выписала квитанцию, забрала у нее деньги, вернула сдачу и предупредила, чтобы она приезжала через десять дней.
Софичка поспешила на автостанцию. Она снова вспомнила бравую фотографию дяди Сандро на коне, поднятом на дыбы, и с шашкой в руке. И конь был точно в масть, хотя дядя Сандро не приводил его к фотографу, но, видно, хорошо нм описал его. Видно, с живыми они могут делать все, что хотят, а с мертвыми не могут. Так решила Софичка, возвращаясь на автобусе в Анастасовку.
Она поднялась в Чегем и, проходя мимо Большого Дома, на скотном дворе увидела дядю Кязыма. Он ей сказал, что завтра будет сооружать могильную ограду. Колья и жерди уже вытесаны.
Софичка спустилась к себе домой, вошла на кухню, разожгла огонь и приготовила мамалыгу. Она поела, чувствуя, что сильно проголодалась в дороге. Вынесла остатки мамалыги собаке. Бросила под крыльцом. Собака медленно вышла из-под дома и опять, как бы давясь от отвращения, съела мамалыгу. Софичке снова стало совестно за свой аппетит. «Неужели собака любила его больше, чем я? — подумала она. — Нет, — решила она, — собака не могла любить Роуфа больше меня, но собаку от горя ничего не отвлекает».
Потом она взяла лопату и поднялась в чащу над верхнечегемской дорогой. Она решила выкопать саженец лавровишни и посадить его над могилой мужа. Траурно-глянцевитые вечнозеленые листья лавровишни ей казались наиболее уместными. Он и встретился ей первый раз в жизни лицом к лицу с веткой лавровишни в руке.
Она нашла крепкий росток лавровишни и аккуратно, чтобы не повредить корней, откопала его. Она вернулась с ростком домой. Дома она прихватила кувшин и спустилась вниз, где в конце приусадебного участка, недалеко от родника, был по ее воле похоронен муж. На расстоянии примерно метра от могилы она вырыла лопатой ямку, посадила туда росток лавровишни и завалила корни землей. А потом, ладонями вминая землю вокруг ростка, закрепила его на месте.
