Главный механик сдержанно приподнялся из-за стола. Пожимая Алексею руку, он назвался Барвинским и пригласил сесть.
— Значит, у нас будете испытывать свою машину? — после короткой паузы спросил Барвинский.
— Так решили в министерстве.
— Шахта у нас капризная. Почва «дуется», а уголек с колчеданом, с «изюмом», как шахтеры говорит. — Барвинский пристально смотрел на Алексея.
— Это и хорошо! — невозмутимо проговорил Алексей. — Такую шахту я как раз искал...
— Вот смотрите, — Барвинский подошел к стене, откинул кисейную занавеску с плотной дубовой рамы, в которой висела схема геологического разреза района: изогнутые линии схемы были круто устремлены вверх. Казалось, каменные волны застыли в бурном накате, так и не сумев прорваться к поверхности земли.
— Восемьдесят градусов падения. Недаром «мазуркой» окрестили. Перевал за перевалом. Метана у нас больше, чем в любой другой шахте... Часто бывают выбросы. О нашем недавнем происшествии слыхали?.. Хорошо, что выброс случился в третьей смене, никого не было в шахте. Четыре тысячи тонн выбросило!.. Четыре тысячи! Какая сила!.. Все оборудование в стальные панцири приходится одевать, чтобы не только искры — святой дух сквозь них не проникал. У нас перед войной одну машину испытывали. Врубовку с двумя барами... Не пошла. Тяжелая. Нам нужна машина легкая, как перо, прочная, как вольфрам, простая, как рычаг. Взял под мышку и понес.
«Зачем это он все так расписывает мне? Похоже, что отпугивает от шахты».
Зажглась лампочка на панно селектора:
— Товарищ Барвинский, — услышал Алексей чей-то бас, — засыпались углем на третьем. Порожняка нема.
Барвинский нажал кнопку селектора и спокойно спросил:
— Дорошко, почему с третьего не качаете?
— Вагонов не дают, — ответил хрипловатый голос.
— Заберите со второго участка.
Барвинский отключил микрофон.
— Да, многое от нас не зависит. — Снова обратился он к Алексею. — Вот хочется работать по часовому графику, а работаем из-за нехватки порожняка по-старому.
— Начальник шахты надолго уехал? — спросил Алексей.
— Завтра или послезавтра приедет. Главный инженер наш на Кавказе отдыхает. Не дождусь, когда вернется... Приходится за двоих тянуть воз... Инженерными делами некогда заниматься, то на запросы отвечаешь, то с заседания на заседание скачешь.
Было ясно, что с Барвинским бесполезно вести разговор об испытаниях «Скола».
На шахте «Глубокая» заканчивала работу вторая смена.
Клеть подъемника беспрерывно доставляла на поверхность покрытых угольной пылью, усталых людей с удивительно белыми, сверкающими зубами и расширенными, горевшими от долгого пребывания в полутьме зрачками. Выходя из клети, люди жадно вдыхали морозный воздух, разминались на звонких листах железного настила и медленно, валкой походкой матросов проходили в здание бытового комбината — там их ждала жарко натопленная баня.
В мягкой темени переливались огни шахт, вспыхивали фары, вырывались на простор прожектора паровозов. Как на поверке, перекликались рудники, заводы, депо.
От дальних байраков и суходолов тянуло сладковатым холодком.
Яркие полосы света из окон домов промывали колею дороги, бурый снег, льдинки в копытнях...
Последней поднялась из шахты бригада Миколы Петровича Шаруды.
Коренастый, с крутыми сильными плечами, Шаруда, в короткой брезентовой куртке и кожаной каске, сдвинутой на затылок, походил на подростка-крепыша. Серые глаза его, казавшиеся голубыми от угольной пыли, глубоко въевшейся в веки, молодо и задиристо глядели из-под широких бровей.
— Зайдемте, соколята, в столовку? — предложил он. — Хочется мне про одну думку вам рассказать.
Шаруда остановился, помолчал, взглянул на небо, вздохнул:
— Кавуном пахнет, хлопцы. От чудно! Как весна приходит, так в воздухе кавуном пахнет.
Было просто, но уютно в столовой — выбеленные известью стены, пестрядные дорожки, расшитые крестом скатерти, комнатные цветы в больших кадках рядом с обеденными столами.
Сюда приходили не только обедать, ужинать, но и поговорить за кружкой пива, скоротать время перед сменой.
Бригада уселась за крайним столом под веселым золотистым абажуром.
По радио передавали закарпатскую «Верховину», грустную и широкую песню, будто ветер с Карпат долетел в эти шахтерские края и принес с собой шум семерек над Черной Тиссою, запахи гор, гул быстрой воды, вырвавшейся на волю из гранитных ущелий.
— Хорошая песня, за сердце хватает! — прислушавшись, сказал Шаруда.
Подали закуску, борщ.
— Знаете, хлопцы, чего я с вами сегодня сюда зашел? — Шаруда пристально взглянул на своих «соколят», а «соколята» были все как на подбор. Статный, чернобровый, с тонкими чертами лица и задумчивыми глазами Василь Шеремет; кряжистый, широкоплечий, чуть-чуть курносый Коля Бутукин; плотный и слегка сутуловатый буковинец Мариан Санжура; известный на весь район гиревик Женя Пастухов; сухощавый, с острым и цепким взглядом Фахри Асадулин.
— Машина к нам идет — слышали? Угольный комбайн для крутых пластов. Нужная машина, — продолжал Шаруда.
— Говорят, провалилась на «Капитальной», не угрызла пласта, — заметил Коля Бутукин.
— Ну, ты это брось, не паникуй раньше времени. Помолчи, если не понимаешь. Наша машина. Будем испытывать... Там провалилась, а у нас не провалится. Не дадим провалиться.
Шаруда помолчал и в раздумье повторил:
— Будем... Только не каждому дадут испытывать ее.
— С ней возни не меньше, как на год, а то и больше, — не унимался Коля Бутукин.
— Откуда ты знаешь? Кто тебе такое сказал? — Шаруда даже привстал и через стол наклонился к Бутукину, глядя на него в упор. — На базаре?.. Может, ворожки нагадали? Эх, Коля, а я думал, что ты настоящим шахтером стал.
— Я ж ничего, Петрович. Только догадка такая у меня.
— А ну тебя, с твоими догадками, — глухо вымолвил Шаруда. — Как камнем привалил.
— Ты на него не обращай внимания, дядя Коля, он может бухнуть такое, что самому потом целую неделю чудно, — старался сгладить размолвку Женя Пастухов.
— А я надеялся, что мои хлопцы меня поддержат, — обиделся Шаруда.
Хмурясь, он стал отхлебывать жирный, пахнущий укропом борщ. Потом отодвинул тарелку и, вынув папиросы, положил их на середину стола.
— Послухайте меня, хлопцы!.. Я сорок лет этими руками тепло для людей из-под земли выгребал. — Он медленно поднял над столом свои сильные руки в ссадинах и синих крапинках въевшегося под кожу угля. — Рылся в таких норах, что вспомнить страшно, — каждый день сам в могилу заползал. А в двадцатом году, когда пришел к нам приказ Ленина Донбасс восстанавливать, на душе заря заиграла. Я тогда бойцом был, в сорок восьмой дивизии. Слыхали про такую?
— У нас в Щербиновке шахту так называют — «Сорок восьмая дивизия», — обрадованно воскликнул Коля Бутукин.
— Ее наша дивизия восстанавливала, по ленинскому приказу, — продолжал Шаруда. — И тогда же к нам в Донбасс первые машины-врубовки привезли. Ленин их прислал. Только на крутых пластах ими нельзя было уголь рубать... На антрацитах они пошли... Но я уже с думой про то, что машинистом стану, не расставался... Все ждал, когда нам такую машину-комбайн дадут, какая на пологих пластах работает. Вы думаете, соколята, мне не надоело вручную, хоть и отбойным молотком, а не обушком, в пласты вгрызаться. Каждому хочется, чтоб работать не руками, а головой, чтоб больше угля дать. Добрый заработок иметь. А ты, Коля, сбиваешь на то, щоб мы от такой машины отказались. Эх, хлопцы, хлопцы, соколята мои.
— Тату, — нашел нужное слово Мариан Санжура, — берите машину, мы все за вас будем. Поддержим... Как один...
— Добре, хлопцы, — глаза Шаруды заблестели. — Только такой почет — испытывать машину — заслужить надо... Работой... Я такое, хлопцы, надумал. Давайте начнем в одну смену работать вместо двух.
— Как в одну смену? — будто по команде, в один голос спросили Бутукин, Санжура, Асадулин.
— А так... Давали за две смены триста тонн — столько же будем давать и за одну. Я все рассчитал. У нас на шахте двенадцать лав. С порожняком трудно, с воздухом тоже. На две смены всего не хватает. В одну смену будем рубать столько, сколько за две — тогда и воздуху хватит, и людей вдвое меньше нужно будет... Так чи ни?..
— Так никто еще не работал, — заявил Женя Пастухов. — А вдруг...
— Ну, и что ж? С бухты-барахты и мы не будем начинать. Я ж все обдумал и десять раз пересчитал. Давно эта думка со мной ходит.
Бригада Шаруды уже не один год считалась лучшей на шахте, но Микола Петрович, когда заходила об этом речь, скромно говорил:
— Работаем, как все... Пороху не выдумали, а угля в пластах еще много.
За этими словами чувствовалось, что старому горняку даже отличная работа не предел, что есть у него своя заветная цель найти новое в труде, «выдумать порох» в дорогом, кровном шахтерском деле.
