Позже я многое узнал о Владлене Осиповиче, не берусь судить — хорошее или плохое, но узнал, в частности, и то, что ритуал первого разговора с будущим возможным сотрудником был отработан у него до мелочей.
Через месяц я вошел в институт полноправным сотрудником.
Мама моя долго болела. Однажды она всю ночь дышала через кислородную подушку, я бегал в дежурную аптеку, менял их одну за другой. Мы не разговаривали, я молча смотрел, как она умирает. Не ощущал ни жалости, ни страха. И мама была спокойна, деловито поправляла у рта трубку, показывала мне сузившимися ледяными глазами, когда надо было что–то подать. На лице ее и на плечах выступила прозрачная липкая испарина, и кожа блестела, как глянцевая голубоватая бумага, смазанная жиром. Иногда я ловил на себе странный, мечтательный, чуть насмешливый взгляд. «Мамочка! — шептал я. Ну, держись, родная. Не оставляй меня». Мы еще раньше договорились, что я не буду вызывать врача. Я понимал, она не хотела чужого присутствия в минуту прощания. Самая гордая и робкая женщина, какую я могу себе представить.
К утру тело мое одеревенело, а мама уснула, вытолкнув изо рта трубку.
После той страшной ночи она прожила еще четыре года.
В проходной мне был выписан пропуск. На вопрос, как найти товарища Капитанова — пропуск был к нему, — женщина–вахтерша неопределенно махнула рукой:
— Найдете легко. Корпус–от у нас один, а там любого спросите.
Корпус, шестиэтажное, в форме куба, белое здание, похожее на больницу, окружили пристройки, сарайчики, прямо перед ним бронзовела литая фигура то ли спортсмена, то ли шахтера. Земля была покрыта ковром пожухлой травы, устелена железной дребеденью и всяким мусором; кое–где сиротливо торчали тонкие деревца.
В прохладном и просторном вестибюле было пусто и тихо. Я в растерянности топтался около лифтов, не зная, куда идти. Да и не хотелось мне никуда идти, ни с кем разговаривать, а хотелось вернуться в гостиницу, принять душ, сесть и глядеть в окно. Еще не было десяти, а я так устал, будто целый день провел в беготне.
«Может, простыл, — подумал я. — Грипп начинается?»
Откуда–то из коридора вынырнула девушка в синем халате, с кипой папок в руках.
— Простите, — остановил я ее служебный бег, — вы мне не подскажете, как найти Капитанова Владимира Захаровича?
— А зачем он вам?
— Повидаться, — ответил я без улыбки. — Охота с ним повидаться.
— Ой, что это я, — смутилась девушка, — конечно, так неприлично спрашивать. Но я работаю с Владимиром Захаровичем. Лаборанткой. А вы не из Москвы?
— Это меняет дело, — сказал я. — Если вы лаборантка у товарища Капитанова, я могу говорить с вами без опаски. Да, я прибыл из Москвы вечерним поездом.
— Ой, вы шутите. — Милое у нее личико, белесое, в веснушках, с серыми раскосыми глазами. — Все москвичи такие шутники. И шутят–то одинаково. Я всегда могу отличить, если человек из Москвы. Честное слово.
— А сами вы местная?
— Ну. Я уж тут и родилась и выросла. Хотела в Киев поехать учиться… Да что же вы, вызывайте лифт.
— Успеем, — сказал я. — Давайте сначала познакомимся. Меня зовут Виктор Андреевич.
— Шура! — Она деликатно высвободила ладошку из–под папок и протянула мне лодочкой. Я с чувством пожал ее тонкие пальчики. Знаем мы таких простушек, но все–таки, черт побери, приятно. Шура, Шура! Что–то никто из наших про нее не рассказывал. Про многих рассказывали, а про Шуру — молчок.
— Вы недавно здесь работаете?
— Ой, давно! Скоро полгода.
— Старожил, значит. Ладно, Шура, мы еще поговорим с вами, если не возражаете. Я вижу, вы сейчас торопитесь. Внимание — вызываю лифт!
— А о чем мы будем говорить? — Дымка подозрительности в серых омутках. Я вас совсем не знаю.
В лифте, в тесноте.
— Вы и не могли меня знать, Шура. Зато я вас знаю.
— Вы? Меня? Ха–ха!
— Тогда давайте говорить напрямик. Вы можете показать мне город?
Подозрительный котенок в ее взгляде тут же перерос в самоуверенного слона.
— Хотите за мной поухаживать? Не правда ли?
Я ответил с достоинством:
— Что вы, что вы, Шура. Я пожилой человек с больной печенью. Можно сказать, инвалид труда. Свое место знаю. Где уж мне! Так если…
Задушевный разговор прервала остановка. Пятый этаж. Пританцовывая, Шура провела меня по коридору, указала перстом в одну из многочисленных дверей — тут.
— Так как же, Шура? — сказал я ей уже в спину глухариным голосом. Она оглянулась, повернула ко мне смеющуюся мордочку, изящно повела плечами:
— Презираю командировочные интрижки, — объяснила тоном видавшей виды светской дамы.
Огромная комната, в которую я попал, мало чем отличалась от множества подобных комнат–лабораторий в Москве, Ленинграде, Киеве, Саратове… У стен — стеллажи, на столах — приборы, паяльники и прочий «струмент», в одном углу — махина течеискателя, от которого через все помещение змеятся по полу шланги к насосам; накурено, душно, грязновато — родная, рабочая атмосфера. Три человека склонились над схемами — мужчины, четвертый развалился на стуле и читал роман, женщина в спецовке стояла на подоконнике и пыталась тряпкой дотянуться до фрамуги. Я обратился к тому, кто читал.
— Вы будете Капитанов?
Книголюб поднял брови, оглядел меня с ног до головы, оценил и молча показал на дверь в смежную комнату. И все на меня посмотрели, полюбовались, но без особого любопытства: мало ли тут шляется без дела прохиндеев. Женщина с подоконника издала плаксивый вопль:
— Да за что же это наказание такое! — Она выронила свою тряпку за окно. Уборка не заладилась у нее.
Капитанов сидел за столом в крошечной каморке с зарешеченным окном, напоминающей кладовку в продовольственном магазине. Каморка висела на Капитанове, как куцый пиджак с чужого плеча, а когда он поднялся мне навстречу, она скрипнула и покачнулась.
— Виктор Андреевич? Посланец столицы? Мне директор звонил, предупредил. Балуете вы нас. Что ни месяц, то в гости. Искренне рады, искренне!
Есть такие мужчины (их очень мало), которым тесно, которые прямо–таки одним своим видом излучают удальство и силу, вокруг них явственно гудит поле высокого напряжения, как около столба высоковольтной линии. Таков Владимир Захарович — двухметроворостый, дочерна опаленный солнцем богатырь. В его «искренне рады!», в его непреклонной, бесшабашной улыбке я сразу уловил предостережение и вызов мне, незваному; руку мою он стиснул при рукопожатии чуть крепче, чем требовалось для знакомства. За те несколько секунд, что я пробыл в комнате, он успел по меньшей мере четыре раза меня поддразнить, уколоть, ущипнуть — как оно, мол, не слабо? — и при этом в веселых его глазах скакали шустрые, коричневые дьяволята. Но я не был обескуражен, уж про начгруппы товарища Капитанова я знал предостаточно. Знал по отзывам специалистов — это серьезный ученый, автор двух–трех нашумевших публикаций, причем по тематике далекой от его нынешних занятий.
Я опустился на стул, достал сигареты. Владимир Захарович вернулся за свой стол, протянул мне фирменную английскую зажигалку, и некоторое время мы молча, радостно улыбались друг другу.
— А ну–ка, — сказал Капитанов, — закурю и я, Виктор Андреевич, московскую сигарету. Вы позволите? Четыре дня держался, не курил, воля–то у меня железная, а теперь закурю. Пора.
— Может, не стоит?
— Стоит. По случаю вашего приезда непременно надо закурить. Вы надолго, кстати, изволили к нам прибыть?
В вопросе его легкий вызов. Но на грани приличия. Он еще не решил, как ему себя держать, нащупывает почву. А вот я возьму и помогу ему сориентироваться.
Я заранее решил прикинуться незнающим, этаким дотошным простофилей, люди охотнее объясняют и рассказывают человеку несведущему в предмете, чем специалисту. О чем толковать толковому, он сам все видит и понимает. Как говорится, ученого учить — только портить…
— Неловко себя чувствую, — сказал я, потупясь. — Перегудов — вы с ним знакомы? — вызвал, наорал: езжай, говорит, срочно. Проверяй! А что я могу проверить, если в разработке почти не участвовал. Да, честно говоря, неохота мне и вникать. С какой стати? У них прибор горит, а я при чем? Стрелочника ищут. Вечная история. И всегда стрелочник найдется — вроде меня. А-а, не привыкать! Если вовремя на вершину не залез, так и будешь всю жизнь стрелочником.
Я безнадежно махнул рукой, сыто затянулся дымом. Капитанов слушал меня внимательно, и я с облегчением заметил, как коричневые дьяволята в его глазах слегка угомонились.
— И как вы намерены действовать?
— Чего там действовать. Потолкую с вашими ребятами, составлю отчет. Да ну, в общем… Неважно, главное отчет представить, а тут у меня рука набита.
Капитанов, я видел, составил обо мне мнение, смотрел покровительственно, отпустило у него в груди, расслабился. Заговорщицки ко мне перегнулся, спросил:
— Что же они там у вас все–таки подозревают?
— Прибор–то не идет, — сказал я с блаженной улыбкой, — они икру и мечут.
