Для собак захватили целую нерпу. Агыга объяснил, что об остальном не надо заботиться, по пути будут избушки, там есть запасы — людям хватит. Миронову оставалось только доверять каюру, он теперь полностью подпадал под его власть, хотя каюр формально подчинялся Миронову.
«Десять дней примерно, не так уж и много…» — прикидывал Миронов.
Шли чаще ночью, когда подмораживало. Днем отсыпались на солнышке, выбрав хорошую проталину, разбивали палатку. Иногда валились усталые рядом с палаткой, в меходежде было тепло.
Агыга надел двум собакам чулочки — они порезали лапы о лед, чулочков у него было припасено достаточно. Миронов старательно изучал все детали каюрского быта: и как Агыга разговаривает с собаками, и какой выбирает снег, и как псов кормит, и когда дает им передышку, и когда сам отдыхает, и как укладывает на нарте груз, и как строит взаимоотношения с пассажиром. Есть чему научиться в такой дороге, есть чему. Многое придется постичь Миронову, чтобы потом уже не забывать никогда.
Долгая дорога, ночевки в снегу, хорошо выполненная обоими работа сдружили каюра и пассажира. И, когда уже вернулись в поселок, вместо подарка отдал Миронов старику все банки-склянки-консервы, что были в рюкзаке (вот ведь как хорошо дорогу рассчитали, — даже вернулись с продуктами и полным НЗ!), и весь остаток спирта, что хранился у него в гостинице, а было там литра два.
Кену он выложил две нейлоновые рубашки, заграничные — они тогда входили в моду…
— Бери. Когда я еще в центре буду? А мне пришлют, бери!
Кен взял и принес Миронову нерпичьи торбаса и нерпичьи штаны.
— Непромокаемые, — сказал он. — В твоей работе очень пригодятся. Залезай в воду, стой — и ничего. Сухо, тепло, как в постели.
— Ну спасибо, Кен! Вот это я понимаю! А легкие-то! Да в них бегать в маршруте, как олень, буду!
— Да, — смеясь, согласился Кен. Он был рад, что его подарок пришелся геологу по душе.
— Да, пока не забыл, — засуетился Миронов. — Давай я дяде расписку напишу!
Он достал из планшета полевую книжку, вырвал две странички, сел писать.
В те годы листок, вырванный из блокнота и подписанный пассажиром упряжки, являлся для бухгалтерии неопровержимым финансовым документом. (Расписка. Я, имярек, арендовал упряжку и совершил проезд по маршруту такому-то общей протяженностью столько-то кэмэ с каюром таким-то. Число, подпись.)
Это сейчас, если надо выбить транспорт у другой, неподведомственной, организации, приходится запастись справками, печатями, доверенностями и прочее и прочее. А тогда бухгалтерия смотрела на километраж, производила несложные расчеты, платила каюру покилометражно, а счет выставляла той организации, представителя которой каюр вез.
Миронов увеличил в полтора раза пройденный километраж — заплатят Агыге хорошо: как еще можно отблагодарить каюра? Все, что было у Миронова свое, он отдал.
— Вот и все. — Миронов передал бумагу Кену. — А я в ночь на вездеходе полярной станции укатываю в райцентр. Самолетов еще долго не будет, надо торопиться. Спасибо тебе, спасибо дяде передай, хороший он старик.
— До встречи, — сказал Кен. — Если с Чукотки не уедешь, обязательно встретимся.
— Да мне только в этом, в вашем районе работать, почитай, три года до отпуска! Надоедим еще друг другу! — засмеялся Миронов.
Встречались они потом не раз. То Кеннакук по своим делам приедет в райцентр, то Миронов окажется на побережье. Один раз даже ходили вместе на медведя, тогда он не был запрещен к отстрелу. Миронов уже и не останавливался в гостинице, а, приезжая, заходил к Кену, швырял в угол спальный мешок; Кен мешок вышвыривал на кухню и стелил шкуры. На медвежьей шкуре да под пыжиковым одеялом — разве с мешком сравнить!
Очередной весной понадобилось ехать Миронову, нашел ему Кен другого каюра. Агыга вот уж больше месяца не поднимается: совсем заболел, и врачи ничего сделать не могли и в район не отправляли. Говорят, нетранспортабельный.
Вернулся Миронов через неделю, когда Агыги уже не было в живых. Посидели тихо с Кеном, вспомнили старика. Бабушка Кайо пропадала в соседнем доме, она теперь больше жила у соседей: там сверстницы — две старухи вдовые.
Миронов расположился на полу, на шкурах. Закурил. Рядом с ним присел Кеннакук. Перенес со стола стаканы. Сходил за чаем.
— Вот… — неопределенно сказал Кен. И они помолчали.
— Как он умирал? — спросил Миронов.
— Он тебя хорошо вспоминал, — ответил Кен. — Говорил, чтоб я тебе помогал. И еще распорядился, устное завещание…
— Какое завещание?
— Вэрэтгырын… — тихо сказал Кеннакук. — Старый обычай. Добровольной смерти. Уходящий к верхним людям старик просит самого любимого из рода — сына или племянника — ускорить его уход. Он поручает. Это приказ.
— И ты выполнил?! — привстал Миронов.
— Нельзя ослушаться воли уходящего в небо. Дядя — последний старик в нашем роду… Больше никто не будет выполнять этот обычай, нет в нашем роду стариков… все там, наверху…
Миронов сидел, обхватив колени, и отрешенно глядел в пол.
— Выходит, еще сохранился обычай?
— Где-нибудь, далеко в тундре, если есть древние старики, могут выполнить…
— Дядя ведь был безнадежен, да? — спросил Миронов, пытаясь в душе оправдать Кена. — Врачи ничего не могли, дядя знал об этом?
— Знал…
— А сколько лет ему было?
— В будущем году исполнилось бы восемьдесят.
— Шаман приходил?
— Нет… Дядя сам был немного шаман… умел немного… Сейчас в поселке шаманов нет… может быть, в тундре, не знаю… Но камланья у нас я не видел…
Миронов заметил на полу в углу черный камень, машинально взял его и принялся рассматривать… Положил на место, не найдя в образце ничего интересного.
— Тунг елькутак… — сказал Кеннакук.
— Что? — встрепенулся Миронов.
— Камень Агыги… это наш семейный охранитель… бог по-вашему…
Миронов издали, по-новому, уже боясь взять его в руки, стал рассматривать камень.
— Ты никому больше не рассказывай… — тихо сказал Миронов. — Могут быть неприятности…
— Я не виноват… так было надо…
— Я понимаю, — сказал Миронов, хотя чувствовал себя абсолютно растерянным.
Спустя две недели после этого разговора, уже в райцентре, Миронова вызвал следователь и спросил, не знает ли он каких-нибудь обстоятельств смерти Агыги.
— Нет, — ответил Миронов, у которого внутри все похолодело. И спросил, почему именно к нему обращаются с таким вопросом.
— Это скорее не вопрос, — ответил следователь, — а желание навести кое-какие справки; ведь вы — друг дома, останавливаетесь там, когда приезжаете, знаете всех родственников и знакомых. Вот мы и решили обратиться к вам за помощью. Возможно, вам что-либо известно.
— А чем вызван ваш… как бы это… профессиональный интерес? Есть какие-то подозрения? — Миронов уже успокоился.
— Нам известно, что выполнен ритуал добровольной смерти. Откуда? Ну, как бы вам сказать… утечка информации… самым невероятным образом… экспертиза ничего не дала: очень уж ветх был старик, и всюду или аномалии, или просто больные органы. Ну, это уже неинтересно, это специфика медицины, если надо, поговорите с моим коллегой — медиком.
— Нет, не хочу… нет, — заторопился Миронов.
— Мы проводили работу очень деликатно, — говорил следователь, — и, чтобы собирать жителей всего поселка, вести с ними контрпропагандистские беседы о вредности предрассудков, нам надо знать в точности все про этот случай. А мы знаем все приблизительно, все на грани версии.
— Я понял, — сказал Миронов. — К сожалению, я ничего об этом не знаю.
Миронов был последним, кто «проходил по делу» об Агыге. Дело закрыли. Но каким-то образом Кеннакук узнал об этом разговоре Миронова со следователем и узнал, что Миронов ничего не сказал.
Обо всем этом вспоминал Миронов, когда шел в ясли за Малышом, и недоумевал, почему же так долго к нему в Магадан не едет толстый добродушный Кен. А потом они все это, в который раз за долгие десятилетия дружбы, вспоминали вместе ночью, на кухне, за чаем и вином. Вернувшись из яслей, Артур Миронов с удивлением обнаружил Кена, мирно попивающего чай.
— Я звоню, звоню, никто не отвечает, — вместо приветствия говорил Кен, спеша навстречу Миронову. — Толкнул дверь, а она открыта. Я и зашел.
Они обнялись.
…Утром Кеннакук позвонил в НИИ, где работал Миронов, и сообщил шефу отдела, что была машина «скорой помощи», что Миронова увезли, что Кен один с Малышом и неизвестно, что делать.
— Сердце… я знаю… — шептал в растерянности шеф, — сердцу не прикажешь…
И невдомек ему было, что мог Миронов приказать сердцу, когда был один, приказывал повременить ради Малыша, но вот приехал Кен, заботы с плеч пали, он расслабился, и утренний финал — вот он.
