— Эй, ты, «ручки в брючки», — грубо сказал парень, — не можешь дать прикурить по-человечески! — И толкнул его в плечо.
— Отойди лучше, плохо будет, — предупредил, бледнея Дадеш. — Понятно, да?
— Что?
Парень замахнулся, но ударить не успел: Сандро молниеносно сбросил туфлю, и ударил его в грудь. Тот упал навзничь. Приподнялся и, так ничего и не поняв, бросился наутек. Дружок последовал за ним.
— Вот это я понимаю! — восторженно воскликнул Левка.
— Я еще не сильно, — улыбнулся Дадеш. — И туфлю снял. А в туфле убить могу. Рычаг-то, знаешь, какой? Не то, что ваши руки!
Письмо от детдомовцев пришло во Владивосток 22 июня. И Левка тут же сел за ответ.
«Дорогие ребята! Я жив-здоров. Работаю и учусь в школе, кончаю ее. Если бы вы знали, как я рад, что у вас все в порядке! Когда меня в начале сорок первого приняли в комсомол, я получил телеграммы из разных цирков. У меня замечательные друзья — Волжанские и Сандро Дадеш. Дадеш отлично рисует. У нас выходит стенгазета «Арена», мы ее вместе оформляем.
Очень интересно ездить. После отпуска, который я провел у Волжанских в Иванове, побывал во многих городах.
Я очень много репетирую. Володя хочет сделать из меня настоящего артиста. Сегодня в восемь вечера у нас премьера. Ну, вот, пожалуй, и все!
Привет воспитателям.
Мы остановились в гостинице «Челюскин», но все равно пишите мне на цирк».
Около семи вечера он зашел за Волжанскими. Вскоре распахнулась дверь, и ворвался лилипут Вася.
— Ребята, война!
— Да ну тебя к черту! — не поверил Владимир.
Все пробежали в номер напротив. Из окна было видно, как мимо гостиницы мчались грузовики и трамваи, переполненные красноармейцами и краснофлотцами.
— Пошли в цирк, — сказал Николай.
Представление не состоялось: зрителей не было. Владивосток к ночи был уже в полной боевой готовности. Всюду затемнение. Только в одном из домов на Пекинской ярко горели окна.
— Закройте окна! Занавесьте окна! — закричали Левка и Владимир.
Не спеша выглянул пожилой японец. Улыбнулся.
— Засем паника? Все в порядке! — И задернул шторы.
— Тоже нападут, сволочи! — хмуро сказал лилипут.
Вскоре труппа Волжанских переехала в Москву.
Помимо выступлений в цирке, ежедневно по три-четыре раза артисты выступали в госпиталях.
Однажды, проходя по коридору госпиталя, тесно заставленному койками, Левка услышал, что кто-то зовет его. Он обернулся. В кресле на больших колесах сидел молодой человек с перекошенным контузией лицом.
— Подойдите, пожалуйста, сюда, с вами хотят поговорить, — сказал он, кивнув на койку рядом, на которой неподвижно лежал человек с забинтованным лицом.
Левка подошел.
— Говорят, вы из цирка? — спросил забинтованный раненый.
— Да.
— Кто вы?
— Осинский.
Раненый обрадовался.
— Я униформист Борисов. У Цхомелидзе был, помните? А Гусарова, ассистента коллектива, тоже помните, Левушка?
— Конечно.
— Убит... Под Смоленском, — сказал, вздохнув, раненый в кресле на больших колесах. — Вместе воевали... Однополчане... Вот так-то... Часто с Борисовым его вспоминаем... Мы двое в живых остались... Вот и привозит меня сестричка в это отделение побалакать. Главврач разрешил...
Борисов с трудом приподнялся на локтях. Его голос глухо звучал сквозь бинты.
— Познакомься, Левушка! Корешок это мой. Самосеев... Лев... А, Лев!.. Может, выступишь тут перед нашими? Тут, правда, одна слепота лежит, никто тебя не увидит, но это все равно... Мы хоть баян послушаем... Баянист-то с тобой?
— Здесь баянист...
— Ну, вот, видишь, до чего здорово! А я буду объяснять ребятам твои трюки. Я ведь всю твою работу помню... Все перед глазами...
— Обязательно выступлю! О чем разговор! — поспешно промолвил Левка.
Заиграл баянист. Раненые устроились поудобнее.
— Начинаю! — хрипло сказал Левка и сделал шпагат.
— Он сейчас гнется назад, делает мостик, — радостно объяснял Борисов.
Слепые захлопали.
Левка выпрямился, заплакал, не смог продолжать номер. Громче и громче играл баян. Медсестра тоже заплакала, отвернулась, словно слепые могли ее увидеть. Левка собрался с силами, быстро сделал мостик.
— А сейчас, — продолжал радостно объяснять Борисов, — очень трудный трюк: стоечка на локтях — ломанец! Правда, здорово?
Опять дружно зааплодировали. Самосеев нагнул голову, съежился в своем кресле на колесах.
Левка просунул голову между ногами, согнувшись назад.
— А сейчас он гнется. Вперед. Вдвое! Называется клишник. Верно объясняю? Здорово объясняю, а, Самосеев? Ты ведь видишь! Подтверди ребятам! Точно все, что я говорю?
— Точно.
Левка давно уже не исполнял тот номер, который видел когда-то униформист. А Борисов все объяснял и объяснял старую Левкину работу.
На другой день после долгих настояний Левке вручили наконец долгожданную повестку. Из военкомата в цирк он шел в приподнятом настроении. Наконец-то он будет драться на фронте! А после войны — снова в цирк! В родной цирк!
В цирке Левку встретил Дадеш.
— Где Волжанские? — спросил Левка.
— Уехали в госпиталь. Совсем недавно. И я только что с выступления.
Левка опечалился:
— Что же делать?.. Ведь мне уходить...
— Уже?
— Уже, Сандро... Немного подождать, конечно, могу... Может, вернутся...
Левка нервничал: а вдруг опоздают? Нельзя же, не простившись с Волжанскими, с Володей...
— Жалко расставаться, Левка, — вздохнул Дадеш. — Эх, вместе бы нам... Завидую тебе... Никогда никому не завидовал, а тебе завидую... Знаешь ведь, как я стреляю, какой снайпер? Не берут... Слышать даже не хотят... Обидно... Понятно, да?.. А я бы и разведчиком мог быть... Тебе не страшно?
— Меня ни за что не убьют, Сандро. Чувствую, что не убьют. Может, ранят. Тоже чувствую. А убить не могут...
Прошло полчаса. Волжанских не было. Левка заволновался еще сильней. Это заметил Сандро, сказал:
— Знаешь, Левка! Поеду-ка я в госпиталь, выступлю, заменю Волжанского. Отработаю за него. Скажу, что ты уходишь.
Левка посмотрел на друга с благодарностью, кивнул. Сандро молча снял с ноги часы, протянул их Левке.
— Что ты... Зачем?..
— Память будет, слышишь?.. На счастье... Особенные у меня часы... Здорово тикают. Послушай. Из коридора слышно, наверное. До свидания, Левка, до встречи, слышишь?
Он поцеловал Левку и, отвернувшись, быстро вышел из гардеробной.
«Сейчас чуть не заплакал, а как с Володей прощаться буду?» — подумал Левка.
«Неужели не вернутся, не простимся?» — волновался Левка. Часы, подаренные Дадешем, громко тикали. Взглянув на них Левка, решил: «Пора!»
Он присел на краешек стула и начал писать записку. От волнения сломал карандаш. Пришлось развязывать мешок, доставать нож. Написав несколько строк, он услышал в коридоре быстрые шаги. Кто-то остановился за дверью, не решался войти. Левка оторвался от записки, замер, сидел неподвижно, прислушиваясь.
Наконец дверь распахнулась и вошел Владимир. Он был бледен, глаза казались воспаленными.
К горлу Левки подступил горький ком. Почему-то сразу вспомнилось, как он во время их первой встречи в цирке пытался прикрыть следы босых ног.
Левка поднялся, скомкал записку, быстро засунул ее в карман.
— Готов? — только и сумел спросить Владимир.
— Готов, Володя...
Они стояли в тягостном молчании. Слышно было, как тикают часы, как ветер скрипит ржавым листом железа на крыше.
Владимир не выдержал:
— Двинули!
Они вышли за ворота, долго стояли рядом, не глядя друг на друга.
— Ну, привет... — еле слышно сказал Левка.
— До встречи...
Они не обнялись, не поцеловались, не протянули друг другу руки. Левка резко повернулся и пошел в сторону Трубной. Он шел все быстрее и быстрее, потом почти побежал. Владимир долго смотрел ему вслед.
Из окон казармы видны орудия в маскировочных чехлах. На них садится снег, ласковый, легкий и пушистый.
Стоит только взглянуть на белые пушки, сразу становится холодно. А каково прикасаться к ним?
Осинский пушек не видит. Они за забором. Ему видна только пустынная ночная улица, занесенная снегом.
Очень холодно, и хочется спать. Это плохо: он ведь только что заступил на пост.
Ему еще повезло. Пост у штаба считается самым легким.
Левка зевнул, поежился, передернул плечами, крепче сжал в руке винтовку. Совсем вымотали учения! А по вечерам еще нужно дежурить, перечерчивать схемы, готовить рабочие карты. И сегодня, после возвращения из караула, придется немного почертить. Просил сам командир батареи, лейтенант Горлунков.
Левка снова зевнул, следя за медленным полетом снежинок...
Снег шел весь декабрь, январь, февраль... Давно уже полк покинул Коломну, стоял под Тулой, отправился было на Сталинград, и вдруг по дороге срочный приказ:
