Я выбежал из хижины и чуть не бегом направился к Михаилу Иванычу. Он кипятил чайник.
— Фу, какой едкий дым, проклятый,— говорил он, морщась и вздыхая.
— Пойдем-ка отсюда,— весело сказал я.— Любочка нам избушку нашла... С печкой, с нарами, с сеном, и дров полно в избушке.
— Врешь?
— Идем.
— Эх, она, милая моя животинка!
Вскоре в новой избушке весело топилась печка. Стало тепло, мы разделйсь, я кипятил чайник, а Михаил Иваныч чистил белок и угощал свою Любочку. Она уносила белку в кусты и там ела. А когда улеглись спать, Михаил Иваныч сказал:
— Я ведь в этой избушке не так давно ночевал. Вот моя Любочка и нашла ее. Памятливая. Где побывает, обязательно завернет... А я забыл...
Любочка спала под нарами. Она возилась там, вздыхала, потом вскочила на нары и улеглась рядом с хозяином. Он ласково погладил ее.
— Эх ты, неоценимый мой. Спи-ка давай! — сердечно, как другу, сказал Михаил Иваныч.
И на самом деле. Любка была другом Михаила Иваныча.
Однажды она спасла его от неминуемой смерти. Дело было осенью. Михаил Иваныч пробирался сквозь перепутанный прибрежный кустарник к тихой заводи лесной речонки. Он знал, что в этой заводи очень часто бывают утки. Берег был весь изрыт: на этой речке когда-то был богатый прииск.
И вот нужно же было случиться такой беде,— Михаил Иваныч провалился в старую заброшенную шахту. Шахта была глубокая, метра четыре. На дне шахты была вода. Он с ужасом смотрел вверх, как из колодца, на лоскуток голубого неба. Крепи внизу развалились. Он поднялся на них, чтобы не быть в воде. Вылезти не было никакой возможности.
Михаил Иваныч попробовал было подняться по срубу, опущенному в шахту, но сгнивший сруб ломался, падал на дно шахты, а из-под разломанных брусьев густым бурым месивом выползала земля, угрожая заживо похоронить его.
Любка потеряла своего хозяина. Она бегала вокруг шахты, взвизгивала, уносилась по следу обратно и снова возвращалась, хлопотливая, озабоченная. Наконец, она учуяла след, осторожно заглянула в шахту и заскулила.
Михаил Иваныч плакал:
— Любочка, милая!
Собака долго бегала вокруг шахты и скулила. Время шло. Михаил Иваныч боялся даже шевельнуться: от малейшего движения земля осыпалась, крепи под ногами трещали, разрушались. На мгновение мелькнула мысль: взять ружье и застрелиться, чтобы не быть заживо погребенным здесь.
Неподалеку по дороге ехали на двух лошадях мужики с сеном. Любка подбежала к ним и завыла. Мужики в изумлении посмотрели на собаку, но не остановились. Любка выбежала на дорогу, села и опять дико завыла.
— Степан! — крикнул мужик, сидевший на задней телеге,— остановись-ка. Тут что-то не ладно.
Мужики остановились и пошли к Любке. Она взвизгнула, побежала к шахте и завыла. Мужики подошли к шахте. Любка скулила, помахивая хвостом.
— Экая ты умница! — сказал первый мужик, заглянув в шахту. — Степан, веревки надо! — и крикнул Михаилу Иванычу.— Держись, приятель, сейчас мы тебя вытащим.
Степан принес веревку, и Михаил Иваныч, дрожа от волнения, вылез из шахты.
Жили они на одной улице, друг против друга. Учились в одной школе, в одном классе; летом вместе ходили в лес по ягоды, осенью вместе ловили птиц, но часто дрались меж собой.
Один был бойкий, сухонький, верткий — звали его Шуркой, по прозвищу «Козонок». Другой плотный, спокойный, всегда задумчивый. Звали его Костей, по прозвищу «Глыба-неулыба» или «Сырая копна».
В драках зачинщиком всегда был Шурка, Костя же старался избегать драк; он отделывался шуткой или молчанием. Про него ребята говорили, что Костю трудно «раззудить». Но Шурка находил способ вывести Костю из терпения. Тогда Костя спокойно хватал приятеля, укладывал его под себя и молча принимался тузить. А когда они расходились каждый к своему дому,— начиналась перестрелка камнями, победителем оставался Шурка. Он так ловко пускал по противнику камни, что тот отступал. Пользуясь его замешательством, Шурка набирал снова горсть камней и начинал наступление еще энергичнее. Костя в конце концов скрывался во двор. Если же ворота были заперты, он залезал через подворотню и, высунув голову, кричал:
— Погоди, Козонок, я тебе отобью вздохи-то. Связь порывалась, но ненадолго. Костя был незлопамятен и первый искал какой-нибудь повод для сближения. И часто на другой день после ссоры подходил к окну Шуркиного дома и кричал:
— Шурка, выходи играть в козны. У меня хорошая есть плитка.
Шурка выходил, исподлобья смотрел на Костю, причем его тонкий, немного вздернутый нос недовольно морщился.
— А драться будешь? — спрашивал он.
— А ты?
— Я нет.
— И я нет... ты первый задираешь.
Шурка это хорошо сознавал, но считал себя всегда правым. Он частенько завидовал Косте. Завидовал, что тот сильней его и метко играет в бабки. Он же, Шурка, умеет только подманивать птиц, в особенности чечеток. Шурка гордился этим умением. Но и тут Костя брал над ним верх. Посадит Шурку куда-нибудь в куст и скажет:
— Пищи, чичикай.
А сам уйдет подальше, ляжет на траву и наблюдает. Шурка сидит под березой, сложив ноги калачом, и пищит:
— Пи-и-и-ть... чи, чи, чи. Пи-и-и-ть, чи, чи, чи.
Как-то раз приятели ушли в лес ловить чечеток. День был пасмурный, холодный. В лесу было сумрачно и молчаливо, только иногда тревожно шелестела осина побагровевшей листвой. Мальчики подвесили свои клетки на березки. Шурка сел под дерево и начал подманивать. Скоро он озяб, лицо его посинело, но он старательно пищал, поглядывая вверх на клетки. Однако клеток ему не было видно, и он завистливо посматривал на Костю, который удобно устроился под сосенкой и наблюдал за стайками птиц.
Птицы не шли в клетки; они точно дразнили птицеловов: шумно перелетали с дерева на дерево, щебетали, а прямо над головой Шурки подвесился на ветке березы розовогрудый чечет и хлопотливо клевал мочку. Шурке было досадно: его клетка висела неподалеку от птички. Шурка пикнул и защебетал. Чечет стремглав спорхнул и перелетел на соседнее дерево.
— Спугнул! — недовольно крикнул Костя.
Шурка промолчал. Песня чечетки все хуже и хуже выходила у него, посиневшие губы едва выговаривали: «пить».
А Костя посмотрел на товарища и шутливо проговорил:
— Шурка, ты будто пить хочешь. Ступай, попей холодненькой водички из речки.
Шурка неожиданно обиделся, вскочил, молча залез на дерево и снял свою клетку.
— Ты куда? — удивленно спросил Костя.
— Домой.
— Зачем?
— Не смейся,— мрачно посмотрев на него, сказал Шурка и решительно пошел прочь.
Костя, озадаченный, остался один. Наутро они помирились, но в тот же день опять поссорились—на этот раз более серьезно. Случилось так: играли они в бабки. Шурке не везло: он нервничал, сердился, бил мимо кона; а Костя спокойно нацеливался и сшибал по две-три пары бабок, а один раз ловким ударом свалил весь кон. Шур ка чуть не плакал.
Наконец, проиграл он последнюю биту-налиток, которую ценил больше всех. Бита была очень саклистая — редко падала набок. Игра сама собой кончилась, и Шурка с недобрым чувством наблюдал, как его товарищ невозмутимо пересчитывал все свои выигранные бабки и потом спокойно сложил их в легкий фанерный ящик. Затем посмотрел на Шурку задумчивыми темнокарими глазами и сказал:
— Сто пять гнезд[2].
Не торопясь, сунул ящик с бабками под лестницу, а биту Шурки, точно собственную, положил в карман.
«Погоди, я тебе покажу, копна сырая»,— подумал Шурка.
Внезапно его маленькие серые глазенки блеснули. Он внимательно посмотрел на крышу дома, в котором жил Костя, и сказал притворно веселым голосом:
— Костя, полезем к вам на чердак!
— Зачем? — удивился Костя.
— Мячики искать.
— Вот чудак, откуда они там?
— Есть... Я знаю... Вчера девчонки забросили с улицы, прямо в дырку на чердак... Мы искали, искали, так и не могли найти.
— На чердак у нас хода нет,— сказал Костя.— Надо с огорода туда залезать, лестницу подставлять.
— Я знаю... А мы подставим. Она там стоит. Только подвинуть ее, и все тут. Пойдем-ка...
Костя доверчиво направился следом за Шуркой. Они прошли в огород. Под крышей дома на два ската чернело квадратное отверстие — ход на чердак. Неподалеку стояла пожарная лестница. Товарищи внимательно посмотрели и на отверстие и на лестницу.
— Пододвинем лестницу к дыре, и все тут,— сказал Шурка.
— Да никаких там мячиков нет,— снова усомнился Костя.
— Честное слово! — сказал Шурка.
Костя внимательно посмотрел на товарища; «честное слово» для Кости было особенно убедительно: так можно сказать только тогда, когда есть для этого все основания.
Он молча передвинул лестницу ближе к отверстию чердака. Шурка помогал ему. Затем Костя быстро стал подниматься вверх по лестнице, а Шурка стоял и смотрел вверх. Костя пролез в отверстие, выглянул из него, улыбнулся и, махнув рукой, скрылся. Шурка в нерешительности постоял, потом торопливо навалился сбоку на лестницу и с силой толкнул ее. Лестница качнулась, съехала по скату и упала на открылок соседнего сеновала. Между тем, Костя, ничего не подозревая, старательно обыскивал темные углы чердака. От нагретой солнцем железной крыши на чердаке было тепло и душно.
