Сергей подошел к Семену и Ирине.
— Ну, Иринушка, помогай! — сказал он. — Садись к телефону и начинай вызывать нужных людей… Возьми карандаш.
Ирина молча взяла карандаш и бумагу.
— Привыкай, Ирина! — сказал Семен.
— Звони на квартиры вот этим товарищам. — Сергей наклонился к столу: — Начальнику автоколонны — Супрунов его фамилия, хозяин машин, нужный человек… директору нефтебазы — Соломатину Евсею Марковичу, тоже богатый хозяин. Еще заведующему сельским хозяйством — Ковтунов Сидор Гордеевич. Директору МТС — Савельеву Петру Семеновичу. Вот еще кому позвони: председателю артели «Кожкоопремонт» — Есаулов Илья Григорьевич, — у него есть четыре автомашины, и можно взять пар десять коней. Да и народу у него немало. Еще вызови директора сырзавода — Кожкодаев Савелий Митрофанович. А тебе, Семен, тоже найдется работа: пойди к Рубцову-Емницкому, к старому своему приятелю… Тут недалеко… А я пойду ко второму секретарю Алданину.
Алданин выслушал Сергея молча.
— Кондратьев вернулся? — спросил он, потирая ладонью щеку.
— В том-то и дело, что не вернулся. Я его и по телефону не мог разыскать. А дело-то такое, что не терпит.
— Ну, хорошо. Собирай людей, а я подойду.
Возвращаясь в исполком, Сергей завернул к Федору Лукичу Хохлакову. Из-за садочка все так же молодо смотрели на улицу окна небольшого домика под черепичной крышей. Створки их были раскрыты. Федор Лукич в одной нательной рубашке сидел за столом и пил чай. Увидев входившего в калитку Сергея, он крикнул:
— Ранний гость! Заходи до меня чаевничать!.. А я думал, что только старому коню не спится, — сказал Федор Лукич, когда Сергей вошел в комнату, — а оно и молодой скакун любит рано вставать… Ну, садись, выпей чайку.
— Спасибо, не хочется.
— А ты пей, хоть и не хочется. Водкой угостить не могу — доктора запретили даже в доме держать эту влагу. — Федор Лукич налил в стакан крепкого чаю и усадил Сергея за стол. — Да ты что такой хмурый? Не больной ли? А может, не выспался?
Сергей отрицательно покачал головой, налил в блюдце горячего чаю и, пока пил, в кратких словах рассказал Федору Лукичу, как члену исполкома, по какому делу он к нему пришел.
— Всех мобилизуешь? — строго спросил Федор Лукич.
— Не всех, но вот у вас на мельнице есть три пары лошадей — вы должны их послать.
— Не пошлю.
— Почему?
— Пустая затея. — Федор Лукич задумался, осторожно потрогал пальцем родинку на своей толстой губе. — Сергей! И что ты есть за человек? Год на тебя я смотрю, нравишься ты мне, вижу, казачья у тебя жилка, — а вот понять тебя не в силах.
— Что ж во мне непонятного?
— Характер… Я знаю, — это тебя настропалил Рагулин… И вот я не могу понять. Будто ты парень умный и глаз у тебя верный, но за каким дьяволом ты держишь курс на этого старика Рагулина? Это же одно горе, а не человек. То он мне своими выдумками кровь портил, а теперь к тебе прицепился. Это же карьерист первой статьи! Он уже отхватил одну Золотую Звезду, а теперь целится на другую… Герой нашего времени — да и только! Ну, вот ты — кровь на фронте проливал, войну на своих плечах вынес — это я понимаю. Но какой герой из этого вредного старика? Хлеб уродил — стал Героем. Да у нас земля такая, что и без Рагулина может уродить.
— Геройство людей, Федор Лукич, нужно видеть не только на войне, — возразил Сергей. — Что же касается народной стройки, то инициатива эта исходит не от Рагулина… не печальтесь, Федор Лукич.
— А от кого?
— От самих людей.
— Зачем же ты Рагулина привез?
— Актив. Рагулину я верю, не подведет!
— Веришь? — Хохлаков усмехнулся. — Не понимаю, во что ты в нем так сильно уверился? Решил аврал подымать и Рагулина привез на подсобление. А Рагулин, чертяка, хитрый, я-то его знаю. Он-то свои поля обработает, а в других колхозах из-за недостатка людей посевы погибнут — и Рагулин сызнова выдвинется… Вот у него какой расчет!
— Плохо вы знаете Рагулина, — что еще сказать?
— Но ты рассуди сам. — Хохлаков приподнялся. — Есть же «Сельэлектро» или там еще какая строительная контора, пусть они и сооружают, а твое дело — о хлебе думать… Урожай — вот твой главный козырь.
— Козырь? Да мы не в карты играем, а жизнь строим!
— Погоди… Ты скажи: почему Рагулину веришь, а в то, что я тебе говорю, не веришь?
— Это длинный разговор.
— Ну, все же?
— Мне кажется, потому, что идем мы в разные стороны. — Значит, вроде как бы не попутчики?
— Вот, вот!
— Чертовщину придумал! А Рагулин, мой же сверстник, тебе попутчик, а я не попутчик? Так, что ли? Рагулин, по-твоему, меня обогнал? Так я тебя понял?
— Нет, немножко не так. Федор Лукич, по правде сказать, не Рагулин вас обогнал, а сама жизнь… А вы этого не видите, да и не хотите видеть… Вот в чем ваше горе.
— Шутник же ты, ей-богу! Жизнь меня обогнала? Вот придумал! Как же это можно понять? Да ты знаешь, что я эту самую жизнь с саблей в руках завоевал? Ай, придумал! — Хохлаков хлопнул Сергея по плечу. — Ну, хорошо! Я приду на исполком. Только заранее знай — буду против, потому как вижу в этом разбазаривание колхозной силы… Хлеб бурьяном позарастал, а ты с Рагулиным штурм подымаешь…
К полудню заседание исполкома закрылось, люди разъехались по станицам, а на второй день началось строительство электромагистрали. Со всех концов района в Усть-Невинскую потянулись за лесом подводы, тракторы-тягачи с прицепами, запылили по дорогам автомашины. На лесоскладе, где шла погрузка бревен, гудели людские голоса, слышался глухой стук укладываемых на возы столбов, урчание моторов — весь берег был запружен лошадьми, быками и машинами.
От Усть-Невинской бревна уходили по трем маршрутам: один обоз, растянувшись километра на два, взял курс на Рощенскую и вскоре потерялся в степи; другой двинулся по берегу Кубани — до Родниковской; третий направился на запад, в Белую Мечеть, — великанами лежали желтовато-серые столбы и по зеленям, и по холмам, и по зяби.
Обезлюдели станицы и хутора, зноем и тишиной были охвачены улицы и пустые дворы. Окна во многих домах наглухо закрыты ставнями, на дверях — ржавые, давно бывшие в деле замки…
Лишь изредка можно встретить то древнего старика в тени у плетня, в поношенном бешмете и в кудлатой шапке: сидит старина, горестно опершись на палку, печальные его глаза слезятся, — видно, и его тянет в степь, и он бы ушел за возом, да только ноги уже не слушаются… То в саду забелеет детская головка и тотчас скроется за кустом; то покажется, согнувшись над грядкой, одинокая старуха — и снова ни души вокруг. Все живое из станиц и хуторов перебралось на поля, и там, под теплым весенним солнцем, началась трудная и необычная жизнь людей.
Как будто ничего особенного и не случилось, а Федор Лукич не мог успокоиться. Ему казалось и странным и непонятным: почему именно после этого заседания исполкома одолела его такая тоска, отчего так тяжко и тревожно на сердце?
«Кажется, и заседание было обычным, — думал Хохлаков. — Ну, собралось много людей, не смогли уместиться в кабинете и перешли в зал… Ну, поспорили, резал я, как всегда, правду-матку, критиковал в глаза, не боялся… А что ж тут такого? Кто мне запретит критиковать? Сергей хмурился, ему не нравилось, тоже критику не уважает, но слушал молча… Терпел… А вот Рагулин, старый черт, бесился, перебивал, насмехался, — давно он стоит у меня поперек горла…»
Хохлаков вспомнил, как разозлился на Рагулина и сказал, что и сам не поедет на строительство и лошадей с мельницы не даст, и тут же покинул заседание. За дверью нарочно остановился, прислушался, думал — позовут, но его не удерживали, и только кто-то громко и насмешливо крикнул: «Валяй! Валяй! Обойдемся и без ахида!» С горькой обидой вспоминая об этом, Хохлаков поежился.
«Кто же окрестил меня такой дурацкой кличкой? — думал он. — Сергей? Нет, Сергей такое глупое слово не придумает… А? Кто ж еще — Рагулин, старая бестия!..» И Федор Лукич поморщился, точно от боли…
…Опираясь на палку, Федор Лукич неторопливо шел по берегу речки. Вблизи мельницы устало опустился на камень и задумался…
«Ахид… Значит, ехида… Это я — ехида? Так, так… Дожил… Спасибо, спасибо…»
Грузное его тело сгорбилось, седая, низко остриженная голова опустилась на колени.
«Без меня обходятся… Тридцать годов не обходились, а теперь без меня… А почему без меня?»
Он не находил ответа и безотчетно-грустно смотрел на бугорками бегущую воду. Мельничное колесо шумело, как бы насмехаясь над Хохлаковым, от речонки веяло прохладой, а сердце уже не болело, а щемило…
«А без Рагулина не обходятся!»
Ему не хотелось ни о чем думать, а в голову лезли мысли и перед глазами стоял Сергей…
«Значит, что ж, Сергей, за Рагулиным пошел и радуешься?» И ему казалось, что Сергей улыбался, и широкие его брови лезли на лоб: «Тебя не Рагулин обогнал… сама жизнь…»
