— Тебе проспаться надо. — Из своей моторки, причалившей к плоскодонке этого чересчур разговорчивого браконьера, Будулай достал его рукой и потряс за плечо. — Откуда ты можешь знать, как звали мою жену? Это у вас здесь такая привычка всех цыганок Галями называть. Но если ты и правда какую-то цыганку спас, то спасибо тебе. Езжай и больше не попадайся мне на глаза. А про этот перемет с крючьями тебе придется забыть. Я его с собой беру.
— Вот ты какой добрый. Чтоб потом на него осетров нанизывать и свою кралю в хуторе кормить? Галю, значит, со своим выводком ты где-нибудь в другом месте оставил, а здесь у тебя вторая жена, да? Корми, корми. Скоро в Дону этой королевской рыбы и для приезжающих из Москвы министров не останется.
— Я тебе уже сказал, ты Галю не беспокой. Ее давно уже нет.
Впервые бывший милиционер, подняв голову, с осмысленным испугом взглянул на Будулая.
— Все ж таки она умерла тогда? Чтобы уговорить начальника госпиталя взять ее с собой за Волгу, я ему тогда свои новые сапоги подарил. А ведь она уже на сносях была.
— Поскорей уезжай, старик, у тебя с похмелья перемешалось все. Врешь и сам себе веришь. Бери осетра и езжай.
— За это спасибо. — Бывший милиционер нагнулся в своей лодке и поднял за жабры большого окровавленного осетра. Видно, долго бился осетр на перемете, напоровшись на стальные крючья, которые своими отточенными остриями все глубже и глубже входили в него. Но и сочащийся кровью, он еще дышал, судорожно трепыхаясь в руке у старика. — Она же у тебя еще совсем молоденькая была. — Бывший милиционер никак успокоиться не мог. — Красавица. Я ее запомнил, когда еще тебе из сельсовета на выгон повестку привозил. Да ты, должно быть, забыл уже, ваш табор на раздорской выгоне стоял. Тогда на фронт всех без разбора — и казаков, и цыган, и старых, и молодых гребли. Но меня, как единственного на всю станицу милиционера, не тронули. — Положив осетра на дно лодки, он достал из-под кормы большую алюминиевую флягу и, вынув пробку, присосался к ней. Будулай видел, как у него на шее вверх и вниз дергался острый кадык. Отрываясь от фляги, рыбак протянул ее Будулаю: — Глотнешь? — Но, когда Будулай молча отстранил флягу от себя, уговаривать его не стал. — Может, и правильно. По такой жаре оно так размаривает, что и за борт кувыркнуться можно. У нас приезжающие из города шахтеры каждое лето тонут. С вина чего только не бывает. Моя старуха говорит, что когда я до беспамятства наберусь, то стучу по столу кулаком и кричу: «Я дважды Герой Советского Союза, сымай с меня сапоги», Может, и правда, со вчерашней пьянки у меня все смешалось в голове и теперь я твою Галю с какой-то другой цыганкой спутал. Давно это было, а память уже стала дырявая. Все бурьяном заросло.
— Смотри, не кувыркнись, — отталкиваясь от его лодки и включая мотор, напомнил Будулай.
— А за осетра спасибо тебе, — крикнул ему вдогонку бывший милиционер, опять доставая за жабры со дна своей лодки и высоко поднимая в руке большую окровавленную рыбу.
* * *
Теперь Настя по утрам на своей остановке троллейбуса номер один давно уже садилась не через среднюю, а через переднюю дверцу, и ей больше не приходилось целый час, стиснутой толпой, стоять в проходе салона на ногах вплоть до самого Ростсельмаша. Распахнув переднюю дверцу, Михаил терпеливо ждал, когда она, как всегда последняя, вспрыгнет на подножку и с виноватой улыбкой плюхнется рядом с ним в кабине. Как бы до отказа ни был набит троллейбус, для нее всегда находилось место в кабине, и пассажиры, регулярно ездившие по первому маршруту, не преминули против этого восстать. Если первые дни они еще думали, что это всего-навсего случайность, то потом уже открыто и с каждым разом все громче стали выражать свое возмущение.
— А это еще что за привилегия?!
— От начала до конца, как на троне, сидит.
— В то время как у стоячих старух ноги пухнут.
В первый раз услышав эти реплики и облившись румянцем стыда, Настя дернулась вскочить с места, но Михаил, придержав за локоть, усадил ее обратно, и пассажиры в салоне услышали из динамика его голос:
— Для стариков, инвалидов и женщин с детьми у нас особые места, а это служебное. Имею я право рядом с собой жену посадить?
На мгновение в троллейбусе воцарилась тишина и тут же разразилась гулом:
— Так бы сразу и сказал.
— Это совсем другое дело.
— Если действительно жена, а не краля.
— А губа у него не дура. Из какого аквариума он ее выудил?
Один только женский голос и нарушил это единомыслие:
— Значит, если у меня муж парикмахер, то мне он тоже должен без очереди завивку делать?
В ответ раздался всеобщий смех:
— Нет, вы, дамочка, к нему каждый раз с пяти утра очередь занимайте.
— И к мяснику за вырезкой его теща всегда в самом хвосте очереди стоит.
— А сестра начальника торга в стеганке ходит.
— Вы свою мексиканскую пончу, дамочка, тоже в порядке очереди добыли?
После этих слов дамочка в мексиканской с красными цветами шали, рискнувшая было выразить свой протест против явной несправедливости, не подавала больше голоса.
Но с течением времени пассажиры уже с другого бока вернулись к этой теме:
— Но одевать, товарищ водитель, ты свою красавицу мог бы и получше.
— А деньги за проезд ты с нее тоже берешь?
— Что-то она дюже тощая у тебя.
Поскольку за это время Михаил уже успел узнать в лицо всех своих постоянных пассажиров, он с дружелюбной краткостью отвечал по динамику:
— У нее абонемент.
— Вот заработаю денег и тоже ей пончу куплю.
— А что худая, так это она сама талию держит.
И при этом он скашивал глаза на Настю, опасаясь, как бы она не обиделась на него за то, что он выносит на публичное обсуждение ее секреты. Но она только улыбалась, слушая эти переговоры в троллейбусе.
Скучающим пассажирам троллейбуса вскоре понравился этот диалог. И ни разу Настя не сделала попытки вмешаться в него. Привыкшая придремывать, привалившись к плечу Михаила, она вплоть до конечной остановки не открывала глаз. До тех пор, пока однажды чей-то задумчивый голос с восхищением не произнес у нее за спиной в салоне троллейбуса:
— Да, талия у нее, как у Лолиты Торрес.
Открыв глаза и нагнувшись в кабине у Михаила к микрофону, Настя отчеканила:
— Если кто-нибудь еще раз начнет меня по косточкам разбирать, я ему, — и, распахнув дверцу кабины в салон, она двумя растопыренными пальцами ткнула, как вилкой, перед собой: —…вот так.
Тишина сразу же после этих слов воцарилась в троллейбусе полная. Один лишь мужской голос в самом дальнем конце салона с уверенностью подтвердил:
— И выбьет. Такая на всю последующую жизнь может сделать слепым. Никакая она не Лолита Торрес, а обыкновенная цыганка.
На что другой мужской голос с откровенной завистью возразил:
— Есть же еще такие красавицы на земле.
Этих слов Настя уже не слышала. Ее голова опять упала Михаилу на плечо.
Ни до этого, ни после еще никогда не довелось испытать Михаилу в своей жизни чувство, которое он испытывал теперь, когда вот так ехал, глядя перед собой, по каменному ущелью города, загроможденному машинами и людьми, и голова Насти покоилась у него на плече.
Но и ни один из всех своих рейсов по маршруту «Вокзал — Ростсельмаш» и обратно отныне не согласился бы он променять на тот, когда уже в десятом часу подхватывал Настю на углу Нового переулка и улицы Энгельса в почти совсем опустевший троллейбус. Лишь одиночные пассажиры иногда входили и выходили из него или же дремали до самого конца в глубине полутемного салона. А часто вообще никого не оставалось в позднем троллейбусе, кроме Михаила и Насти. Город, постепенно замирая, уже начинал гасить уличные фонари, все больше оставляя между ними темных промежутков, задергивая изнутри окна квартир и наглухо отгораживая их от окружающего мира синими, красными, желтыми, зелеными шторами и портьерами, за которыми двигались неясные тени. Тем ярче выплескивались из полутьмы по сторонам улицы витрины магазинов с манекенами пластмассовых красавиц и красавцев, и тем ослепительнее вспыхивали над карнизами многоэтажных домов и бежали вдогонку одна за другой аршинные буквы реклам.
— И долго еще тебе свой диплом защищать? — вполголоса разговаривая с Настей, спрашивал Михаил.
— Не знаю, Михай. До этого мне еще нужно вагон найти.
Приоткрыв на остановке дверцу и впустив пассажира, Михаил поворачивал к ней удивленное лицо:
— Какой вагон?
Настя прикладывала палец к губам.
— Тише, Михай. Который украли.
Удивление в глазах у Михаила перерастало в изумление.
— Как это можно вагон украсть?
Встряхнув головой, Настя рассыпала по плечам колечки своих волос.
— А твой троллейбус, например, можно?
— Кому он может понадобиться? — Михаила вдруг осенило: — Значит, тот вагон был не пустой?
