Прибежал Барабанов в накинутом щегольском полушубке и круглой меховой шапке, которую он сдвинул несколько на лоб, приобретя сразу ухарский и небрежный вид.
Гвоздев был в серой гимнастерке, перепоясанной желтым ремнем с бронзовой звездой. Разбегаясь ото лба, волосы его лежали влажными вороновыми перьями. Полуприкрытые глаза вдруг поднимались, серые зрачки придавали лицу стальную остроту. А вообще-то лицо было молодым, любознательным, с яркими, плотно сжатыми губами.
— Здесь Сбруянов? — спросил Чардынин, оглядывая всех и здороваясь.
Тот встал, мешковатый, безотказно дисциплинированный.
— Здесь, товарищ секретарь обкома.
— А Гвоздев?
— Я. — И приподнялся, неприметно играя насмешливым взглядом: «Меня, Гвоздева, не заметил? Ну-ну…»
Шашко с готовностью достал блокнот, примостил его на жирных коленях. Гвоздев держал карандаш между пальцами, как папиросу, и смотрел в окно: весна, весна, ан и зима!
— Хотел я с вами посоветоваться, — сказал Чардынин. — Вот вы хлебушек часто сдаете за счет крепких колхозов, да и картофель тоже. Нет, это не только в районе начинается, но и от нас — обкома, облисполкома идет. Хотя, сознаюсь, в противовес решениям ЦК. Бывает, не хватит для плана тридцати-сорока тонн в последний момент, не хочется плохо выглядеть, ну и просим вас, товарищ Гвоздев, товарищ Шашко, — подмогните! А несдавшие колхозы продолжают висеть на шее района гирей. Хозяйство в целом топчется на месте. За несколько лет скота у нас не прибавилось, а область тем не менее смогла дать мяса в два раз больше. Как? Покупали скот у населения. В частном пользовании коров стало чуть не втрое больше, чем у колхозов. Кредиты, взятые у государства, шли на покупку скота для… государства же!
— А чем плохо, если колхозник погодует телочку три года и сдаст нам готовую коровку? — явственно пробормотал кто-то, сомневаясь.
— А тем, что мы разлагаем и колхозы и колхозников. Некоторые приспособились: по две коровы продают, шесть-семь тысяч выручают, а другой на трудодни за два года столько не получит. Колхозное стадо у нас в заброшенном состоянии. Даже в лучших колхозах спрашиваю: где телочки от коров, которые дают по двадцать пять литров? Ни одной нет, всех на базу сдали: они крупные, вот их и пустили на мясо, а оставили растить мелкоту.
— Корма… — опять вздохнул тот же голос.
Чардынин живо обернулся к нему:
— Вот именно! В них уперлись. Порядок надо на земле наводить, другого выхода нет. Ну, побеседуем? Даст это пользу делу, не потеряем время впустую?
Улыбка чуть тронула губы Гвоздева.
— Если после разговора будут приняты меры.
— Конечно, иначе и собираться не стоило.
Чардынин оглядел всех. Ему нужно было чувствовать ответное движение в слушателях.
— Земля у нас дошла до стыдного состояния, товарищи. Тот, кто собирает по семь центнеров зерна с гектара, еще кое-как сводит концы с концами. А если меньше, то хозяйство работает уже в сплошной убыток. Может быть, кто скажет: а что же раньше-то думали? До седины дожили, хозяйствовать не научились? Действительно, чего проще, казалось: в первый же день после войны и начать с земли как основы всего: добывать торф, возить известь, удобрять поля. Но ведь мы не сидели сложа руки. В каждой работе есть свои закономерности. Идеи, как бы ни были они великолепны, сами по себе бездейственны, пока жизнь не подведет к ним вплотную. Так же как и учение сильно только учениками, а не количеством цитат, пущенных из него в обращение. Мы в нашей области, которая досталась нам в головешках и развалинах, прошли несколько трудных этапов. Они уже позади. Вспомните, товарищи, какими были скотные дворы: коровы по рога в навозе! Иногда дешевле вставало перенести хлев на новое место, чем вычистить его. Что сделали тогда коммунисты? Взяли лопаты, пошли на фермы. Работали сами и повели людей. Потом наш новый сорт льна, он стал рычагом, поднял материальную заинтересованность колхозников. Но разве мало мы за него боролись? Сколько этот вопрос жевали в министерстве: мол, машины для него не приспособлены, кондиция другая. Так придумайте новые машины, говорили мы. Следующий этап: строили крытые тока по всей области, чтоб сохранить этот самый лен; тысячи помещений! А к нам еще присматривались, не очень доверяли: выдюжим ли? Но мы подняли и это. Вся наша работа с первого дня была прежде всего укреплением веры. Это сложная работа, товарищи. Партия завоевывает любовь народа каждый день своими делами. Вы, сердобольские коммунисты, тоже понимаете это. В прошлом году мы с вами строили силосные ямы, взяли большие обязательства по мясу и молоку. Мы худо выполнили их, конечно: больше за счет покупных коров. Да и мало еще надаиваем. Но зато мы сдвинули дело с мертвой точки; показали, что Сердоболь может пойти вперед. Подвели людей к неизбежности самой этой мысли: вперед, только вперед! И вот теперь-то мы можем наконец взяться за самое трудоемкое, первостепенное — землю.
Чардынин передохнул и снова оглядел всех. Гвоздев кивнул со спокойным удовлетворением. Сбруянов подался вперед, его расцветшее лицо пылало воодушевлением. Шашко сидел очень смирно, держа на коленях блокнот.
— Идиллической благодати никогда не бывает и не будет, запомните, товарищи. Вот мы знаем, что сильны; из любых противоречий выход найдем. Между тем иной уткнется лбом в противоречие и начинает чесать затылок. А в жизни надо отыскивать их, идти им навстречу. Вот это и будет зрелость партийного работника! Потому что противоречия — это прежде всего богатство возможностей. Мы учимся выбирать, учимся смелости. Глаз орла зорче, но человек видит больше. Итак, — сказал он, — перед нами задача: быть готовыми встретить планы семилетки. Мы должны поднять народ области на огромное дело: вывезти на поля десятки миллионов тонн торфа и навоза, изменить всю структуру почвы, добиться стопудовых урожаев. Как вы считаете: доросли мы уже до таких задач? Может Сердоболь возглавить это движение?
— Конечно, может! — тотчас отозвался Сбруянов, преданно глядя на секретаря обкома.
— А вы как, товарищ Гвоздев?
— Считаю, что вопрос своевременный, — сказал тот негромко и отчетливо.
— Благословляете вы нас на это? Берете почин на себя?
И Синекаев от имени сердобольцев ответил коротко и почти клятвенно:
— Нужно сделать!
…Тамара сидела на валике дивана в кабинете заведующего областным радио. Все — и разъездные и местные, городские, корреспонденты, редакторы, дикторы, звукооператоры, даже машинистки — были собраны по случаю приезда товарища из вышестоящей радиоинстанции. Он устроился с подчеркнутой скромностью сбоку письменного стола, но поглядывал по сторонам значительно, словно приглашая всех не обманываться насчет его истинной весомости.
Заведующий суетливо пробежал кабинет по диагонали и уселся в свое кресло, делая вид, что говорит обыкновенным голосом:
— Блокнотики взяли? Правильно. Вот сегодня в областной газете обзор, где нам очень и очень достается. Приводятся образцы стиля из наших передач: «Поднять, провести, включить». И даже на самых младших мы недавно обрушили крупноблочный клич «Выше уровень пионерской работы». У нас маленькая заметка в последних известиях, всего на пятнадцать строк, была названа «Стрелковый спорт». Что это? Рубрика? Нет, отчет о соревнованиях. А озаглавить «Кто лучше стреляет» ведь интереснее?
Заведующий передохнул, мысленно прикидывая: отдал ли он дань беспристрастной самокритике? Дальше речь его полилась свободнее, он перешел к позитивной части. Да, им удается своевременно освещать события. Часто перед микрофоном выступают партийные и хозяйственные работники. Организован радиоальманах «По своей земле». Создается радиолекторий для передачи опыта лучших животноводов.
Тамара рассеянно водила глазами по множеству разноцветных плакатов и диаграмм на стенах: казалось, вся область была препарирована, разделана и освежевана ими.
— Наше руководство вам, вероятно, докладывало о недостатках. Но послушайте голос из низов. Я попробую олицетворить этот голос. — Областной Левитан кокетливо прикрывает горло шарфом, слегка покашливает и начинает жаловаться: — По утрам на студии сидишь в пальто, температура восемь градусов. Холодно.
— А если с вечера записывать на пленку? — заботливо спрашивает приезжий.
— Так это же последние известия, утром бывают изменения. И потом записи у нас звучат неважно: вдвое тише, чем голос.
— Ваше замечание учтем, — с готовностью и беспокойством соглашается заведующий, исподлобья оглядывая остальных.
— Транспорт! — ворчит кто-то. — У директора хлебозавода персональная машина, а куда ему ехать? В трест? Так он за двести шагов. А у нас один «Москвичок» на восемь разъездных корреспондентов. Дали нам старую развалину, стоит в сарае.
