– Хорошо, – отвечал командир.
Бой продолжался три часа почти без перерывов. Пока одни «хейнкели» бомбили, заходя на корабль по очереди, другие улетали за новым грузом бомб. Мы жаждали темноты, как жаждет человек в пустыне глотка воды. Ярошенко неутомимо переходил с правого крыла на левое и, прищурившись, смотрел в небо. И за ним поворачивались сотни глаз. Он казался всемогущим, как бог. И вот один раз, проходя мимо меня между падением двух бомб, бог 2-го ранга вдруг подмигнул черным глазом, усмехнулся, показав белые зубы, и крикнул:
– Ни черта! Я их все равно обману!
Он выразился более сильно, но не все, что говорится в море во время боя, может быть опубликовано в печати.
Всего немцы сбросили сорок крупных бомб, примерно по одной бомбе в четыре минуты. Сбрасывали они очень точно, потому что по крайней мере десять бомб упали в то место, где бы мы были, если бы Ярошенко вовремя не отворачивал. Последняя бомба упала далеко по левому борту уже в сумерках, при свете луны. А за десять – пятнадцать минут до этого мы с наслаждением наблюдали, как один «хейнкель», весь в розовом дыму, повалился вслед за солнцем в море.
Бомбардировка окончилась, но напряжение не уменьшилось. Мы приближались к Севастополю. Уже была ночь, и в небе стояла громадная луна. Силуэт нашего корабля отлично рисовался на фоне лунной дорожки. Когда он был примерно на траверзе Балаклавы, сигнальщик крикнул:
– Справа по борту торпедные катера!
Орудия открыли огонь. Трудность положения заключалась в том, что ночью нельзя увидеть торпеду и отвернуть от нее. Мы ждали, но взрыва не было. Очевидно, торпеды прошли мимо. Корабль продолжал идти полным ходом. Катеров больше не стало видно. Вероятно, они отстали.
И вот мы увидели в лунном свете кусок скалистой земли, о котором с гордостью и состраданием думает сейчас вся наша советская земля. Я знал, как невелик севастопольский участок фронта, но у меня сжалось сердце, когда я увидел его с моря. Таким он казался маленьким. Он был очень четко обрисован непрерывными вспышками орудийных залпов. Огненная дуга. Ее можно было охватить глазом, не поворачивая головы. По небу непрерывно двигались прожектора, и вдоль них медленно текли вверх огоньки трассирующих пуль. Когда мы пришвартовывались к пристани и прекратился громкий шум машины, сразу стала слышна почти непрерывная канонада. Севастопольская канонада июня 1942 года!
Командир все еще не уходил с мостика, потому что бой, в сущности, продолжался. Был только новый этап его. Нужно было войти туда и пришвартоваться там, куда до войны никто не решился бы войти на таком корабле, как «Ташкент», и где ни один капитан в мире не решился бы пришвартоваться. Нужно было выгрузить груз и людей. Нужно было успеть взять раненых и эвакуируемых женщин и детей. И нужно было сделать это с такой быстротой, чтобы можно было уйти еще затемно. Командир знал, что немцы будут ждать нас утром, что уже готовятся самолеты, подвешиваются бомбы. Хорошо, если это будут «хейнкели». А если пикирующие бомбардировщики? Командир знал, что, каким курсом он ни пойдет из Севастополя, он все равно будет обнаружен. Встречи избежать нельзя, и немцы сделают все, чтобы уничтожить нас на обратном пути. Я видел, как стоял командир на мостике и следил за разгрузкой. Его напряженное лицо было освещено луной. Двигались скулы. О чем он думал, глядя, как по сходням, поддерживая друг друга, всходили на корабль легкораненые, как несли на носилках тяжелораненых, как шли матери, прижимая к груди спящих детей? Все это происходило почти в полном молчании. Разговаривали вполголоса. Корабль был разгружен и погружен в течение двух часов. Командир взял на борт две тысячи человек. И каждый из них, проходя на корабль, поднимал голову, ища глазами мостик и командира на нем.
Василий Николаевич Ярошенко отлично знал, что такое гибель корабля в море. В свое время он командовал небольшим кораблем, который затонул от прямого попадания неприятельской бомбы. Тогда Ярошенко отстаивал свой корабль до конца, но не смог отстоять. Он к тому же был серьезно ранен. Корабль пошел ко дну. Ярошенко спас команду, а пассажиров тогда не было. Он последним остался на мостике и прыгнул в море только тогда, когда мостик стал погружаться. Он зажал тогда в одной руке партийный билет, а в другой револьвер, так как решил застрелиться, если выбьется из сил и станет тонуть. Тогда его спасли. Но что делать теперь? Теперь у него пассажиры – женщины, дети, раненые. Теперь надо будет спасать корабль или идти вместе с ним на дно.
Корабль вышел из Севастополя около двух часов…
1942
В 1942 году в статье «Из воспоминаний об Ильфе» Е. Петров сообщал: «Я очень волновался, когда… ехал к Ильфу со своей первой в жизни, самостоятельно написанной главой».
Он имел в виду одну из глав «Одноэтажной Америки», единственного совместного произведения, написанного Ильфом и Петровым раздельно, по главам – на десятом году их соавторства. Обозревая пройденный путь, Е. Петров считал началом его и Ильфа литературной жизни роман «Двенадцать стульев».
А между тем писатели Евгений Петров и Илья Ильф появились в. литературе значительно раньше. Произведения, написанные ими порознь, представляют не только несомненную художественную ценность, но интересны еще и тем, что позволяют приоткрыть завесу над секретом соавторства И. Ильфа и Е. Петрова.
Загадка соавторства Ильфа и Петрова привлекала внимание едва ли не с первых шагов их совместной работы. Загадочным здесь казался не сам факт сотрудничества двух художников (подобными фактами изобилует и русская и зарубежная литература), но удивительная цельность каждого из произведений, подписанных двумя авторами. В этих произведениях нет швов. Даже читатель с острым чувством стиля не найдет здесь смешения двух творческих манер. Вот, например, отзыв Лиона Фейхтвангера по этому поводу: «Никогда еще я не видел, чтобы содружество переросло в такое творческое единство, чтобы результатом совместной работы двух писателей явились такие органичные, монолитные произведения, как „Двенадцать стульев“ и „Золотой теленок“» («Литературная газета», 1937, № 21, 20 апреля).
Ильф и Петров и сами пытались не раз взглянуть на свою работу со стороны, как бы стараясь объяснить, как это получается. В шутливой форме они говорили о своем соавторстве в «Двойной автобиографии», в предисловии к «Золотому теленку», в автобиографии «Соавторы». Шутливая и в то же время раздумчивая запись появилась в записных книжках Ильфа в последний год его жизни («Как мы пишем вдвоем?», см. в этом томе стр. 257). В статье «Из воспоминаний об Ильфе» Е. Петров всерьез обратился к этой теме.
Обрисованный в воспоминаниях Е. Петрова живыми красками, процесс творчества писателей стал для нас зримым. Стало ясно, что это было соавторство равных, с глубоким, как взаимопроникновение, пониманием друг друга. Но соавторство равных не было соавторством одинаковых. Что вносил в общую, работу каждый из писателей, чем разнились их творческие индивидуальности? Е. Петров не ставил перед собой такого вопроса и потому ответа на него не дал.
Немного может дать в этом отношении и анализ архива Ильфа и Петрова. Почерк в их рабочих записях сам по себе не может свидетельствовать о принадлежности той или иной мысли, слова тому или другому из соавторов. Из воспоминаний Петрова известно, что в начале совместного творчества они решили, что писать будет Петров, так как его почерк был лучше. Им написано большинство рукописей и черновых вариантов. Например, в период подготовки авторов к работе над романом «Золотой теленок» Петров переписывал на большие листы свои и Ильфа заметки, чтобы потом удобнее было пользоваться ими в процессе совместной работы. Отдельные черновики Ильфа, тут же повторенные рукой Петрова вперемежку с новыми записями, сохранились.
Для определения творческой манеры каждого из писателей и характеристики их соавторства интересно сравнение и анализ произведений, написанных Ильфом и Петровым раздельно.
Литературная деятельность Ильфа (если не считать почти неизученный, юношеский, одесский период) началась в 1923 году в газете «Гудок».
Это была боевая, по-настоящему партийная, широко связанная с массами газета, вырастившая отряд первоклассных журналистов – гудковцев. Многие из них стали известными писателями. В «Гудке» выступали Ю. Олеша (псевдоним «Зубило»), В. Катаев (псевдонимы «Старик Саббакин» и «Оливер Трист»), М. Булгаков, Л. Славин, К. Паустовский, С. Гехт, А. Эрлих. На страницах газеты появлялись стихи В. Маяковского.
В «Гудке» Ильф сотрудничал в отделе «Рабочая жизнь», более известном под названием «четвертой полосы» (материалы этого отдела печатались на последней странице – полосе газеты). Он редактировал рабкоровские корреспонденции, и многие из ранних его фельетонов написаны на материале рабочих писем.
