Я пытался разобраться во всей этой путанице.
Однажды ко мне на прием пришла старушка:
— Прости, сынок, если отниму у тебя время. К кому мне еще идти? Когда ты стал нашим секретарем, я похвасталась сдуру, что помню тебя маленьким. Даже устроила небольшое угощение в твою честь. Теперь зять и прицепился: пойди да пойди к нему, раз вы так хорошо знакомы!
— Говори, мать, какая у тебя просьба ко мне? Не стесняйся.
— Горюю из-за дочки. Она у меня одна. Выдала я ее замуж. Чтоб мои глаза ослепли! Своими руками привела в дом несчастье. Сбился ведь зятек с прямой дороги! — Она заплакала.
Утешая, я вспомнил наконец ее. Афу жила с мужем и дочкой на краю нашего селения, вернее уже за околицей, на берегу Дашгынчая. Когда однажды нас, мальцов, прихватил дождь при возвращении из ночного, мы забежали в ее избушку погреться, переждать грозу. Она разбудила мужа, велела ему: «Накинь бурку, присмотри за скотом. Ребятишки совсем замерзли». Не поленилась растопить очаг, напоила горячим молоком, высушила одежду.
Муж добродушно посмеивался: «Не взять ли нам одного из этих сорванцов в зятья?..»
Утерев слезы, Афу перешла к цели своего посещения:
— Не стану напрасно вешать веревку зятю на шею: для семьи он старается. Пристал: «Пойди да пойди к секретарю, пусть устроит меня буфетчиком, хоть заработок будет лучше». — Афу бросила настороженный взгляд на дверь, горячо зашептала: — Но ты этого не делай. Даже когда он сам придет. Ради моей дочки! К нечестному хлебу привыкнуть легко. Отвыкать трудно. Наставь его на ум. Пусть вернется на прежнюю работу.
Я обещал. Афу-хале. И вновь — бессонница. Как же так? Темная сельская женщина безошибочно различает, где добро и зло, а молодой современный парень, бывший пионер, комсомолец, тянется к наживе, не считает зазорным ловчить и жульничать? Ведь он не испытал и сотой доли тех трудностей, которые перенесла за долгую жизнь эта старуха…
Когда на следующий день зять Афу-халы предстал передо мною, я увидел рослого красивого парня с бойкими манерами. Он работал на каменном карьере, но собирался увольняться.
— Почему? — спросил я.
— Шел, как говорится, на запах шашлыка, а увидал, что клеймят горячим железом ишака. Сами налево продают пиленый камень машину за машиной, а я сижу на мизерном жалованье, и ни рубля сверху! С утра до вечера глотаю пыль…
— Значит, лично ты ничем незаконно не пользовался?
— Куда там! Разве они дадут? Говорят: «Эй, комсомол, не суй нос куда не следует. Тебя приставили шпионить за нами?»
— Итак, с карьера ты уходишь?
— Немедленно. Не могу видеть постройки из этого камня! С души воротит.
— Так, так. Что ж, направим тебя на легкую работу. Скажем, в буфет на железнодорожную станцию? Не возражаешь? Зарплата небольшая, но ведь всегда набежит приварок: трешница, пятерка. А то и четвертак в день, а?
Парень смотрел на меня с сомнением. Что-то в моем тоне ему не нравилось.
— Если не возражаешь, сразу же и позвоню. Скажу, наш, мол, человек… Не сомневайтесь.
Парень заерзал на месте.
— Э, лучше мне туда не впутываться…
— Чего ты опасаешься? Афу-хала хорошо знакома мне, а ты ей зять. Недаром говорят: хороший зять что сын родной, а с плохим и дочку потеряешь. Афу-хала тобой довольна. Вот я и предоставлю тебе теплое местечко!
Парень потупился. Смысл насмешки дошел до него наконец полностью.
— Не хочешь?
— Нет. Не хочу.
— Тогда давай так поступим. Ты вернешься на карьер, но уже бригадиром. Зарплата втрое больше. С жуликов глаз не спускать! Если учетчик придет ко мне с жалобой или иным способом узнаю о «шашлыке» — нашей дружбе конец. Понял?
— Обещаю. Буду трудиться честно. Самому опостылели ворюги!
— Верю. Тогда и на новые дома будешь смотреть с чистым сердцем. Разве можно счастливо жить в доме, который строился под проклятья?
— Да развалится такой дом!
— Видишь, какую мы с тобой чуть не совершили ошибку? Ну, сшибал бы ты сотняги на недоливе пива, на разбавленной водке, на недовесах колбасы. Построил бы себе дом. А люди шли бы мимо и говорили: «Посмотрите, какой домище отгрохал на пивной пене этот мазурик!» Да пальцами тыкать в твою жену, в твоих детей… Потом дело и до следователя дойдет. Крепки каменные стены, а — рухнут!
Вставая, он переспросил:
— Товарищ секретарь, значит, зарплата моя увеличится. Пойду обрадую своих. А если краем глаза взгляну на государственное добро, значит, я не мужчина!
Когда он ушел, я задумался: достаточно ли одной беседы? Не забудутся ли вскоре мои наставления, если соблазн легкого заработка вновь замаячит перед глазами этого неустойчивого молодого человека? И хватит ли у меня сил и времени переубеждать каждого? Ведь в районе восемьдесят тысяч жителей.
Я ходил по комнате и размышлял. Секрет, видимо, в том, чтобы создать условия, когда хищения станут не только усложнены, но и невыгодны. Однако как этого добиться?! Должен признать, что временами впадал в полное уныние.
«Куриная история» подействовала на меня особенно удручающе. Стараешься, выбиваешься из сил, а кучка прохвостов беззастенчиво тянет нас на дно! Когда дело распуталось окончательно, «мозгом» мошенничества оказалась… бухгалтерия колхоза! Завфермой, продавцы, перевозчики — это все была мелкая сошка, ими готовы были пожертвовать.
Колхоз ежегодно поставлял на продажу сто тысяч кур. Расчеты шли через заготовительную контору, деньги перечислялись в банк. Все в полном порядке: ведомости, накладные. Но в магазины поступило только пятьдесят тысяч голов птицы. Это удалось выявить тоже не без труда. Куда же девалась другая половина? И на это нашелся документ: погибли от внезапной эпидемии. На самом же деле все сто тысяч ушли в руки рыночных перекупщиков, развезены по другим районам!
На обсуждение этой грандиозной аферы ко мне были приглашены Латифзаде, Афганлы, Шамсиев, прокурор Ибишев.
— Я просмотрел все материалы уголовного дела. Выводы неудовлетворительны.
— Почему? — забеспокоился Латифзаде.
— В районе действительно была эпидемия?
— Имеется акт ветеринарной службы. Результаты анализов.
— А в домашних курятниках куры дохли?
— Зачем нам этим интересоваться? — удивился Шамсиев.
— Узнайте. Досконально. И найдите покупателей, которые брали в те дни кур в магазинах. Перечислите их поименно.
— Будет сделано, — неохотно кивнул Афганлы.
— И еще. Подписи колхозников на ведомостях при получении добавки к трудодням от продажи ста тысяч кур необходимо проверить и подтвердить.
Я хотел поручить это прокурору Ибишеву, но тот сидел молча, никак не выражая своего отношения к общему разговору. Он был в форменном кителе, который придавал его массивной фигуре величественный вид.
— Хотел бы поговорить с вами наедине, — со значением сказал он.
— Здесь нет посторонних!
— Как угодно. — Прокурор секунду помедлил. — Я не согласен с тем, чтобы проводить гласное расследование.
— ?!
— Мы не сможем ограничиться несколькими виновными. Пока задержано пятеро. Ну и хватит.
— А другие виновные? Сколько их?
— Если хотите знать, то все село. Поголовно.
— Как это могло случиться? — Я грохнул кулаком по столу. — Где же вы были, если под боком процветало мошенническое предприятие?!
Латифзаде воинствующе вытянул худую шею, словно готов был отстаивать свою особую правоту.
— В проекте решения бюро, которое вы готовили, — едко сказал ему я, — об этом нет ни слова? Так ведь?
— А вы хотите, чтобы в партийном документе фигурировал как коллективный преступник целый колхоз? За это нас не похвалят, — изрек он. — Вопрос политический!
Я постарался сдержать негодование:
— Нужно ли понимать так, что товарищ Латифзаде, отвечающий за идеологические вопросы в районном комитете партии, готов обойти молчанием вопиющий факт? Заштукатурить его, будто дыру в стене?
Латифзаде ничего не ответил.
— Нам ведь всем попадет, — неуверенно проронил Афганлы.
— Лично мне мой партбилет дорог, — отрезал прокурор.
— Если узнают наверху, — плаксиво подхватил Шамсиев, — то наши имена поставят в один ряд и с истинными виновниками, и с теми, кто безответственно подмахивал ведомости, не вдумываясь в свои действия.
— Могу добавить, — веско сказал прокурор. — Колхозники действительно получали лишние деньги на трудодень как доход от птицефермы. Но — только треть того, что им полагалось. Хотя значительно больше, чем могло быть от продажи кур законным путем. Говоря юридическим языком, они являются соучастниками, если даже в их действиях нет прямого состава преступления.
Все помолчали, задумавшись.
