— Счастливая все-таки Анка! Она воевала за пулеметом, рядом с любимым. Помнишь, Сережа, когда ты крутил «Чапаева»? Неделю подряд ходила, и все было мало...
Она задумалась, опять пристально посмотрела куда-то в окно, как тогда на крыльце, и сказала:
— А до других, Сережа, мне дела нет. Пусть называют как угодно. Будет время — придут прощения просить. Честные люди, потому и не хотят с нами здороваться.
На прощание они поцеловались.
Вечером Гарновец, как всегда, смотрел через глазок в зал, затянутый подсвеченным дымом. Аппарат трудолюбиво стрекотал. Вот он, кусок ленты, который можно запустить без опасения, что его заест. Гарновец, сдерживая дрожь в руках, зажег спичку и поднес ее к ленте, тянущейся по полу. Он хотел сосредоточиться, но мысли бежали вразброд, а в ушах почему-то звучала песенка о Лили Марлен, прилипчивая, как бумага для мух.
Он рванулся из кинобудки вниз, пропуская ступеньки пожарной лестницы, и бросился через двор.
Сколько времени оставалось в его распоряжении? Каждую секунду он ощущал сейчас в полном объеме.
Он отчетливо представлял себе желтый язычок пламени, торопливо бегущий по киноленте. Где-то он сейчас, вонючий огонек?
Страшный удар сбил его с ног. Будто кто-то, горланя про Лили Марлен, гнался за ним, догнал и двинул со всего маху кулаком в спину.
Гарновец вскочил оглушенный. Он боялся только одного — чтобы не лопнули виски, чтобы достало сил не закричать от боли и добежать до дому, а оттуда в лес.
Табличка «Запасный выход» мельтешила у самого лица, красные буквы прыгали перед глазами, потом слились все вместе в одно красное пятно, пятно стало вертеться, сперва медленно, потом быстрее, застилая все вокруг красной пеленой, так что и скользкий, слякотный снег, и лужи — все стало красным.
«И запасный выход не помог! — подумал Гарновец с веселым злорадством. — Там и на испуг не осталось времени. Ну и шарахнуло! Чем же все-таки кончается эта дурацкая картина «Меня любит весь полк»? Сам не знаю, и никто не узнает».
Дома он не задерживался, а пока дрожащими руками напяливал тулуп, наставлял стариков:
— Меня в живых нет. Убит при взрыве. Скажите Гране — ушел к Савелию Васильевичу. Будет оказия — дам знать.
Он выбежал в ночь, освещенную заревом.
К утру раскопки были закончены. Носилки мало кому потребовались; нужда была в гробах. Взрывом разворотило весь зрительный зал, а на него обрушилась крыша. На месте партера было крошево из кресел, стропил, рваной кровли. Видимо, возчик дров основательно знал свое дело.
Мать Сергея все боялась, что не сумеет заплакать на людях. Но слезы появлялись уже от одной мысли, что ей едва не довелось оплакивать сына на самом деле.
Старикам пришлось пойти на похороны русских, пострадавших при взрыве. Но в тот час им не нужно было притворяться опечаленными, потому что в числе убитых была Граня. Лицо ее не пострадало. Те же изогнутые брови, придающие лицу несколько удивленное выражение, тот же высокий лоб. Мать Сергея поцеловала ее в холодный лоб и перекрестила.
Вечером в доме Гарновца собрались соседи, родичи. Как ни горько было поведение Сергея и Грани, они не видели в том вины родителей и не хотели отказать им в своем сочувствии.
— Не хотел Сергей партизанить, — мрачно сказал крестный Сергея, — переждал бы в укромном месте. А то выдумал себе работу: фашистов веселить! И Граня тоже запачкалась. Оба характером не вышли. Теперь их одна могила приютила.
— Бог их рассудит, — глухо сказал отец и опустил голову на руки.
Мать заголосила. От жалости к Гране? Или от обиды за Сергея?
Старики увидели сына только через два с лишним года, после того как городок был освобожден Красной Армией.
Всюду в те дни устраивали торжественные встречи молодым и пожилым бородачам, наперебой угощали табаком, по которому так изголодались лесные люди. Невесты, жены, матери, дети бросались им на шею. А они шли, увешанные трофейным оружием и одетые всяк по-своему.
Картузы, треухи и папахи совсем не по сезону, немецкие фуражки с высокой тульей, невесть откуда взявшиеся буденовки, пилотки, фетровые шляпы, изорванные о сучья, а то и просто непокрытые, давно не стриженные, взлохмаченные головы...
Повсюду в селах, городках и местечках чудесным образом расшифровывались клички и буквы алфавита, которые прежде мелькали в сводках Совинформбюро. И в городке, о котором идет речь, узнали, что знаменитый Кочубей — это и есть Савелий Васильевич, комиссар отряда «Мститель», товарищ Т. — учитель Тышко; отважный разведчик товарищ С. — кассирша универмага — Станкевич, а товарищ Г., пустивший под откос шестнадцать немецких эшелонов, — киномеханик Гарновец.
Он наведался к кинотеатру, прежде чем явился домой. Обломки стен образовали пустую каменную коробку. Сквозь щебень пробивалась чахлая трава.
Гарновец долго вглядывался в развалины, будто над ними могла каким-то чудом уцелеть его кинобудка. Голубое небо над головой, голубое небо в проломах стен, в окнах. Ленивый теплый ветер разгуливает по руинам и гремит вверху ржавыми обрывками кровли.
Он сел на придорожный камень, держа автомат между коленями. Давно узнал он о судьбе Грани, но обстоятельства ее гибели остались загадкой. Может быть, она сбилась со счета, отсчитывая части картины; может быть, сосед силой удержал ее на месте; может быть, она побоялась внезапным уходом из зала вызвать подозрение.
Гарновец хотел вступить в Красную Армию, но его оставили дома.
Теперь все знакомые здоровались с ним предупредительно, причем особенно вежливы были те, кто оскорблял прежде его самого или Граню. Гарновец отвечал на поклоны, но сам не заговаривал, на вопросы отвечал односложно.
Он даже ходил на какие-то собрания, сидел в президиумах, но производил впечатление человека бесконечно усталого, равнодушного.
Аринич первым догадался прийти к Гарновцу с предложением взяться за восстановление кинотеатра. Правда, это не стройка первой очереди. В городе много зданий, которые нужно поднять раньше кинотеатра. Но дойдет очередь и до «Олимпа», может быть, даже в будущем году.
Гарновец горячо взялся за работу. Восстановление кинотеатра стало для него кровным делом.
Он ездил с кинопередвижкой в колхозы, а после оттуда присылали на несколько дней лошадей для работы на стройке. Иногда возчики с подводами оставались на стройке после воскресного базара.
Лебедками вызвался управлять инвалид, по прозвищу Паша-клеш, балтийский моряк, неведомо как попавший в этот сухопутный городок. Паша-клеш ковылял на своих костылях откуда-то издалека, но на стройку являлся чуть свет, а покидал ее только с наступлением темноты.
Комсомольцы лесопильного завода чуть ли не каждую неделю несли вахту имени партизанки Аграфены Олейник и доски, напиленные сверх плана, привозили на стройку.
В День Победы, когда над городком прогремел свой самодеятельный салют, стройка была в разгаре.
В городке строилось немало домов, и было к чему приложить руки, но никуда молодежь не шла так охотно на помощь, как к Гарновцу. Что касается самого Гарновца, то он совсем забыл дорогу домой. И отец его, и крестный определились работать на стройку плотниками, а мать три раза в день приносила всем им поснедать.
Кинотеатр поднял стены за несколько месяцев и намного обогнал все другие стройки.
Собираясь в областной центр с докладом, Аринич говорил не то шутя, не то всерьез:
— Опять Савелий Васильевич при всем народе меценатом обзовет.
Наконец пришло время позаботиться о фильме для торжественного открытия.
— Поновее картину подбери, — напутствовал Аринич Гарновца. — Пусть там, в области, побеспокоятся. Такую картину привези, которую сейчас в Москве смотрят.
Гарновец вернулся на следующий день, накануне открытия.
— Ну, привез новую картину? — спросил Аринич.
— Нет, Роман Андреевич. Я «Чапаева» на открытие взял.
— «Чапаева»?
— Думал, так лучше будет, — смутился Гарновец.
— Пожалуй, так лучше, — согласился Аринич. — Очень хорошо! Пусть «Чапаев». Отлично!
Но все-таки в глубине души Аринич был огорчен тем, что нет новой картины, и обеспокоен выбором Гарновца. А тут еще Аринич узнал, что на открытие кинотеатра приехал сам Савелий Васильевич.
Аринич поблагодарил родителей Гарновца за угощение и поспешно ушел в горсовет. Вслед за ним заторопились Тышко и Фрося; ей по-прежнему не удавалось выглядеть строгой.
Гарновец помчался в кинотеатр, чтобы еще раз проверить, все ли готово: докрасил ли Паша-клеш входную дверь, убраны ли последняя стружка, последние щепки и опилки.
Я остался в доме Гарновца и на открытие отправился вместе со стариками.
Кинотеатр был переполнен, сеанс должен начаться с минуты на минуту, а мне еще нужно разыскать в праздничной толчее Гарновца, Аринича, Тышко и Фросю. Времени оставалось в обрез — не смогу досмотреть картину до конца: пора прощаться.
