— Транспорт! — ворчит кто-то. — У директора хлебозавода персональная машина, а куда ему ехать? В трест? Так он за двести шагов. А у нас один «Москвичок» на восемь разъездных корреспондентов. Дали нам старую развалину, стоит в сарае.
Приезжий выжидательно барабанит пальцем, заведующий слегка разводит руками:
— Сие не от нас… Конечно, если товарищ Мамонов…
Он вопросительно взглядывает на приезжего, тот неопределенно качает головой.
— Не будем отвлекаться на организационные вопросы, — тотчас говорит заведующий. — Предлагаю прослушать короткие отчеты наших разъездных корреспондентов. Товарищ Ярцев, где вы побывали на этой неделе?
Тот сказал, что присутствовал на районном празднике животноводов. Собрали там сто человек; всех, кто имеет отношение к фермам, даже сторожей. Записал выступления. Были ужин, кино. Пригласили и тех, которые сейчас уже не работают — им по семьдесят лет, — но помогают советами.
— А вы, товарищ Ильяшева?
Тамара по школьной привычке, как пружинка, быстро поднялась со своего места и сразу рассердилась на себя за это.
— Что вам удалось разведать нового?
Приезжий благожелательно ее рассматривал.
— Я была в колхозе «Прогресс», проверяла письмо группы слушателей о состоянии свиноводства.
— Ах да! Ну и что? Правда, что там дохнет каждый третий поросенок?
— Нет. Но не это важно. Они сейчас бросили все силы на свиноводство: отняли концентраты у коров и дали свиньям.
— Значит, не подтвердилось письмо?
— Нет. Я хотела сказать: ведь это же не выход — попеременно морить то коров, то свиней. Каждый год у нас растут планы, а корма? Мы в передачах часто говорим о повышении урожайности, но на самом деле…
— Вы что, собираетесь здесь критиковать работу областного отдела сельского хозяйства?
— Нет, я про Сердоболь. У них в районе решили поднимать торфяные залежи, готовить компосты, с этого года, нет, буквально с этих дней… и я думала…
— Таких сведений к нам не поступало. Держитесь фактов, а не фантазий. Товарищ Дубовцев, что вы нам можете… Виноват, одну минутку. — Заведующий снял трубку.
Разъездной корреспондент Дубовцев поднялся, а Тамара не села.
— Да, слушаю. Слушаю вас. Информация у меня уже имеется. Нет, не по радио. Я хотел сказать, что я сам лично в курсе… Понимаю, понимаю. Своевременная инициатива.
— Сколько учить, — проворчал Ярцев, — когда тебя не спрашивают, молчи. Когда спрашивают, говори как можно меньше. И садись ты, коза-дереза!
Тамара упрямо стояла.
— Все ясно, все ясно, — продолжал заведующий в трубку. — Непременно. Сейчас же. Товарищи, — обратился он ко всем, — мне звонили из обкома партии. Замечательный почин Сердобольского района требует самого широкого освещения. Ильяшева немедленно выедет туда. Но этого мало, мы подготовим бригаду: Ярцев, Дубовцев, ну и Горелик отправятся в рейд по области. А теперь продолжим наше совещание. Что вам, Ильяшева?
— Поезд на Сердоболь уходит через час.
— Хорошо, можете быть свободны.
«Земля, земля! Когда она только что проснулась, приняла в себя зерно, она гола, ей так много нужно соков, чтоб создать из самой себя целый мир и одеться в зеленое…
— Ваше зеленое? — играют дети и хитро показывают друг другу припрятанную травинку.
Наше, мое зеленое!.. Я все думаю: почему так люблю землю? Ведь горожанка. А дышится мне легко, только когда выезжаю за последнюю заставу. Но Сердоболь — самый удивительный из городов! Пройдешь полчаса улицей, и начинается уже вспаханное поле. Пустыри зарастают лопухами, мятой, жужжат пчелами… Нет, знаю, почему так хорош Сердоболь: потому что здесь живет Павел и он любит меня.
Как-то мы остановились посреди площади; с обеих сторон шли грузовики, сырой булыжник и мокрое небо над головой в расплывшихся огнях фонарей — вот был наш дом. Наша крыша над головой, наш пол под ногами. И ничего больше. Наш единственный дом на свете!..
С вокзала я прямо побежала в райком. Но секретарша сказала:
— Товарищ Синекаев в районе. А вы по какому вопросу?
Она меня осматривала с ног до готовы. Я озлилась и ответила:
— По вопросу учета скворечников.
Захлопала глазами. Умный же человек Синекаев, а зачем держит таких?
Павла в редакции тоже не нашлось: выехал с заданием райкома в Сырокоренье. Тогда я пошла в райисполком. У Володьки в кабинете было битком: хозяева городских организаций пришли отстаивать свои самосвалы, бульдозеры, экскаваторы, торговаться с райисполкомом. Володька всем отвечал одинаково:
— Областному комитету виднее. Вы не согласны?.. Звоните тогда Чардынину.
Володька был в совершенно запаренном состоянии.
— Ну чего ты? — сказал он мне вполголоса.
— Нужны сведения для последних известий: сколько отправлено из города на заготовку торфа техники?
— Вот видите! — завопил он сразу. — Приехал товарищ из областного радио. Повторите при ней, что вы не можете выделить машины, и завтра же об этом узнает вся область.
Я стала открывать магнитофон, словно и вправду решила записывать. Все невольно попятились.
— Итак, железная дорога — продолжал Володька, — дает три экскаватора и пять самосвалов. Товарищ Бутурлин, звони прямо отсюда, не стесняйся. Отдавай распоряжение.
Бутурлин подошел к телефону.
— Да, — сказал он в трубку, словно пережевывая гвозди. — Снимите два экскаватора с насыпи, отправьте на Сырокоренье. И четыре самосвала. Нет, нет! — замахал он рукой Барабанову. — Это максимально. Два и четыре.
Володька засмеялся.
— Не типичный ты человек для нашей эпохи, товарищ Бутурлин!
Тот огрызнулся:
— Я просто еще не выродился в типа.
— Товарищ корреспондент, — официально сказал мне Барабанов, — можете записать: высокую сознательность проявили сердобольские железнодорожники. А также, — он обвел глазами присутствующих, — коллектив кирпичного завода…
— Целых два грузовика! — скорбно отозвался директор.
— Два грузовика и бульдозер, — поправил его Барабанов.
В Сырокоренье я попала через два часа. Павел стоял у мостка, по которому проезжали подводы. Я подошла совсем близко, но он меня не видел. Они закуривали с Глебом Сбруяновым.
— Сколько вывез торфа? — громко спросил Павел.
Сбруянов назвал цифру, ветер отнес его голос.
— Сам считаю, Павел Владимирович. Ног не жалею, стою. Что ни воз, то триста.
— А сколько на этом возу?
— Да столько же.
Павел навалился плечом, поднатужился, приподнял.
— Ну, значит, я все рекорды побил, если здесь столько.
— Ах, черт! — ругнулся Глеб и закричал возничему: — Заворачивай обратно! Не буду трудодни платить за недомерки. — Потом сам пошел вслед сердитыми шагами.
Тогда только Павел обернулся и всплеснул руками:
— Тамара! А что, если я тебя сейчас при всех поцелую? Ты была в райкоме? Не знаешь, экскаватор сегодня придет? Два? Ай да Барабанов! Смотри: болото. Здесь же пласт на три метра. Золотое дно! Но откуда ты взялась, милая?!
Вокруг заболоченного луга росли березы-плакальщицы, они еще не расцвели полностью, только набухли бисерными почками. Павел в нетерпении опередил меня на несколько шагов. Как легко он движется! Особенно когда проходит между деревьями. Мало людей выдерживают это сравнение: обыкновенно они кажутся коротышками, неуклюжими толстоногими существами с высокомерно задранной головой. Но Павел сам как гибкое дерево, и голова его чуть склонена, как и надлежит такому высокому, доброму ко всем человеку. А ведь было время, когда я думала про него со злостью: «Рыба пресных вод». Как я мало знала тогда! И когда узнаешь наконец человека полностью?
Мы остановились.
— Какой ты веселый сегодня!
— Это потому, что я вспомнил, что молодой. Я уже забыл про это, а с тобой снова вспомнил. Спасибо тебе.
— Слушай, ты не думаешь, что все ограничится одной кампанией: пошумят, пошумят и бросят?
— С торфом-то?
— Да, с землей.
— Нет. Во-первых, это железная необходимость, никакие планы по району мы больше выполнять не сможем, если не поднимем урожая. А во-вторых, Синекаев решил не отступать: всю семилетку питать и питать почвы. У него ведь честолюбие! И сейчас оно, как паровоз, потянет на себе нужное всем дело.
— Да-а… Если расчет только на честолюбие…
— Нет, не только. Смотри, всколыхнулся стар и млад. Ведь речь идет о земле. А это всем понятно. Уговаривать не требуется. Чего ты засмеялась?
— Вспомнила, как Володька уговаривал сегодня железнодорожников!
Прыснул дождик при солнце, сам полный стеклянным солнечным звоном. Мы стояли под деревом и разговаривали обо всем, что случилось за то время, пока мы не виделись.
Я узнала от Павла, как недавно Сбруянов ездил со своей знаменитой дояркой Феоной Федищевой в Старое Конякино, и вот что там открылось: у Шатко в колхозе существует четверная бухгалтерия! Зоотехник, например, сообщает, что удой коровы Зорьки на сегодняшний день тридцать пять литров; заведующий фермой, не сговорившись с ним, дает сведения, что двадцать два. По записям в журнале — восемнадцать, а когда сидели рядом с дояркой — надоилось всего восемь литров. Это значит — в сутки шестнадцать.
