Карпов усмехнулся.
— Нет уж, паря, пусть они мне первые напишут. А то ведь и семью всю взбулгачили, надеялись, что я перепугаюсь и откажусь от стройки... Ну, подумаю, может и сам напишу. Близкие мы люди и от ссоры врозь не разойдемся.
Вслед за Карповым парторг вызвал Гончарука и Умару. Потом появился Сморчков. За ним — Ковшов. Батманова удивил строгий и сухой тон обращения Залкинда к Алексею. Обычно Михаил Борисович был отечески ласков с инженером.
— Почему вы задержали Смирнова, товарищ Ковшов? По моему личному предписанию он должен был пять дней назад немедленно выехать в Новинск на семинар.
— Михаил Борисович, Смирнов мне очень нужен. Вы же знаете, сейчас разгар работ на проливе. Татьяна одна не управится. В конце концов, Смирнов пропустит семинар, и ничего страшного не произойдет.
— Вы огорчаете меня своим делячеством. Раньше не замечал его за вами. А пора бы знать: партийная учеба не может срываться ни при каких обстоятельствах. Я знал, что на проливе разворот работ, и все же дал указание о посылке в Новинск с этого участка Смирнова и еще троих товарищей. За остальных мне ответит Рогов, за Смирнова — вы. С чего это вы вдруг решили вмешаться не в свое дело?
— Я согласовал вопрос с начальником строительства,— Алексей был озадачен строгостью парторга.
— Товарищ Батманов в данном случае поступил неправильно, — жестко сказал Залкинд. — Ему не следовало отменять распоряжения парторга строительства. Но меня интересует и, не скрываю, задевает ваша неожиданная инициатива. Допускаю на крайний случай: вы могли бы снестись со мной, не обращаясь к начальнику строительства.
Ковшов, явно обескураженный, взглянул на Батманова, ища его поддержки.
— Верно, я дал согласие на задержку Смирнова, — признался Василий Максимович. — И тем самым я напрасно подтвердил вашу неправоту, товарищ Ковшов. Немедленно исправьте мою и свою ошибку: пусть Смирнов едет на учебу.
Алексей стоял у стола и вертел в руках рулетку. Ему не хотелось уходить, не объяснившись с Залкиндом.
— Получилось, конечно, нехорошо, — сказал он с огорчением. — Прошу не истолковывать этого превратно. Я не думал чем-нибудь задеть вас, Михаил Борисович. Вопрос показался мне проще, чем он есть.
— Объяснение плохое, — оборвал его Залкинд. - Кончим об этом. Учтите мое замечание на будущее, и все.
Ковшов с неохотой ушел. Залкинд засмеялся, лицо у него сразу подобрело.
— Я вижу, мы все-таки мешаем друг другу. Должно быть, нам нельзя сидеть в одной берлоге.
— Постараемся хотя бы на сегодня сдержать характеры и не рассаживаться по разным берлогам, — в том же шутливом тоне ответил Батманов.
Они продолжали работать. Постучавшись, зашел Кондрин. Парторг вызвал его, чтобы познакомиться, узнать о добровольных отчислениях на эскадрилью самолетов «Строитель нефтепровода»; Михаила Борисовича интересовало также мнение старшего бухгалтера о Мерзлякове — чем доказано, что бывший начальник участка запускал руку в государственный карман?
Кондрин в первую минуту был смущен, но быстро освоился и толково, спокойно начал отвечать парторгу. Батманов опять оторвался от бумаг и со стороны разглядывал старшего бухгалтера. Он и теперь не понравился Василию Максимовичу, хотя казался явно неглупым и деловитым. Он держался хорошо, только, пожалуй, был излишне угодлив в своих ответах.
«Неужели антипатия может быть вызвана одной непривлекательной внешностью и чьими-то недоказанными подозрениями?» — спросил себя Батманов. При этом он перевел взгляд на парторга. Этого даже внешность характеризовала: открытое смелое лицо, прямой взгляд, свободные жесты, манеры хозяина.
— Василий, — окликнул его Залкинд, проводив Кондрина. — Не надоела тебе твоя канцелярия? Пойдем, походим по участку. Напоминаю: мы сегодня должны вручить красное знамя звену Умары Магомета, вымпел и красный капот на машину — Махову.
Кондрин безотчетно испугался, услышав, что его вызывает Залкинд. В голове мелькнула мысль: Серегин не сдержал слово. Бухгалтер шел к Залкинду с намерением повиниться. Но виниться не пришлось, разговор был деловой и спокойный. Вместе с тем Кондрину показалось: парторг пристально к нему приглядывается. А может быть он так приглядывается ко всем новым людям? Сама по себе встреча с Залкиндом взвинтила Кондрина до крайности. Он бесцельно посидел в своей конторке, вышел побродить по площадке и незаметно очутился возле механической, где работал Серегин.
Кабинка механика была отгорожена свежим тесом от общего цеха, еще не законченного постройкой. Серегин, сидя на какой-то чугунной детали и напевая без слов, смотрел на разложенный на полу большой чертеж. Только что они с Филимоновым воспроизводили на бумаге схему важной части насоса, и Филимонов побежал с эскизом к Беридзе. Увлеченный делом, Серегин не заметил Кондрина. Тот пнул подвернувшуюся под ноги металлическую деталь и выругался.
— Трудишься и поешь, сука-механик? — негодуя спросил он.
Серегин помолчал, пододвинул к себе отброшенную деталь и снова уставился в чертеж. На его лице появилось упрямое выражение.
Ожесточаясь все больше, Кондрин не пожалел ноги и снова отшвырнул ни в чем не повинную металлическую деталь, схватив Серегина за шиворот.
— Чего ты пристал, чего бесишься? — вырывался Серегин. — Ну тебя к черту!
— Нет, Лошадка, меня к черту не пошлешь, — шипел Кондрин, теребя его. — Мы с тобой веревочкой связаны одна у нас дорога. От меня к Залкинду ты не уйдешь. От меня один путь — в могилку. Я тебя уложу в нее с комфортом, будь покоен.
— Да брось ты! Людей позову! — глухо вскрикнул Серегин, напуганный перекосившимся страшным лицом Кондрина.
Тот втянул голову в плечи и оглянулся, отпустив механика. Серегин, потирая шею, отошел к токарному станку у окна.
— Вижу, ты перековался и хочешь продать меня за тридцать сребреников. Не теряй памяти, Лошадка! Ты ведь такой же арестант, как и я.
— Я не арестант, а вольный! Я свою вину искупил!
— Это ерунда! Пятно не смоешь, так и будешь ходить с ним.
— Что тебе надо от меня? Тебя же не трогают.
— Хочу узнать, не ты ли стукнул на меня парторгу. Что-то он присматривается ко мне.
— Я ничего не говорил. Но если будешь привязываться, скажу! Не верю я, что ты стал честным. Паханом был, паханом и остался...
Одним прыжком Кондрин настиг механика.
— Пикни еще, и песня твоя будет не допета! Хочешь, дам в орла? — Кондрин держал нож у груди Серегина.
— Слова тебе сказать нельзя, — пробормотал Серегин, глядя остановившимися глазами на нож.
— Думай, что говоришь, — удовлетворенный произведенным впечатлением Кондрин спрятал нож. — Ты меня знаешь, Лошадка: еще одно слово поперек — и я тебя разделаю, как бог черепаху.
— А что ты взъелся на меня, что я тебе сделал? Сижу, работаю.
— Работаю, — передразнил его Кондрин. — Какой энтузиаст нашелся! Ишак!
Серегин яростно поглядел на бухгалтера, но сдержался. Кондрин присел на табурет, закурил. Он вспоминал подробности беседы с Залкиндом и скрипел зубами. Внезапно спохватившись, он вскочил.
— Помни, Лошадь, свое слово... Во сне и наяву помни, если дорога жизнь, — кинул он на прощанье Серегину.
В мастерскую вскоре вернулся Филимонов. На пороге ему повстречался Кондрин. Филимонов обратил внимание на то, что Серегина будто подменили, — механик был подавлен, от недавнего оживления его не осталось и следа. Без всякого интереса он выслушал, что Беридзе получил телеграмму от директора Новинского завода Терехова, согласившегося изготовить недостающие детали насосов.
— Что у вас с Кондриным? — спросил Филимонов. — Какие у вас с ним дела? Ни по возрасту, ни по специальности он вроде вам не товарищ...
— Нет никаких дел, — поспешно ответил Серегин.— Он мой старый знакомый, заходит просто так, поболтать иной раз... — сказав так, механик смутился. Кондрин не велел даже упоминать об их старом знакомстве.
Глава пятая
Будни строителей
На льду пролива, параллельно рваной проруби, образованной взрывами, лежали на низких деревянных подкладках впритык одна к другой три секции трубопровода. Черной стрелой протянулись они от берега далеко к горизонту.
Десятки рабочих, под командой Гончарука, усердно очищали трубопровод снаружи от окалины и ржавчины. Труд этот был надсадный, мучительный. От дикого лязга и скрежета болело в ушах. Едкая ржавая пыль носилась в воздухе. Зато под сновавшими взад и вперед металлическими скребками и щетками, изогнутыми серпом, черная труба на глазах меняла вид — она светлела, становилась коричневой и, наконец, сделалась красноватой. Пыль при чистке уже не выделялась. Гончарук был очень требователен, на него даже ворчали:
— Игрушку хочешь сделать из трубы...
— А ведь все равно пачкать ее будут.
И в самом деле, пользуясь наступившим потеплением, изолировщики обильно покрывали очищенный трубопровод горячей черной массой, похожей на деготь. Эту массу — расплавленный битум с некоторыми примесями — готовили здесь же, на льду, в больших котлах. Поверх слоя битума изолировщики плотно бинтовали трубу джутовым полотном и еще раз покрывали битумом. Только сваренные стыки были оставлены без изоляции — секцию, прежде чем опускать на дно, полагалось испытать на плотность.
