— Верно говорят, что правда старее старости, — сказал Леонтий Иванович сыну, оглядывая заводскую окраину города, который уже готовился к празднику.
Когда до пуска домны оставались буквально считанные дни, Петр Ефимович Дробот сам стал проводить планерки на строительстве. Он ценил инженера, который вел доменный комплекс, но считал его слишком податливым, а сейчас надо было и характер проявить, и власть применить.
Ох, уж эти субподрядчики! С этими «вольноопределяющимися», как он их называл, приходится вести дипломатические переговоры, даже заключать письменные соглашения. Они подчинены другим министерствам и пользуются неким правом экстерриториальности. Но теперь не до церемоний: не сегодня-завтра доменная печь должна быть поставлена на сушку.
Ранним вечером в прокуренной конторке сошлись бывалые, степенные люди, почти все уже с седыми висками и резко прочерченными морщинами на задубелых лицах. У каждого не одна такая домна за плечами. «Старая гвардия», — с уважением подумал Петр Ефимович, оглядывая весь этот строительный синклит. И тут же посуровел, вспомнив о длинном списке недоделок.
Субподрядчики заметно подтянулись. Они вставали друг за другом — металлургмонтаж, стальмонтаж, электромонтаж и прочие, прочие. Говорили по нескольку минут и чинно садились. Но потом все-таки возник спор между ними насчет последовательности работ. Тогда управляющий трестом не выдержал и повысил голос:
— Вы тут все коммунисты, и со всех вас спрашивает не какой-то Дробот, а партия.
— Да помилуйте, Ефимыч, к утру я просто не успею!.. — взмолился один из них, старый его знакомый.
— А где вы раньше были, Матвей Антоныч? Помните, как мы работали с вами на Магнитке в сорок втором?
— То было во время Сталинградской битвы.
— А строить всегда надо так, будто страна воюет.
— Позвольте фактическую справку?
— Никаких справок! — отрезал Дробот. — У нас впереди целая ночь. Пошли на домну.
И он по праву «общевойскового начальника» решительным жестом закрыл планерку, встал и вышел. Все последовали за ним.
Как и полагается младшему среди всех этих видавших виды строительных капитанов, Олег шел позади. Он был доволен сегодняшней планеркой: в ней чувствовался дух далеких штурмовых лет индустриализации, о которых и слышано и читано немало. «Какой волевой мужик», — думал Олег о Петре Ефимовиче. Олегу нравились такие сильные натуры. Может, потому он и стал строителем, а не пошел по геологической тропе отца, начитавшись книг о людях, которые закладывали бетонные устои социализма на выжженных пустырях России...
У самого подножия домны Петр Ефимович остановился.
— Давайте, товарищи, твердо условимся: не уйдем отсюда до победного конца. — И, отыскав глазами Олега, сказал ему: — А вы, комсомольский штаб, позвоните или пошлите ребят на квартиры, чтобы жены там не беспокоились о своих мужьях.
— Опять аврал, — вполголоса заметил тот же его старый знакомый.
— А без штурма, к сожалению, ни одну печь никто еще не пускал, Матвей Антоныч, — быстро отозвался Дробот. — Это вам не пуговичная фабрика. Да и винить некого, сами виноваты...
Не сказав больше ни слова, он полез по открытой лестнице на верхотуру домны.
Олег постоял, наблюдая, как взбирался по ступеням все выше, выше Петр Ефимович: он не останавливался на площадках, чтобы перевести дыхание, а упрямо, виток за витком, безостановочно поднимался на колошник, уступая дорогу только малярам. Его широкий пиджак из чесучи парусил уже под самым колошником. «Вот тебе и к р я ж! — улыбнулся Олег. — Да он годится в верхолазы».
С колошниковой площадки был виден весь город — от западной окраины, у подошвы Рудных гор, до восточной, где серебрился Ковыльный увал, над которым в безветренный день соединяются дымы Ярска и Молодогорска. Большое оранжевое солнце закатывалось за Рудными горами, высветив ажурные венчики заводских труб, макушки вековых осокорей в пойменном лесу. В другое время Петр Ефимович подивился бы открывшейся перед ним картиной, но сейчас и внимания не обратил на город, построенный за послевоенную четверть века. Он был расстроен неприятным, резким разговором на планерке. Сколько раз давал себе слово не повышать голоса. Вон Плесум какой невозмутимый, даже выговора подчиненным объявляет мягко, мирно, точно благодарности. Его бы на стройку, в самое пекло, где и дипломат незаметно перейдет на «матовый» язык.
Он посмотрел вниз, на людской муравейник. Там шла уборка строительного мусора, то и дело сновали грузовики, все вокруг старательно подчищалось. Рядом стояли по ранжиру старые доменные печи, над ними струились еле различимые, слабые дымки от гудящего круглые сутки животворного огня. Ровный гул доносился до колошниковой площадки — и знобкая дрожь пробегала по решетчатому настилу, по свежевыкрашенным поручням лестниц. Скоро-скоро приглушенный, словно подземный гул наполнит и весь корпус новой домны. Она одна будет выплавлять столько металла, сколько две ее соседки. Что ни говори, махина. Конечно, можно было бы отгрохать и помощнее, строят ведь п е ч у р к и объемом в четыре с лишним тысячи кубометров. Но Минчермет плохо верит в невезучую молодогорскую звезду!
— Петр Ефимович, полный порядок!
Он оглянулся: к нему подходил Олег, взмокший от подъема на такую высоту.
— А еще заядлый лыжник, — сказал Дробот. — Как твои переговоры с женами с у б ч и к о в?
— Никто и словом не обмолвился.
— С женщинами легче договориться, чем с мужиками... Кстати, на вот возьми.
— Что это, Петр Ефимович?
— Забыл? Это твое прошение об увольнении по собственному желанию. Бери, бери, а то опять раздумаю. Хотел вернуть торжественно, при всем честном народе, да пожалел тебя, буйную головушку.
— Спасибо, Петр Ефимович. — Олег торопливо сунул заявление в карман.
— Следующий раз малость соображай, что пишешь. Это не любовные записки, которые сочиняются наобум.
Олег промолчал, подумав: «Слыхал он что-нибудь или случайно ударил по больному месту?»
— Ступай к телефонам. Могут позвонить из Москвы.
Олег понимающе мотнул головой и пошел к лестнице. На одной из площадок красила поручни Клара. Она выпрямилась, уступила дорогу.
— А ты как сюда попала?
— Здравствуйте, Олег Леонтьевич.
— Ну, здравствуй. — Чтобы сгладить свою неловкость, он взял ее за локоток по-дружески.
— Мою бригаду прислали на помощь. Здесь и помогать-то нечего, дело идет к концу.
— Но мы все равно учтем, Клара, что и ты строила домну.
— Вы все смеетесь надо мной Олег Леонтьевич...
Она стояла перед ним, застенчивая, покорная.
— Не сердись, Клара. — Он снова тронул ее за руку, пытливо заглянул в лицо и отпрянул: на него смотрела сама надежда. — Извини, мне надо в штаб, — сказал Олег на ходу.
Она задумчиво улыбнулась ему вслед, довольная и тем, что увидела его сегодня. Заново восстанавливая каждое его слово и каждый жест, она внезапно открыла в нем какую-то перемену к лучшему, пусть очень малую, еще не ясную, быть может, самому Олегу. Это открытие застигло ее врасплох. Будто и не было ни отчаянного объяснения, ни горького раскаяния. Будто все только начиналось. Блаженна девичья любовь, которая не помнит никаких обид.
Внизу Олег встретил Павлу: вот уж действительно в такое время можно увидеть на домне кого угодно. Он торопливо кивнул ей и хотел было пройти мимо. Она остановилась.
— Никак не могу найти Дробота.
— Петр Ефимович в «космосе». — Олег показал на колошниковую площадку.
— Ну туда я, пожалуй, не полезу.
— Напрасно. Оттуда открывается отличный вид.
Павла измерила взглядом высоту и отрицательно покачала головой. В плаще-«болонье» нараспашку, в газовой косынке, сбившейся на затылок, она в полусвете сентябрьского вечера была еще привлекательнее. Но, странно, Олег уже мог спокойно оглядывать ее.
— Напрасно, напрасно, Павла Прокофьевна. Чего вам стоит подняться на колошник, если вы не боитесь траншей.
Она посмотрела на него с колдовской улыбкой, затаенной в уголках темных глаз. Он выдержал и это.
— Извините, я спешу к телефону.
— Пожалуйста, — сказала Павла.
И они разошлись в разные стороны. Сделав несколько шагов, Олег все-таки оглянулся — и как раз вместе с Павлой Прокофьевной, отчего ему стало не по себе. Однако он не удержался, чтобы не оглянуться еще разок уже перед конторкой, и опять увидел, что она тоже обернулась. «Мальчишка!» — выругал себя Олег. Но он был доволен той внутренней свободой, которую впервые испытал при встрече с Метелевой.
И Павла отметила, что парень, кажется, выздоравливает. Оно и к лучшему, хотя ей сделалось немножко грустно. До чего же причудлива женская натура — ей непременно нужно всегда всем нравиться.
