— Какая еще аппаратура? — улыбнулся Ш.Ш., полагая, что Пивень шутит.
— Откуда я знаю? — пожал плечами Пивень. — Миниатюрная. Сейчас много чего изобрели, лазеры там всякие… я знаю?
— В зубах?! — присел от неожиданности сообщения Ш.Ш.
— А где же еще? Под хвостом, что ли?
— Ну, знаете…
Кащеев начал чувствовать, что разговор идет куда-то не туда:
— Давайте договоримся, — сказал он Пивню, — я занимаюсь своим делом, лейтенант своим, вы своим, и Чарли своим тоже.
— Можна? — рассердился лейтенант. — Па-аслушай, дарагой! Ходишь тут, мешаешь работать председателю колхоза, товарищу сельсовету, мне мешаешь, киту мешаешь! Ай! Давай документы!
Пивень поспешно протянул документы. Эта поспешность не могла не броситься в глаза.
— Так и знал! — торжествующе воскликнул Ш.Ш. — Так и знал!
— Что там? — как бы безразлично спросил Кащеев.
— Командировка истекла!
— Но мне телеграфом дадут продление.
— Хорошо! Дадут! — согласился Ш.Ш. — А разрешение тоже кончилось! Кто новое даст, а?
— В центре… ваше начальство… я думаю…
— Думай, дарагой! Думай! На таком большом расстоянии мое начальство не будет заниматься такими пустяками!
— Но я не знал, что непогода, и я буду так долго… я не знал… туман… ничего не летает…
— Граница на замке в любую погоду!
Кащеев с интересом наблюдал за розыгрышем. Он был благодарен лейтенанту. Ш.Ш. решил добивать Пивня его же оружием — якобы скрупулезным выполнением инструкций, ссылками на параграфы, неумолимостью писаных законов, «порядком», так сказать.
— Вот, — обратился лейтенант к Кащееву, — теперь это не инспектор Пивень, а нарушитель Пивень. Я вынужден его арестовать. Я не могу его выпустить назад.
Здесь, в отдаленном селе не было ни отделения милиции, ни даже участкового. Да в них и надобности не было. Сколько село стоит на берегу океана, никто не помнит случая хулиганства, пьяного дебоширства, воровства или нарушения паспортного режима. А если чего нужно, есть сельсовет.
— Но в конце концов, — запротестовал Пивень, — ваш сельсовет может связаться с раймилицией, выдать мне справку…
— Справку? Гм… — Ш.Ш. укоризненно покачал головой. — Такой большой и не понимаешь! Я не могу верить справке без печати! Понимаешь!?
— Ах, да… — вспомнил судьбу злополучной печати Пивень. — Что же делать?
— Сидоров!
— Я здесь! — вытянулся солдат.
— Отведите задержанного в гостиницу.
— Слушаюсь!
— Под домашний арест. По селу не ходить, в кино не ходить, на почту не ходить. Можно один раз в магазин ходить за продуктами, — напутствовал Ш.Ш. — С районом мы свяжемся сами.
— Охрану ставить? — спросил Сидоров.
— Пока нэ нада.
— Но позвольте…
— Нэ позволю!
…Понурив голову, держа портфель под мышкой, по селу медленно шел Пивень. За ним солдат — с автоматом за спиной и с Чарли на поводке.
В течение всего этого времени Джексон безучастно стоял рядом и смотрел в море. Он медленно переживал свою личную трагедию. Без печати он чувствовал себя генералом в штатском: его могли теперь в метро толкать и даже наступать ему на ногу.
Четвертые сутки гудела пурга. Она, как и все весенние пурги, обещала быть недолгой, но на четвертый день люди поняли — дело зимнее, затяжное.
— Зима последние мешки вытряхивает, — вздыхал дед Пакин.
Ему недужилось. Он лежал накрытый двумя одеялами.
Таблетки не помогали. Вахты на маяке несли вдвоем — Иванов и Слава Чиж. Анастасия стала сиделкой при деде. Всем давно было ясно — деда надо отправлять в райцентр, в больницу, вот только не на чем, непогода. Вертолет не вызовешь, а морем — шторм.
«Гордый» ушел на промысел перед самой пургой, и когда Мальчиков оценил в море обстановку, он понял, не до китового жиру — быть бы живу, сменил курс в направлении полярки, там уютная, тихая бухта, можно отстояться.
Все эти дни радиограмм от Мальчикова Кащеев не имел, соседние колхозы ничего определенного о китобойце тоже не могли сообщить, на вопросы односельчан Кащеев оправдывался отсутствием связи, выглядел спокойным, но где-то на дне его души иногда возникали беспокойствие и сомнения.
А Мальчиков сидел с Ивановым в радиорубке, безуспешно вызывал райцентр, чтобы оттуда смогли передать в поселок Кащееву данные о «Гордом» и ближайшие его, Мальчикова, планы относительно охоты на китов.
На всякий случай связались с соседней полярной станцией. Им до колхоза ближе, полярники при случае обещали доставить радиограмму. «При случае» — это если каюр у колхоза завернет на станцию, но в такую погоду такая оказия практически исключалась.
«Дело темное — ложись в дрейф», — пробормотал Мальчиков и пошел на судно к команде.
Иванов еще долго сидел в радиорубке, до смены вахты было много времени, и Слава Чиж, пользуясь свободным личным временем, в который раз решил его посвятить ревизии собственного гардероба. Дело в том, что накануне он получил очередную небольшую посылку с материка, ее, как мы помним, вместе с остальной почтой доставил Иванов с полуострова, и в посылке был дакроновый костюм, неизвестно для чего нужный тут, на краю света, в пургу, при ветре в десять баллов северо-восточном, температура воздуха минус 17, влажность нормальная.
Это была его страсть. О ней говорил еще Алекс на «полярной пятиминутке». Страсть к гардеробу Алекс считал отрицательной. Слава с этим был в корне несогласен, а Иванову было все равно — лишь бы работа шла нормально.
И еще у Чижа был галстук из нерпичьей кожи производства Провиденского промкомбината (Магаданместпром) — вот оно что. Изобрел этот галстук приезжий по договору хозяйственник, увидавший однажды, сколько обрезков шкурья выбрасывается в отходы. И какого шкурья — его любимой вожделенной нерпы!
Естественно, никто из северян такой галстук не носил. Он как бы специально был изготовлен для Приезжих или на экспорт — для материка, там у них все сойдет! Все командированные надевали галстук как свидетельство своего пребывания на севере, как орден за полярные заслуги. И пижонов было видно издалека.
Слава ничего этого не знал. Он вертелся перед зеркалом. И если какое-то представление о гармонии можно получить из русской поговорки о корове и седле, то в данной ситуации поговорка была бы как нельзя кстати. Галстук не шел к костюму, а Слава и к костюму и к галстуку.
— Иди-ка ты… ужинать, кокетка! — посоветовала Анастасия. Она направлялась на кухню.
— А к ужину? — Слава заметил в ее руках бутылку спирта.
— Ишь чего захотел! Забудь.
Днем эту бутылку принес капитан Мальчиков, последнюю из своих запасав.
— Вот, — протянул он ее Анастасии, — это… как его… от всего помогает… деду, значит.
Анастасия пошла приготовлять микстуру. По неизвестно кем заведенной веселой полярной традиции спирт надо разбавлять так, чтобы количество градусов соответствовало градусам широты, на которой находится полярная станция. И вот теперь вся сложность приготовления «коктейля» заключалась в том, чтобы он был слабее 70 градусов, но крепче шестидесяти пяти. И добавить чеснока с перцем по совету Иванова — вот тогда хворь навсегда покинет занемогшее тело Пакина.
Чиж наконец-то оставил в покое большое коридорное зеркало и пошел в свою комнату переодеваться. Одна из стен комнаты была обклеена вырезками из журналов мод, портретами кинодив, фотографиями красоток со всего земного шара. Всех девиц тащил на эту стену Слава Чиж, демонстрируя свое эстетическое кредо. Вот почему, когда приезжало начальство или гости с базы — гидрографические суда, в эту комнату никого не пускали, стеснялся Иванов такого разнузданного поведения своего подчиненного. Ночевать гостей при случае оставляли в кают компании или в комнате Алекса — аскета и чистюли.
Но особое место в этом вернисаже занимала тумбочка. Цветные и черно-белые открытки в большом количестве веером обрамляли обложку журнала «Экран». И на обложке, и на различных открытках было одно и то же лицо — портрет молодой известной киноактрисы Натальи Ивановны (так из уважения ее величали на полярке, дабы не употреблять всуе ее фамилию и в то же время дать почувствовать посторонним, которые фамилию ее знали, что помимо общения с ней посредством просмотра кино коллектив полярки имеет к ней и свое более близкое отношение, чем другие рядовые кинозрители. И это не было преувеличением. Коллектив, а особенно Слава Чиж, имел на это полное право).
Началось все в позапрошлую зимовку. Привезли на полярку новые фильмы, несколько банок с лентами. Среди них один цветной на обидную для полярников тему — знойный юг. Черное море, пальмы и загорелые молодые женщины рядом с загорелыми молодыми юношами.
