Где-то у окончания челюсти чувствуется лишнее, постороннее. Прожевав кусок мяса, Ванюшка широко открывает рот, запускает в него пальцы и настораживается: за коренными зубами нащупывает острое, колющее, непривычное.
— Ум! — мычит Ванюшка, не понимая, что это такое.
Затем он ощупывает непонятное мизинцем и вдруг понимает, что маленькое, острое, колючее — новый зуб.
Это зуб мудрости, который вырастает у одних людей раньше, у других — позже.
— Так, так! — негромко произносит Ванюшка, отодвигая еду, так как есть новым зубом ему кажется неловко, больно и как-то неудобно.
Ванюшка складывает остатки пищи в мешочек, завязывает его, — поднявшись, относит в машину. Движется он теперь не быстро и не тихо, не энергично и не расслабленно, а как-то средне. И самочувствие после еды у него среднее — не восторженное, не радостное, но и не печальное. На желудке теплее, во время еды он немного отдохнул, и потому легче бороться с сонливостью, которая у него тоже средняя, — хочется спать, но не так чтобы очень. И о себе Ванюшка теперь думает как-то средне — трус он, может быть и не трус, а только несколько трусоват; совсем слабым его не назовешь, но и крепости, особой силы в нем пока нет.
Ванюшка подходит к берегу Блудной, останавливается, оглядывает реку, сопки, крутой увал, с которого таскал камни. Он спокойно думает о том, что и сопки, и увал, и камни, и река, и тайга теперь навечно останутся в его памяти, как останутся в памяти тридцатилетняя женщина и ссора со Спиридоновым, и мысли об отце и матери, и рыдающий плач, и царапина на борту автомобиля, и все то, что он увидел, услышал, продумал и понял за это длинное и тяжелое время. Он думает о том, что Блудная стала ему близкой, родной, а та жадность, которую он испытывает к природе, не только не прошла, но стала еще сильнее. Ему не хочется расставаться с рекой, но надо, так как его ждут тысячи Блудных, товарищи, Анка, работа. Машина тоже ждет его, терпеливая, притихшая. Обыкновенная, вообще-то, машина, на которой ему работать много лет.
И так же спокойно Ванюшка думает о том, о чем не хотел думать все эти длинные, тяжелые сутки: до соседней деревни всего шесть километров. Ванюшка знал это с самого начала, с того момента, когда попал в яму, но он гнал от себя мысль о близости деревни.
Несколько часов назад Ванюшка гордился бы собой, какой, дескать, он молодец, что справился сам. Теперь же думает только о том, что поступил правильно. Это трезвое, спокойное рассуждение. Ванюшке нужно было выбраться из реки самому. Это нужно было сделать для себя, для Анки, для машины. Ванюшка должен был выбраться потому, что видел перед собой скучного, пустоглазого невидимого человека, с которым он будет внутренне спорить всю жизнь.
Спокойный, немного тяжеловесный стоит Ванюшка на берегу Блудной. Потом идет к машине, тяжеловато-уверенно, но без лишней подчеркнутой четкости. Так ходят рабочие люди.
Через два часа, достигнув места назначения, Ванюшка заходит на почту. Она такая же, как в их поселке, но за окошечком вместо Дяди Яши сидит веселая девушка. Ей и протягивает Ванюшка телеграмму: «Женился жду гости. Иван Чепрасов».
