Теперь особенно остро почувствовала она, что осталась одна в городе, на окраины которого уже ворвались немцы, и вдруг вспомнила о Косте. Она подумала, что вместе с Костей пешком уйдет из города. Они найдут мать, может быть, даже и Юрика. От этих мыслей ей стало легче. Она решила скорее бежать к Семеновне, сделала шаг и почувствовала, как что-то хрустнуло у нее под ногой. Дина наклонилась и в дорожной пыли увидела крошечного Юркиного пупсика. Он удивленно смотрел черными глазками, широко растопырив пухлые пальчики рук. Должно быть, он выпал из кармана ее жакета. Дина подняла пупса, поцеловала и бережно прижала к груди. Маленькая целлулоидная игрушка осталась единственной памятью о дорогих людях и старом доме в густом, разросшемся саду.
Город задыхался в огне и в дыму. Страшно смотрели пустые рамы брошенных домов. Горожане убежали и попрятались. В западной половине города уже хозяйничали немцы, гремели танки, хрипели машины, слышались немецкая команда и брань.
До улиц, по которым бежала Дина, немцы еще не дошли, и здесь царила зловещая тишина. Самолеты оставили город в покое, замолкли орудия. Красная Армия отступила за реку. Но это безмолвие было еще более ужасным, и Дина бежала и думала о чем-то неизбежном, более страшном, чем бомбы и снаряды.
Она миновала безлюдную площадь и не могла не задержаться на углу. Отсюда был виден родной зеленый сад. Второй раз в этот день поднялась в душе Дины пылкая ненависть к тем, кто все это сделал. И снова она заслонила горе, страх и тоску, но в то же время подняла какие-то неясные чувства. Дина не смогла разобраться в них.
Она вбежала во двор школы, обогнула двухэтажное здание и постучала в окно пристройки. Здесь жила Семеновна.
Всю жизнь потом помнила Дина эти страшные минуты ожидания. Она напрягала последние силы.
Всегда открытая дверь квартиры Семеновны была заперта, и два окна у крыльца плотно заложены подушками.
Она ждала, ответит ли кто-нибудь на ее стук. Если нет – значит, бежали из города Костя и Семеновна и она осталась одна, больше идти ей некуда.
В доме была тишина.
Дина еще раз стукнула в дверь и с отчаянием в голосе крикнула:
– Костя! Семеновна! – и уже почти теряя сознание, уцепилась руками за карниз окна.
Дверь тихо скрипнула, и в узкую щель выглянула Семеновна. Вначале она не узнала Дину, но потом, вскрикнув от изумления, широко открыла дверь, подхватила на руки девочку и, осторожно поддерживая, повела в комнату.
Дина болела тяжело и долго.
– Горе и страх жаром выходят, – говорила Семеновна про ее болезнь. Но что в действительности было с девочкой, никто не знал. Звать врача к больной было невозможно.
С первого же дня вступления в город немцы расположились в школе. Они обследовали двор, сделали обыск у Семеновны и, не обнаружив ничего подозрительного, оставили в покое старуху с двумя детьми.
Вскоре один из начальников призвал Семеновну к себе и на ломаном русском языке сказал, что она будет помогать кашеварам, варившим на костре в ограде пищу солдатам.
С этого дня Семеновна с утра до позднего вечера таскала воду, чистила картошку, мыла посуду и домой приходила измученная и мрачная.
– Не устала я, родненький, – говорила она Косте, заботливо подставляющему ей стул. – Тут вот болит, – показывала она на грудь. – Собакам служу – неладно это, а что делать, не знаю.
Длинными бессонными ночами не раз думала Семеновна уйти к партизанам, но не решалась бросить детей. «Бог сиротам меня послал», – шептала она, и эта мысль поддерживала ее.
Каждый вечер, возвратившись домой, Семеновна доставала из карманов своей широкой юбки кусочки хлеба, мяса, картошку и делила все это на две равные части.
Строго-настрого запретила она Косте выходить во двор, опасаясь, как бы по виду его не поняли немцы, что мальчик еврей.
Сама Семеновна держалась тихо, за пределы двора не выходила и не знала, что делается в городе. В щелку забора изредка украдкой смотрела она на пустую, безмолвную улицу и видела выбитые стекла окон да обуглившиеся ворота дома Зараховичей, стоявшего напротив школы.
Так шли день за днем.
Однажды в дом Семеновны вошел немецкий солдат.
С первого же момента, когда его сутулая, далеко не бравая фигура появилась в сенях, все трое – Семеновна, Дина и Костя – насторожились.
Чем-то он отличался от солдат, заходивших сюда. Те чувствовали себя хозяевами – широко раскрыв дверь, не утруждали себя закрыть ее, хотя на улице было уже холодно. А этот, быстро закрыв за собой дверь, перешагнул порог кухни, вздохнул облегченно, громко, сел на табурет против окна, снял стальную каску и положил ее на стул.
Все тихо ахнули. В этом восклицании были удивление, радость и тревога.
Перед ними сидел похудевший, но такой же свежий и румяный Тарас Викентьевич Гринько.
– Это письмо ты, Затеева, передашь Игорю Андреевичу Куренкову. Он и еще группа товарищей скрываются у Марфы Злобиной. Ты, а не Зарахович, – повторил он, увидев, как дрогнули густые брови Кости, – передашь еще этот револьвер. Он заряжен. Осторожнее. Ну, да помню – в тире ты первой была, с оружием, стало быть, умеешь обращаться.
Тарас Викентьевич осторожно передал Дине записку, маленький револьвер и устало поднялся.
Только теперь пришла в себя от изумления Семеновна.
– Да куда же вы? Отдохните. Сюда они не зайдут… – зашептала она. – Да как же это вы среди бела-то дня?..
– Да так вот! – улыбнулся Гринько. – Прощайте, друзья, не отчаивайтесь. О вас я все знаю. Будет время —и вы услышите о партизанском отряде «Жар-птица».
Он направился к двери.
– Подождите, Тарас Викентьевич, – умоляющим голосом остановил его Костя. – Скажите, где искать вас…
– Этого я пока не скажу тебе, Зарахович.
Костя опустил голову.
– Что же дальше-то будет? – прошептала Семеновна.
– Когда-нибудь снова все будет хорошо, – ответил Тарас Викентьевич. – Только не нужно терять надежды. Да еще, Зарахович, не нужно горячиться. Я ведь знаю тебя.
Тарас Викентьевич с улыбкой погрозил пальцем Косте, надел каску и пошел.
– Боже милостивый, хоть бы темна дождался, – умоляюще прошептала Семеновна.
Но Гринько молча вышел, а Семеновна, Костя и Дина бросились к окну и, замирая от страха, смотрели вслед его коренастой фигуре.
Он шел тихо, точно прогуливаясь по двору. У костра на корточках сидели немцы. Тарас Викентьевич остановился, достал папироску и, к величайшему ужасу Семеновны, Кости и Дины, остановился около немцев и, разговаривая, стал прикуривать от костра.
– Ох, отчаянный человек! – воскликнула Семеновна.
– Ой, скорее, скорее идите, – шептала Дина, прижимаясь лицом к стеклу, будто Гринько мог услышать ее.
Костя тяжело переводил дыхание, нервно сжимал кулаки.
Тарас Викентьевич затянулся, сплюнул и пошел к воротам.
Когда он скрылся из вида, Костя сияющими глазами взглянул на Дину.
– Вот это сила! – горячо воскликнул он, и Дина сквозь слезы радостно улыбнулась ему.
* * *
Ночью на разные лады завывала вьюга, пела она заунывно и жутко в трубе дома, стонала под окнами и грохотала оторванным железом на крыше.
В эту ночь Семеновна, Костя и Дина не могли уснуть. Появление Тараса Викентьевича настолько взволновало и обрадовало их, что им было не до сна.
Они делились друг с другом предположениями о том, где может находиться партизанский отряд «Жар-птица», как удалось Гринько пройти в школьный двор, как узнал он, что Дина, Костя и Семеновна находятся здесь.
Они решали сообща, когда и как выбраться Дине для выполнения поручения Тараса Викентьевича.
Дина радовалась тому, что именно ей поручил Гринько это важное дело, радовалась предстоящей встрече с Куренковым и вместе с тем холодела от ужаса, представляя, как пойдет она одна по городу, занятому врагами.
Семеновна посоветовала Дине идти искать Куренкова через несколько дней, а пока помогать ей в работе, чтобы примелькаться немцам.
– Тогда тебе будет совсем нетрудно из двора выйти, – заключила она, и Дина с Костей согласились с предложением Семеновны.
Не откладывая, Дина пришила в складки юбки потайной карман и спрятала туда маленький револьвер с запиской.
Под утро Семеновна прилегла на кровать и, не раздеваясь, заснула. А Дина с Костей продолжали сидеть на ящике.
– Костя! – вполголоса спросила Дина. – В тот день, когда мы с мамой бежали к машинам, помнишь, ты сказал, что останешься в городе выполнять какое-то важное дело? Скажи, какое это дело?
Она опустила голову и подумала, что Костя откажется отвечать на этот вопрос. Но он неожиданно сказал:
– Хорошо!
Дина легко вздохнула и подняла голову.
– У меня от тебя, Дина, нет тайн, – продолжал Костя, внимательно глядя ей в лицо.
Когда Костя смотрел на нее такими глазами, она вспоминала фразу из его письма: «Ты лучше всех девчонок в мире», и ей казалось, что в такие минуты он думал именно об этом, и она боялась, чтобы Костя не сказал этого вслух.
