Майским утром – Игнатий Моллас, Иван Кошкин, Антон Коцауров, Леопольд Шмуцокс, Исаак и Иосиф Шиллеры, другие – последний раз собрались в гимназии. Игнатий пришел в студенческой фуражке, Исаак и Иосиф – в фетровых шляпах. Леопольд Шмуцокс и Иван Кошкин нарядились в штатские костюмы. Семьдесят восемь лет тому назад юноша Карл Маркс в трир-ской гимназии, в сочинении на выпускном экзамене писал:
«Мы не всегда можем достигнуть положения, к которому считаем себя призванными: наши отношения к обществу начались раньше, чем мы сами могли определить их»…
Никто из кончивших камынскую гимназию не знал этой фразы, – никто, кроме Андрея Криворотова, который также пришел за дипломом.
Был май, была весна в природе и в жизни этих камынских гимназистов. Вчера еще надо было одеваться по форме и прятать папиросы в рукав, – сегодня Шмуцокс щелкал новеньким германского производства портсигаром и угощал преподавателей египетскими сигаретами, также немецкого изготовления. Директор Вальде сказал просветительную речь, на тему о том, что жизнь есть борьба, – и назначил день, когда «господа, в данную минуту перестающие быть гимназистами и становящиеся студентами», соберутся с преподавателями и «отцами города» на обед в честь первого выпуска камынской гимназии. От «отцов города» говорил речь князь Верейский. Красочно и кратко приветствовал студентов Павел Павлович Аксаков от имени старых камынских студентов, к которым причислял себя. Длинную речь произнес отец Иоанн, просил не забывать Бога и доказывал необходимость этого главным образом для своей же собственной души, ибо Бог не забывает именно тех, кто его помнит, и именно им оказывает свое содействие… Инспектор роздал дипломы. Директор Вальде – впервые за все годы учебы, ибо по дисциплине это не полагалось – пожал руки студентов.
И юноши были свободны, гимназия осталась позади. Как по команде, на лестнице в раздевалку все закурили.
Над площадью светило солнце.
Все ощущали неловкость, никто не хотел уходить друг от друга, пошли на Откос. За Подолом лежали громадные пространства, над Подолом и городом лежали не меньшие голубые пространства неба, освещенные солнцем. На скамеечках на Откосе и на соборной паперти под солнцем и солнечные сидели гимназистки, также только что окончившие гимназию.
Поколение готовилось – быть в жизни, – «мы не всегда можем достигнуть положения, к которому считаем себя призванными»… – в то утро никто об этом не думал и каждый это ощущал. Андрей Криворотов не был с «абитурьентами» в Кремле. Моллас собирался поступать на историко-филологический университетский факультет. Шиллеры собирались обойти еврейскую норму и стать врачами. Франт и красавец, первый ученик и ницшеанец Иван Кошкин собирался поступать в институт инженеров Путей Сообщения. Коцауров не знал еще, куда он поступит, быть может, на юридический, быть может, в коммерческий институт. Леопольд Шмуцокс уезжал в Германию, получать германское высшее образование и отбывать немецкую воинскую повинность.
По Откосу дул ветер и пахнул первыми полевыми цветами, медом. Было очень хорошо под солнцем, – и все чувствовали себя неловко, трубки дипломов мешали рукам, трудно было уйти домой и в одиночество.
Поговорили с будущими курсистками. Они – сразу все в длинных и неформенных юбках – так же пребывали в неловкости. Моллас то и дело поправлял университетскую фуражку, Шиллеры насунули шляпы на носы. Иван Кошкин левую руку держал в нижнем жилетном кармане, как Виталий Аристархович Верейский. Было – как на каникулах, когда – и праздник, а неизвестно, куда себя от праздника девать… А празднеств предстояло много: обед в гимназии с «отцами города», обед у Шмуцокса, обед у Коровкина, бал в женской гимназии, бал в мужской гимназии, бал у Кошкиных, – а кроме этого даже свадьба, – женился друг детства Михаил Шмелев-Максим…
Иван Кошкин сказал:
– Отец дал мне на прогул души сто целковых…
– Я тоже имею с собою деньги, – сказал Шмуцокс.
– Может быть, пригласить гимназисток, поедем на лодке или пойдем на Козью горку? – спросил Коцауров.
– К черту! – сказали братья Шиллеры, и Иосиф добавил: – В таком случае лучше в трактир Козлова, в отдельный кабинет!..
– Не стоит, грязно и неэстетично, – сказал Кошкин. – Если выпить, я предлагаю пойти к нам в сад, в беседку, там нам приготовят закусить. Сад сейчас в полном цвету.
Пошли в кошкинскую беседку, пили, пели гаудеамус. Антон Коцауров читал блоковскую «Незнакомку». Приходил в сад Кошкин-отец, Сергей Иванович, в шлепанцах на босу ногу, в жилете, лохматый, – посидел, помолчал, послушал, сказал:
– Как, господа стюденты, коньячку в норму хватает? – а то можно еще выставить, – Ваня, распорядись, угощай коллег… Коньяк с лимоном, – он не пьянит, а сушит……
Сергей Иванович еще помолчал. Антон читал Бальмонта, –
Я на башню всходил, и дрожали ступени,
И дрожали ступени под ногой у меня…
Сергей Иванович помолчал, послушал, заговорил:
– Вы все о женском поле, я замечаю… Теперь вы народ – стюденты, обо всем можно поговорить… Берегитесь этого дела!.. Я тоже вот, молодой был, хотя уже за тридцать и в хозяйстве, – и сдуру надумал тогда плоты по Волге гонять, плоты там, беляны, костоушки, – и поехал на Нижегородскую ярмарку…… И подвернулась в Конавине мне одна такая… у меня в эту самую девицу все мои плоты, беляны и косоушки в три недели уплыли…
Студенты разговора не поддержали. Сергей Иванович выпил коньяку, помолчал, почесался, ушел. К вечеру студенты были пьяны.
С той ночи, с того гимназического масленичного бала, после которого мать пришла к Леопольду, а Иван Кошкин не пошел к Валентине Александровне и проводил домой Андрея Криворотова, – когда Андрей выпал из дружбы с Иваном и Леопольдом, – дружба Ивана и Леопольда так же иссякла. В этот вечер, пьяные первый раз в жизни, Иван и Леопольд вместе вышли из кошкинского сада. В одичавшем саду Мишухи Усачева пели соловьи и из сада пахло сиренью.
– Я тебя провожу? – сказал Иван.
– Пожалуйста.
– А может быть мы пойдем с тобою на Козью горку, посидим над рекой?., давно мы не были с тобою вместе.
Иван говорил очень приветливо, ясный, как всегда. Леопольд насторожился.
– Пойдем, – сказал Леопольд.
От реки внизу шел туман, в тумане кричали коростели. Красностволые сосны безмолвствовали. Зажглись одна звезда, вторая. В деревне Игумново запели девушки.
– Уезжаешь в Германию?
– Да.
– Рад?
– Нет.
Молчали, слушали вечер.
– Ну, вот, гимназия окончена, – сказал Иван, – первый этап жизни позади, детство и юность, – остаются еще молодость, зрелость и старость. Ты рад?
– Не знаю, нет… Я боюсь того, что будет… и боялся, оказывается, всего, что было… А ты? – тебе бывает иногда просто страшно, неизвестно от чего, но страшно… – страшно людей, темноты, самого себя, своей комнаты… бывает?..
– Нет, – и, надо полагать, к сожалению, – ответил Иван. – Если мне и бывает страшно, то только оттого, что ничего не страшно. А твою Германию я приветствую… Она тебе как раз к месту, Шиллер с братьями Моорами давно помер, разумеется, – но вся эта так называемая молодая Германия, – Шиллер, Гете, Кант, Гегель, – даже Маркс…
– Ну, а мне и это страшно. Германия вечных студентов, пива, философии и Гофмана, – этой Германии нет с Сорок восьмого и с Семьдесят первого годов, – осталась Германия Гогенцоллернов, моего папахена и Марксовых внучат, социал-демократов… Ницше – и тот переселился в 907-м году к вам в Россию, ты же в честь него полируешь ногти, занимаешься гимнастикой и… – Леопольд не договорил, смутившись.
– И?.. – спросил Иван.
– И с четырнадцати лет, начав вместе с нами, – помнишь, мы хотели ограбить человека и наткнулись на конторщика с отцовской фабрики?.. – я хочу сказать, Кошкин, что вместе с нами позаботившись об отказе от совести, при помощи отца с четырнадцати лет ты имеешь любовниц только для здоровья, а для души… Сколько гимназисток плакало от тебя? – и не от тебя ли бросилась под поезд Анна Гордеева?..
– Ну, а ты? – спросил Иван и очень ясно улыбнулся?.. – Молчишь?.. Говори тогда обо мне, я же сказал, что мне ничто не страшно…
Леопольд не ответил.
– Неужели тебе не страшно?.. – шепотом спросил Леопольд. – Ну, вот, сегодня, в одиннадцать часов семнадцать минут, – я нарочно посмотрел на часы, – началась самостоятельная жизнь, – ты ее видишь?
– Нет, – ответил Иван, – или – по совести, очень хорошо вижу, – инженер, миллионщик, бабник, сукин сын и – полированные ногти… и – чтобы шелковое белье… Ну, а ты?
– Я уже ответил.
– Я не об этом… Ты говорил обо мне и Гордеевой, – а ты-то сам?.. Мать едет вместе с тобою в Германию?
– Да.
