Женщины страдают, преступники обнаруживают свои преступления, как бы считая их подвигом.
Отец посылает сердце лакея дочери на золотом блюде, кажется, вместе с ядовитыми травами.
Женщина умирает; отец плачет, она спрашивает его: для чего вы плачете, вы получили, что хотели.
Во второй новелле муж убивает друга, вырывает сердце и дает сердце повару. Готовое блюдо он дал жене, а потом спрашивает:
– Вкусно?
– Вкусно, – отвечала жена.
– Еще бы, – говорит муж, – это сердце человека, которого вы любили.
Женщина сказала:
– Вы дурной рыцарь. Вы имели право убить меня, но не моего любовника.
Женщина стоит во время разговора около окна в стене высокой башни. Она, не обернувшись на мужа, не посмотрев вниз, бросается в окно.
Тело ее сначала было выставлено, потом похоронено вместе с телом любовника[2].
То же случилось и в первой новелле.
Что происходит: происходит как бы брак.
Измена мужу преступление, оно обнаруживается в пышных надписях, рядом с регистрацией смерти.
Происходит трагическая оценка любви.
Четвертая новелла шестого дня «Декамерона» основана на любопытном приеме. Боккаччо собирал профессиональные остроты, они имеют даже повторения из новеллы в новеллу. Но его новеллы обновляют обыкновенное свойство обыкновенного факта, которое попадает в такое количество цитирований, что мы уже не узнаем слов. Мы говорим «здравствуй», не думая о здоровье. Мы говорим «прощай», не прося о прощении. Грузинское приветствие – «гамарджоба» – побеждай, а война не идет.
Но может быть другой способ восстановления остроты. В четвертой новелле повар Кикибио отдал бедрышко жареного журавля своей любовнице, она съела мясо. Повар думал, что пропажа будет незаметна. Хозяин заметил пропажу и спрашивает Кикибио: – Да, где вторая нога?
Когда Кикибио ответил, что у всех журавлей одна нога, возмутился хозяин; его звали Куррадо.
– Да, так, – твердил Кикибио, – если угодно, я вам покажу это на живых.
Тогда хозяин сказал: ладно, едем смотреть журавлей.
На болоте они увидели птиц.
Они стояли на одной ноге.
– Вот видишь, – сказал Кикибио.
Тогда хозяин закричал на журавлей: «Хо-хо».
Журавли полетели, перед этим показав две ноги.
– Ты видишь, – сказал Куррадо, – у них две ноги.
– Но ты же не кричал «хо-хо» на того журавля, что лежал у тебя на столе, – ответил Кикибио.
Вот эти остроты; они живут, обрастая бородой, и оживают; их можно даже классифицировать.
Вспоминаю одну историю своей жизни. Я попал в эстонскую деревню.
На старой башне увидел барельеф журавля, который держал в лапе камень.
Свое выступление я начал так: – Вы живете в своей деревне, где жили ваши прадеды, но знаете ли вы, почему на барельефе башни журавль поднял ногу и держит камень?
Они не знали.
Журавль славится как птица осторожная. Но журавли тоже устают и спят. Была легенда, что журавли оставляют одного самца на страже; он держит камень. Если он заснет, камень упадет и все журавли проснутся.
Я это случайно знаю, потому что читаю старые книги, там много символики.
Как мы знаем, мы жмем руки при прощании. Мы привыкли. И вряд ли вспоминаем про камень.
Я люблю читать Библию.
Она много раз издавалась и плохо прочитана.
Один из военачальников маленького войска Давида, Давид еще не стал царем, получил от него поручение поехать к врагу. Военачальник был левша.
Он приехал; вошел, не снимая плаща.
И стал говорить слова дружбы и гладить у врага бороду.
Это было понятно и не вызывало неудовольствия.
Но левша имел меч; правой рукой он гладил, а левая рука достала меч и поразила собеседника через плащ. Потом он ушел через дверь в стене за троном.
Этот поступок не только забавен, и он остался в религиозной книге. Мы говорим: продажа с левой руки, продажа налево.
Левые полосы, полосы слева направо, перерезают гербы родов: значит, в роду этом были незаконнорожденные.
Наша речь и наша литература переполнена умершими символами, и тогда по своей неожиданности они особенно звучат.
Я немного приближусь к дороге, которую покинул.
Читая книги, мы многого не видим. Многое пропускаем.
Поведение героев Диккенса и Толстого сейчас нуждалось бы в подстрочных примечаниях.
Каренин, наливши чай из самовара, на приеме расстилает на своих коленях носовой платочек.
Была бывшая система понятных сигналов.
Например, в сценариях ковбойских фильмов герой все время попадал в невыгодные положения, вот он сейчас погибнет – и вдруг спасается. Он попадал к разбойникам. Разбойники опутали его веревкой, подвесили, к веревке привязали камень. Разожгли костер, от которого веревка должна загореться.
Сделано это для замедления.
Мы ждем и боимся.
Все эти приключения, да и сам ковбой стали привычными. Их трудно продать.
Я видел старые каталоги для продажи эпизодов; там отмечено, ковбой играет на детской гармонике.
Ковбой лихой человек.
Новое придумать трудно.
От этого длинного отхода в сторону вернемся на свой тротуар.
Всякая новелла рассчитывается на какое-то происшествие.
Чаще всего новелла и роман жили на дорогах; на дороге из мира обычного в мир случайностей.
Попрошу читателей прочесть два тома Боккаччо и сосчитать, сколько там кораблекрушений.
Их столько, что непонятно, сколько же стоила страховка корабля.
Но большинство кораблей прибывало к месту назначения.
Греческие корабли в новеллах разваливаются все время, а пока неожиданности подстерегают на каждом шагу. Начинается фольклорная жизнь.
Артисты сражаются гомеровским оружием, потому что они ехали на спектакль; но во всех случаях, как правило, женщине угрожает насилие. Но традиция была в том, что в последний момент героиню спасают.
Для главного героя она остается с неподдельной девственностью.
Эта сдержанность врагов по отношению к женщине остается все время для Тома Сойера, мальчика, ясной: пираты отдадут женщинам каюты и будут ухаживать за ними, как за принцессами.
В новеллах Боккаччо корабли претерпевают всевозможные фольклорные крушения, это довольно занимательно, люди тонут, иногда спасаются; но бывают случаи, что человек спасается на ящике с драгоценностями и становится богачом.
Старое положение обновляется.
Но существует седьмая новелла второго дня. Это новелла большая.
Вавилонский «султан» (такого султана, кажется, никогда не было) отдает свою дочь замуж за короля Алгарвского.
Она едет к жениху в замок. Подзаголовок новеллы гласит: на протяжении четырех лет в разных местах попадает она в руки девяти мужчинам, но в конце концов возвращается к отцу девственницей и во исполнение первоначального намерения едет к королю Алгарвскому, чтобы стать его женой.
Эта новелла переполнена кораблекрушениями и убийствами. Имя женщины этой новеллы Алатиэль.
В предисловии к новелле рассказчик говорит, что любовники хотели быть застрахованными от случайностей судьбы, но у них есть желания, женщины стараются умножить свою роковую красоту, желание толкает действие.
Построена новелла так.
Алатиэль не знает языков, кроме вавилонского. Этот отдельный язык малоизвестен.
Мы больше знаем вавилонское столпотворение языков.
В Вавилоне говорили на языках семитических.
Алатиэль не была слишком образованной женщиной. Алатиэль не пила вина.
Когда ее судно разбилось и большая часть свиты потонула, Алатиэль спаслась и попала в руки почтенного мужчины, который по-своему понимал, с кем он имеет дело.
Но дочь султана выпила вино, так как не знала его действия.
Потом она захотела показать, как танцуют у них на родине.
Потом она подзывает мужчину жестом.
Тут не начинается сцена насилия.
Женщине все это понравилось. Потом, попадая из рук в руки, а все руки почтительные, попадая в замки, видя, как людей убивают и сбрасывают вниз, женщина не огорчается; она не подключена к среде, в которую она попала. Эти люди чужие; соединяет их только то, что они желают женщину. Но она перед ними не отвечает за свое поведение.
То, что происходит, это цепь неожиданностей. И вот эта большая новелла, о которой мы говорим, радостна.
Она очаровала даже такого человека, как великий филолог Александр Веселовский.
Он сказал: характер. У этой женщины сохранено желание и снято раскаяние.
Новелла эта выделяется из всех новелл и сказок.
Когда мы читаем Боккаччо, то мы должны знать, что невероятное для нас для людей времен Боккаччо иногда было если не невероятным, то хотя бы возможным. Это другое время, которое, однако, энергично двигалось вперед.
Люди торгуют, знают латынь, мечтают узнать греческий язык, обворовываются, обворовывают, превращают базарные анекдоты в рассказы, которые можно и сейчас читать, удивляясь. Но самое удивительное, – хотя удивляться не надо, это время пестрое, – что эта ткань ткется из разных ниток и в том числе из нитей будущего. Литература идет не только по следам прошлого, но иногда впереди его. Может, поэтому она и не стареет, потому что соткана из человеческих желаний.
