— Леонид Иванович, за такую работенку не мешало бы и премийку.
Ротов взглянул на него искоса сверху вниз и, не сказав ни слова, отошел в сторону.
Слили последнюю пробу. Панкратов подозвал к себе подручного.
— Отверстие длинное, — сказал он. — Иди, начинай ковырять полегоньку. — И вдруг, заглянув в печь, замер.
Ротов все понял. Расталкивая собравшихся инженеров и доставая на ходу синее стекло, он бросился к печи.
Огромные куски сорванной подины плавали в ванне, как айсберги.
В воскресный день Ольга и Валерий решили отправиться на лыжную прогулку.
Пока Ольга надевала в своей комнате красный лыжный костюм, отороченный белым заячьим мехом, Валерий беседовал на кухне с Анной Петровной.
«Красивый, — думала женщина, слушая его смешной рассказ о том, как он в детстве потерялся на железнодорожной станции при переезде на дачу. — Таких раньше на пасхальных открытках рисовали. Глаза умственные, прямо в душу смотрят. И нрава покладистого. Всё «Олюшка», «Оленька». Если уж в него Ольга не влюбится, кто ей по сердцу придется?»
Лыжники проехали в трамвае весь город и вышли на окраине рабочего поселка. Отсюда дорога шла через лес. Плотной стеной подступили к ней сосны. Под толщей нависшего снега согнулись ветки. Затянув ремни лыж, заскользили по обочине дороги.
Некоторое время Валерий шел позади Ольги, любуясь ее тонкой фигурой, сильными и легкими движениями. Ее костюм, казалось, горел на фоне ослепительно белого снега, залитого солнцем. Девушка почувствовала его взгляд, замедлила шаг, и они поравнялись.
— Знаете, Оленька, чем мне лыжи не нравятся? Под руку ходить нельзя, — пошутил Валерий.
— А вот мне это нравится. — Ольга лукаво улыбнулась.
Было удивительно тихо. Лишь изредка шумно взлетит с дерева испуганная птица, осыпая пушистые снежные комья, да донесется издалека протяжный паровозный гудок. Снег похрустывал под лыжами, словно отсчитывал каждое их движение.
— Реконструировать бы нам лыжи, — с серьезным видом предложил Валерий. — Соединить их вместе, скамеечку поставить…
— Оглобли приделать и лошадку запрячь, — поддержала шутку Ольга.
Они расхохотались звонко, молодо. Многоголосое эхо тотчас вернуло их смех из глубины леса и раскатисто повторило: «Ах-ха-а-а!..»
И показалось Ольге — сам лес ликует где-то в глубине, только ликует глухо, сдержанно, боясь спугнуть своих чутких до звуков обитателей.
Из-за деревьев выскочил заяц, присел за кустами, потом подпрыгнул раз, другой, третий, как бы дивясь на людей, и не спеша перебежал дорогу.
— Малютка еще, непуганый, — произнесла Ольга тоном бывалого охотника.
Девушка свернула с дороги на тропинку и помчалась по ней, изредка оглядываясь на спутника, не отстававшего ни на шаг. Чем дальше продвигались они, тем гуще становился лес, тем выше были деревья. Солнце с трудом проникало сквозь ощетинившиеся кроны сосен и местами серебрило сумеречный синеватый снег. То здесь, то там стройные стволы отсвечивали янтарными пятнами.
Внезапно слева между деревьями мелькнул просвет, и через несколько минут лыжники остановились на краю крутого спуска в долину, сжатую с обеих сторон высокими холмами, заросшими по склонам мелким осинником. На вершинах холмов, как часовые, высились одинокие узорчатые березы.
Впереди, за редколесьем, долина расширялась, холмы мельчали, и там начиналась ровная и бескрайняя степная ширь.
— Дико, но величаво! — Вырвалось у Валерия.
— Люблю я наши края. Отойдешь немного от города — и перед тобой еще нетронутая природа. И краски такие нежные, что передать их можно только акварелью. Посмотрите, тени от берез синие-синие.
Валерий прищурил глаза и заметил в долине несколько черных точек. Точки тотчас задвигались и собрались вместе, образовав на снегу сплошное темное пятно.
— Волки, — настороженно сказал он.
Ольга, защитив ладонью от солнца глаза, долго всматривалась в даль.
— Нет, это дикие козы. Вы их видели? Жаль — близко не подпустят. Они такие стройные, изящные.
— Волки, — убежденно повторил Валерий.
— Вот упрямый. Ну, ладно, проучу вас. Поспорим?
Ударили по рукам.
— Но как узнаем? — спросил Валерий.
— Очень просто: бросятся на меня — значит, волки, от меня — козы, — загоревшись азартом, сказала Ольга и, раньше чем Валерий понял смысл ее слов, резко оттолкнулась палками и ринулась вниз по склону. Снежный вихрь поднялся ей вслед.
С такого крутого склона Валерию спускаться не приходилось, и он в нерешительности затоптался на месте. Но страх за девушку, которая вот-вот врежется в волчью стаю, да и самолюбивое желание не обнаружить свою робость придали решимости, заставили последовать за ней.
Морозный воздух обжег лицо, перехватил дыхание. Сквозь слезы, застлавшие глаза, Валерий ничего не видел.
Благополучно преодолев спуск, он заскользил по долине. Темного пятна впереди уже не было, а по косогору в стороне неслись, обгоняя друг друга, легкие, тонконогие животные.
Вдруг правая лыжа врезалась во что-то твердое, как камень. Валерий ощутил нестерпимую боль в ноге и полетел в снег. С минуту он пролежал неподвижно, стараясь понять, что с ногой, потом попытался подняться, но тотчас же свалился, вскрикнув от боли.
Испуганная Ольга примчалась к нему, помогла привстать и усадила на едва видневшийся из-под снега пень, возле которого валялся обломок лыжи. Валерий стонал сквозь стиснутые зубы.
«Что делать? — лихорадочно думала Ольга. — Оставить его и побежать за помощью? До завода далеко, может замерзнуть».
Но другого выхода не было. Сказав Валерию несколько ободряющих слов, девушка удалилась.
Валерий провожал Ольгу глазами. Легкая фигурка ее быстро уменьшалась, словно таяла вдали. Вот она уже в степи, постояла несколько мгновений и повернула почему-то не вправо, к заводу, а влево и скрылась за пригорком. «Значит, ближе есть жилье», — обрадовался юноша.
Мороз уже успел забраться под свитер, и Валерий стал напрягать мышцы, чтобы согреться.
На холме снова появились темные точки.
«Вот когда волков не хватает», — мелькнула тревожная мысль, но, всмотревшись, он увидел диких коз. Они прошли неподалеку от него и, когда он свистнул, с быстротой ветра исчезли.
Ольга появилась из-за холма неожиданно быстро. Следом за ней, утопая по брюхо в снегу, с трудом тащила розвальни гривастая лошаденка.
— Озябли, Лера? — участливо спросила девушка.
— Откуда лошадь?
— Да я, глупая, совсем забыла, что рядом животноводческая ферма. — И она виновато заглянула в его глаза.
Спустя час Ольга уже была дома. Она прошла в свою комнату, ни о чем не рассказав матери, и Анна Петровна так и не поняла, в каком настроении вернулась дочь с прогулки. «У, какая серьезная. Как в детстве, когда у нее, бывало, книжку отберут».
Анна Петровна вспомнила дочь маленькой. Оля почти никогда не играла в куклы, охотно отдавала свои игрушки подругам, а сама, не зная ни одной буквы, держа книжку как попало, воображала, что читает. «Не иначе профессором будет и замуж никогда не выйдет», — сокрушенно говорила мужу Анна Петровна, упорно считая, что главное в жизни женщины — благополучное замужество. Успокаивало ее только то, что дочь любила хорошо одеться. Когда девочке было еще четыре-пять лет, мать наблюдала, как, стоя перед зеркалом, Оленька примеряла на себя одну за другой материнские кофточки. Очень нравилось девочке надевать старинную соломенную шляпку с выцветшей тафтовой лентой мышиного цвета, хранившуюся в числе многих ненужных вещей, а однажды добралась она и до священной реликвии матери — подвенечного наряда. Тщательно рассмотрев незнакомые ей предметы, она в конце концов пристроила на головке венчик из восковых цветов, завернулась в фату, обула старомодные туфли с утиными носами и в этом наряде, с трудом передвигая ножонки, вышла во двор, возбуждая восхищение и зависть своих подруг. Как ни была рассержена Анна Петровна, она не могла удержаться от смеха, увидев свою крохотную модницу.
С годами любовь к нарядам у Ольги окрепла. Шила она сама — после портних одни переделки, — и новое платье всегда доставляло ей огромное удовольствие. Это радовало Анну Петровну: «Не для себя же одевается. Не иначе, хочет и другим нравиться».
Мальчишки увивались за Олей хороводом, но Оля была со всеми ровна, никого не выделяла. В институте тоже ни один студент не тронул ее сердца. В доме Пермяковых бывали многие, но Ольге не правился никто.
Впервые мать услышала из уст дочери мужское имя, произнесенное с теплотой и внутренней взволнованностью, когда она заговорила о Валерии. Анна Петровна воспрянула духом: «Наконец-то проснулась моя спящая красавица!» — и поняла, что сухость дочки напускная, что сердце у нее все же девичье: гордое, но пылкое.
