Склон становился всё круче. Из-под ногтей сочилась кровь. Склизкие гранитные скалы, разрисованные белым птичьим пометом, таили опасность, грозили сбросить смельчака на острые обломки
Рассвет застал Амирака на горе. Ветер последним усилием стянул с вершины облачный покров, и Амираку открылся Берингов пролив, ещё хмурый после ночного шторма, но уже ожидающий солнца.
Красная полоса на небе светлела — солнце приближалось к черте горизонта. И вот первый луч ударил по глазам Амирака и заставил его прищуриться. Мокрые скалы заблестели, заискрились мельчайшие капельки воды в зеленой траве, на крохотных листиках полярной ивы.
Свет струился вниз по склону, натекая на нагромождения скал, освещая крохотные ущельица, прорытые бурными весенними потоками талой воды, блеском останавливаясь на лужицах, чудом зацепившихся за едва приметные ямки и колдобины. Граница света и тьмы добралась до жилищ, осветила железную трубу пекарни, прыгнула с обрыва в море и побежала по морщинистой воде до парохода
Солнечный свет преобразил Нунивак. Казавшийся в предутренней мгле скопищем каменных могил, он задымился, ожил. Вскоре показались фигурки людей, перебегающих от жилья к жилью, зазвенели ведра, ручей забормотал, сбрасывая в море дождливую воду.
Наступил новый день. Он не был для Амирака неожиданным, потому что не лежала между вчера и сегодня темнота сна.
Человек, встречая пробуждением утро нового дня, чувствует себя вновь рожденным, забывшим вчерашние горести и заботы, ожидающим от будущего только радость, ибо никто не пожелает себе добровольно худого.
Амирак спускался долго. Обувь скользила по размокшему птичьему помету, облепившему скалы.
Когда он достиг морского берега, с парохода пришла первая груженая баржа.
Весь день, наваливая на себя без отдыха ящики, мешки, кипы, бочки, Амирак не мог выкинуть из головы ночное происшествие, и только поздно вечером, когда солнце погрузилось в темную воду, он, обессиленный от работы, едва добрался до постели в нынлю брата Таю и, повалившись на пушистую оленью шкуру, погрузился в глубокий, как океан, сон.
Дорога жизни увела
Нас, молодых, во все края.
Но память о тебе мила,
Уназик, родина моя!
Ю. АНКО, Уназик
Почтовый сейнер «Морж», совершающий регулярные рейсы вдоль побережья Чукотского района, ныряя во встречных волнах, приближался к Нуниваку. Это было неказистое на вид судно, с широкой кормой. Несмотря на это, «Морж» был достаточно прославленным для своего района судном. Корпус у сейнера был металлический, с широкими противоледовыми обводами, тянущимися по обе стороны бортов, от носа к корме. Команда «Моржа» умела находить лазейки в сплошных льдах, и это позволяло поддерживать пассажирскую и почтовую связь между прибрежными селениями до глубокой осени. Стены кубрика были увешаны почетными грамотами в застекленных рамках.
Линеун и Рита Таю, несмотря на ледяной ветер, не спускались вниз с той минуты, как «Морж» обогнул мыс Дежнева и вошел в воды пролива. Каждому из них хотелось как можно раньше увидеть знакомые очертания окрестных скал.
— Смотри, Рита, — показывая рукой на крутой обрыв, облепленный гагами, говорил Линеун, — здесь мы собирали яйца.
— Помню, — с задумчивой улыбкой отвечала девушка. — Как мы тогда, девчонки, боялись!
— Но мы, ребята, и виду не подавали, — признавался Линеун. — Хотя, когда висишь на ременной петле над морем, сердце начинает от страха прыгать где-то у самого горла.
— Хорошее место выбрали наши предки, — восхищаясь, сказала Рита. — Красивое.
— Правда, красивое, — согласился Линеун. — Но эта красота им дорого обходилась. Сколько на нашей памяти народу сбросило с крутых обрывов в море!
Рита стала припоминать, загибая пальцы на руках. Она знала всех погибших по именам. Когда уже пальцев не хватило, она сказала:
— Я совсем забыла Асыколяна.
— Помнишь, как он мечтал стать настоящим музыкантом? — с грустным оживлением сказал Линеун. — А его отец до сих пор хранит гармошку, на которой он играл…
— Я видела, как он катился вниз, — тихо сказала Рита. — Он даже не кричал. Кричали мы. А камни были скользкие, обледенелые. Как попал он под волну, так больше не показался…
Мерно стучали машины в чреве сейнера, мыс вставал за мысом, а берег, тянущийся по правому борту, заворачивал всё больше к югу. Редко в каменных нагромождениях попадались понижения, отлого спускающиеся к морю. Часто в этих долинах, открытых с пролива, виднелись большие китовые ребра, воткнутые в землю: тут в древности жили эскимосы.
Линеун повернулся к девушке, оторвавшись от созерцания темных береговых скал, и сказал;
— Помнишь у Анко?
Пусть мы уедем далеко,
Пусть даже в небо залетим,
В родной Уназик всё равно
Мы возвратиться захотим…
Рита молча кивнула головой. Взгляд её стал мечтательным, слегка затуманенным, словно глаза подернулись легким облачком. Звонким чистым голосом она продолжила:
Я не забуду, как в туман
Сирена маяка ревет,
И радость всех односельчан,
Когда из тьмы приплыл вельбот…
Линеун схватил руки Риты.
— Послушай, как дальше:
Здесь солнце я любил встречать,
Сидеть часами у воды.
Здесь научился различать
Крик птиц морских, зверей следы…
За мысом открылся маяк. Линеун глянул на него и крикнул:
— Смотри, Рита, маяк!
— Вижу. И толпу на берегу. И блеск ручья на солнце!
— Как приятно иногда вернуться в родное селение! — не удержавшись, громко сказал Линеун.
Рита посмотрела ему в глаза. Линеун смутился и произнес:
— Теперь-то Нунивак не подходит для настоящего селения. Надо убедить родителей переселиться в другое место. Хотя бы в «Ленинский путь».
— Но захотят ли наши перемешаться с чукчами? — нерешительно заметила Рита.
— Что ты говоришь? — засмеялся Линеун. — Всю жизнь перемешивались, а тут вдруг не захотят. Скажи, откуда в Нунивак приехала твоя мать?.. Вот так!
— Я даже побаиваюсь с отцом говорить об этом, — тихо сказала Рита. — Трудно старикам будет расстаться с Нуниваком.
— Конечно, трудно, — согласился Линеун. — Но другого выхода нет: или оставаться в Нуниваке и жить в прошлом, или переселиться, простившись с Нуниваком во имя лучшего будущего…
«Морж» осторожно подходил к берегу. Под прозрачной водой с плавающими бледными медузами зловеще поблескивали поросшие морской травой обломки скал. Иные даже небольшие суда предпочитали останавливаться на некотором расстоянии от коварного берега, но капитан «Моржа» Пахомыч не подчинялся обычным правилам, и ему почти всегда необыкновенно везло.
Таю и Рочгына стояли в толпе встречающих. Рита заметила их и замахала платком. Линеун разыскал глазами отца. Утоюк находился невдалеке от родителей Риты и всем своим видом старался показать, что нисколько не взволнован приездом сына.
Пассажиры сошли на берег, и тотчас Линеун и Рита попали в объятия родителей, многочисленных родственников и знакомых.
Со всех сторон им жали руки, обнимали, целовали. Линеун, смущаясь, бормотал:
— Да что вы, товарищи… Мы же только из соседнего колхоза прибыли, а вы нас чествуете, как зимовщиков с дрейфующей станции.
— В родное селение приехали, не куда-нибудь, — сказал старик Матлю. — В отчие края. Идете по тропинкам, проложенным прадедами, дедами и отцами. Где ещё вас могут так встречать, как не в родном Нуниваке?
Линеун глянул вверх. Змеясь среди скал, вверх вела тропка. Она то скрывалась среди каменных нагромождений, то лепилась тонким карнизом над крутизной. Тропа предков… Линеун шел по ней и оглядывался по сторонам, всё здесь было знакомо до мелочей. Ничто не изменилось с тех пор, как Линеун уехал из родного Нунивака в строительное училище в бухту Провидения. Вот только разве школа. Да, она сильно обветшала. Над жалким деревянным домиком старательно потрудились ураганы, дожди, снежные метели. Так же плачевно выглядели правление и магазинчик, в дверях которого стояла молодая женщина с ярко накрашенными губами. Она с любопытством оглядела Линеуна и задорно крикнула Утоюку:
— Добрый день, председатель!
— Кто она? — спросил Линеун у отца.
— Не видишь — продавщица, — хмуро ответил отец.
— Прости, я хотел спросить: откуда она у вас появилась?
— Из района. Откуда ей ещё быть? — пожал плечами Утоюк. — Кого пришлют, тем и довольны. Торговля — дело темное…
— А вот Рита Таю говорит, что ничего сложного нет в этой торговле, — сказал Линеун.
