— Жаль отпускать. Но что делать, заканчивай дела — и в добрый путь! — сказал начальник.
На улице его оглушил грачиный грай, шум апрельского ветра, звон ручьев. Весна. И хотя она уже давно объявилась, Федор полно ощутил ее только сейчас.
Через несколько дней Федор снова был в дороге. И стук вагонных колес, и покачивавшие ветвями деревья, и колодезные журавли в придорожных деревнях — все напутствовало его: домой, домой!
Он ехал и думал о встрече с Варей и сынишкой. Утром войдет в дом, не успеет снять вещмешок, как Вовка бросится к нему с широко и радостно открытыми глазами, а Варя будет стоять, не зная еще, что ей делать. Ничего, он сам подойдет к ней и первым протянет к ней руки.
Но встреча не состоялась. Зайдя прямо с полустанка в контору, чтобы поблагодарить секретаря партбюро, он в коридоре натолкнулся на Горелова.
— К Макарову? А ко мне уж не хочешь? — прищурил один глаз Горелов.
— Да нет, почему? Вот приехал.
— Вижу. — Горелов открыл дверь в свой кабинет, пропустил вперед Федора. — Садись! — указал на щербатый стул, стоявший у стола, и тут начал прощупывать пришельца белесыми глазами. — Одумался, значит? Что ж, мы люди незлопамятные; давай берись за дело. Сию же минуту! Река, смотри, взбесилась. Иди на баржу, катер скоро поведет ее в устье. А Макарова не жди: все до выгреба уехали на плотбища, сейчас и я двину на Унжу.
— А домой?
— Потом. Не теряй время, иди! — Как раз тут Горелов и сказал Федору комплимент насчет его уменья обуздывать уральские реки и наказал смотреть в оба…
* * *
— Бригадир, Федор, сюда!
Звал Елизар, указывая на трос, державший запань. Федор подбежал, увидел: в одном месте трос надорвался, ощетинившись обрывками проволоки.
— Все ясно, дядя Елизар. Спокойно… Следи, дежурь здесь. А я с ребятами на берег. Будем новый круг разматывать.
— Бери поздоровше кого, — наказал Елизар.
— Ладно, ладно, — повернулся Федор. Холст дождя хлестнул его по спине, по ногам.
Потом увидел Елизар спины рыжеватого Вани юрьевецкого, двух сельповских мужиков и еще чьи-то. Скоро все исчезли из виду. Только голоса прорывались сквозь муть и шум дождя.
«Скорей бы, скорей!..»
Сзади кто-то положил тяжелую руку на плечо Елизара.
— Куда они?
— Кто еще там? — не оборачиваясь, бормотнул Елизар. — Придут, делай свое…
— Погодь, а чего ты закрываешь? Ой, трос-то!.. — испуганно вскрикнул Никиша. — Чего же ты, Елизар? Бежим, а то раздавит тут нас. — И он было зашлепал резиновыми сапогами по бревнам.
— Стой! Не паникуй! — остановил его Елизар. — Сейчас они вернутся с новым тросом, помогать будем.
Они и впрямь не заставили долго ждать себя, вновь появились на запани, таща трос. Впереди шагал Федор, за ним Ваня. Проходя мимо Елизара, бригадир, покряхтывая под тяжестью толстого, похожего на удава, стального троса с петлей на конце, мотнул головой:
— Подержись еще маленько, отец. Сейчас мы…
Двигаться было тяжело. Все лесины запани были напряжены до предела, при каждом шаге отдавали дробным толчком в ноги. На средине вода уже хлестала через запань, ноги с трудом нащупывали опору, скользя, срываясь.
Но вот уже недалеко и берег. Вон и врытый в землю мертвяк. Только бы успеть пробиться к нему и накинуть петлю. Федор не отрывал взгляда от этого мертвяка, даже руку протянул, как к спасительному маяку.
Вдруг позади раздался громкий хлопок. Под ногами дрогнули лесины. Федор понял: ослабший трос еще надорвался. В то же мгновенье он услышал голос Елизара:
— Торопись, ребята!..
У берега зияла брешь — целое звено вырвало течением из запани. На момент Федор остановился, глядя на кипящую воду. Но ждать нельзя, некогда. Пошел по прижатой к тросу шаткой лесине. Шаг, второй, третий… А стальная петля давит на плечи, тянет в сторону.
— Шест! Шест скорее! — командует Ваня.
Поздно: потеряв равновесие, Федор сорвался в реку. Но тут было неглубоко, он удержал в руках трос и двинулся к берегу, а своим крикнул:
— Я сделаю… вы тут крепите…
Вот он, вот спасительный мертвяк. Федор, выбросившись из воды, обхватывает его, словно боясь, что мертвяк может исчезнуть, затем накидывает на него петлю. Одеревеневшие от студеной воды руки никак не могут подогнать ее под желобинку. Нервничает. С запани не сводят глаз с него.
Наконец Федор поднимает правую руку, красную, как зарево.
— Готово!
И в то же мгновенье над рекой раздался треск и острая, жгучая боль пронзила левую руку, которую еще не успел отнять от петли. Он дернул ее, но петля еще туже, намертво сдавила всю кисть так, что захрустели кости…
Федор не вскрикнул, только стиснул зубы и заметил, как все поплыло перед глазами. На запани не сразу догадались, что бригадир попал в беду. Какое-то время там с опаской разглядывали, как новый трос, закрепленный Федором за береговой мертвяк, принимал на себя после старого, лопнувшего, огромное скопище леса.
— Успел, молодец, а то бы!..
— На уральских реках был…
— Ой, гляди-ка, что с ним?.. — Ваня бросился к Федору.
…В окно палаты льет солнечный свет. И тихо кругом. Только и слышен щебет воробьев, слетевшихся спозаранку на железный лист окна склевать хлебные крошки. Еще вчера вечером, после ужина, накрошил их сосед Федора по койке Степан Панкратович, пожилой, однорукий, очень словоохотливый. Себя он считал ветераном палаты. Когда вчера привели Федора после операции и уложили на койку, Степан Панкратович подошел к нему и зарокотал:
— Старший оперировал? Теперь заживет. Только, друг, того — держись, голову выше!
Федор ничего не ответил. Он смотрел на забинтованную култышку и, морщась от боли, думал лишь о том, что теперь уже вовсе отвернется от него Варя. Надо же было так…
Он долго не мог заснуть. Только глубокой ночью, когда сестра сделала укол, начали тяжелеть веки и закрылись глаза. Он впал как бы в забытье. Последнее, что выключилось из сознания, — это шум дождя за окном.
Разбудил Федора воробьиный щебет. Открыв глаза, он сразу зажмурился — солнце слепило. Непонятно даже: давно ли лил дождь, везде громыхало, с Унжи дул холодный ветер, и вдруг стало так солнечно. Повеселить бригадира, что ли, захотело светило?
Бригадир? Нет уж, отбригадирил! Приподнял забинтованную руку. Тупая боль снова охватила ее. И странно: боль ощущалась в пальцах, которых уже не было. Нет, не бригадир ты, а инвалид. Новое звание! Все-таки знает ли о случившемся Варя?
На память опять пришел позавчерашний короткий разговор. «Одна мука с тобой. Не зря сказали…» Вот и отмучилась! Да, а что ей сказали, что?..
Он шумно, с пристоныванием вздохнул.
Сладко сопевший Степан Панкратович пробудился, повернулся к нему:
— Что, больно?
— Терпимо… — отозвался Федор.
— Тогда все в порядке. Жена-то знает?
— Нет. Она, она… далеко.
— А ты все равно сообщи. У меня тоже далеко, но приезжала. А скоро и сам к ней в полном параде пожалую.
Федор отвернулся к стене. Хорошо Степану Панкратовичу, его ждут, о нем думают.
— Ну, что притих? — опять обратился он к Федору.
— Так, — неохотно откликнулся Федор. — Завидую вам…
Вошла сестра.
— О, уже пробудились. Кстати, кстати. К вам, Бочаров, гости.
Она посторонилась и пропустила вперед Варю. Та, перешагнув низенький порожек и увидев Федора, остановилась. Взгляды встретились. Неужели это она, Варя? Федор торопливо закрыл забинтованную руку одеялом, пригладил встрепанные волосы. А Варя стояла не шелохнувшись, все всматривалась в Федора широко раскрытыми глазами.
Но вот дрогнули ресницы, и она, вытянув перед собой руки, шагнула к нему и опустилась перед ним на колени. Припав к небритому, щетинистому лицу Федора, Варя, не сдержавшись, заплакала.
— Что ты, что… — через силу отглотнув подступивший к горлу комок, начал успокаивать ее Федор.
— Молчи, тебе же больно… — зажала Варя его губы своими, размазывая по щекам слезы.
Никто так не досаждал Михаилу Петровичу Кашину, как соседский Матвейка Вязанкин. Где угодно — на собрании ли, в разговоре ли один на один — не стеснялся поспорить с бригадиром, а то и подтрунить над ним.
Обижало это Кашина до крайности. Человек на бригадирстве в своем родном Заречье до седин дожил, все к нему с почтением и иначе не называли, как по имени и отчеству, а у этого никакого уважения. Хоть бы возраст в расчет брал, ведь Кашин в отцы ему годится. В отцы! Ну, ростом, верно, Матвейка вышел, волосы тоже длиннущие, по моде отрастил. А так мальчишка. Помалкивать бы парню, не выхваляться. Его сверстники после окончания Заречной средней школы разъехались в институты да техникумы, а он остался в деревне телят пасти. Эко занятие! Да с телятами любой пацаненок справится, невелика хитрость!
