и он — равны, что оба они являются рядовыми воинами ислама. Помочь, если это необходимо, ему как брату. Тогда он не пожалеет и жизни за наше правое дело, друзья!
«Пожалуй, я этого муллу возьму в свой отряд вместе с его сыном, — подумал Сиддык-бай, — правильные слова говорит, заливается, как соловей. Такой и мертвого заставит подняться и взяться за оружие!»
Разговор зашел о красноармейцах. Лутфулла-бай сообщил, что по слухам, дошедшим до Каратала, у них есть ружья, которые сыплят дробью, как бубны, но что сами они почти все рыжие, обросшие волосами, как обезьяны, а некоторые даже имеют рога.
— Разве вы их не видели? — спросил Сиддык-бай.
— Откуда, почтенный? Как услышали мы, что они проходят по долине, так и перестали бывать там, сидим, как мыши, забившись в свои дома.
Сиддык-бай подтвердил, что у русских такое ружье и в самом деле имеется и что оно не такое уж и страшное, особенно в горах.
— Сын мой Артык, — добавил он, — притащил одного раненого. Никакой шерсти у него не было, рогов — тоже. Правда, парень попался молодой, совсем мальчишка еще, но… смел, дьявол! Уж как ни пугал его Артык, какие ему ни строил рожи, ножом замахивался, а он смотрит равнодушно своими голубыми глазами, будто это его совсем не касается. Светел.
— Давно из дома, юзбаши? — спросил Лутфулла-бай.
— С осени.
— И с тех пор не были там?
— После первого снега, таксыр, дорога в наш кишлак закрывается, так что… ни туда, ни обратно попасть нельзя.
— Говорят, если плакать по правде, то и из слепого глаза слеза вытечет, — произнес хозяин, мягко улыбнувшись, — будет очень нужно, так пройдешь!
— Пока не подошло это время, почтенный, — ответил Сиддык-бай, — а вообще-то вы правы, бывали случаи, когда люди пробивались в кишлак и в самую середину зимы. Бывали, но очень редко.
— Ну, да ладно, — сказал Лутфулла-бай, — я ведь к чему клоню, уважаемый гость… Не может правоверный так долго, как вы, прожить без услады. Я по себе знаю.
— Это верно, — подтвердил его слова мулла, — я готов хоть сейчас прочитать куббу, и пусть у нашего гостя будет в Каратале своя жена. Кончится война, заберет ее, а не захочет… скажет ей три раза «талак», и опять без жены, а?!
— Женим вас, юзбаши, — сказал хозяин на полном серьезе, — невестами кишлак богат, но… — Он рассмеялся: — Молодки, они знаете какие?!
Лутфулла-бай два раза хлопнул в ладоши. В дверях показался Кудрат. — По-моему, у горбатого Хушбака полон дом девок, а?
— Да, хозяин, — ответил парень, — семеро.
— Сколько лет самой хорошенькой из них, ты, помнится, должен знать всех?
— Соседи же, — скромно ответил парень.
— Я спрашиваю — сколько?
— Шестнадцать.
— Гм. Самое время! Как ее зовут?
— Иззат-ой.
— Ну, вот, юзбаши, — повернулся бай к гостю, — о невесте мы почти все и узнали.
— Может, напрасно это, — нерешительно произнес Сиддык-бай, но в душе был рад неожиданному предложенью. «Только аллаху известно, сколько я пробуду в этом кишлаке, да и вообще, когда вернусь домой», — подумал он. Однако разум предлагал не спешить с согласием, показать себя истинно правоверным, для которого дела аллаха прежде всего. К тому же Сиддык-бай знал — недоступность, даже показная, ценится высоко. Она порождает в сердцах других стремление овладеть ею. — В вашем кишлаке я все же новый человек, а?
— Пророк наш Магомет, — сказал мулла, — никогда не откладывал на завтра то, что можно сделать сегодня, юзбаши.
— Правильно, — воскликнул Лутфулла-бай, так что не откажите мне, уважаемый гость, примите в подарок девушку!
— Хоп, — согласился Сиддык-бай, — только прошу вас, таксыр, чтобы ее родители с чистой совестью благословили дочь свою. Хорошо, если б невеста и сама не противилась.
— Ну, это вовсе не обязательно, — заметил мулла, имея в виду последнее во фразе Сиддык-бая. — Участь девушки — положить голову на подушку рядом с самим сатаной, если того пожелают ее отец и мать. Так учит шариат.
— А родители благословят, — уверенно произнес Лутфулла-бай, — куда им деваться? Им ли идти против моей воли?!
— Но, хозяин, вы ведь… — хотел подать голос слуга.
— Э-э, йигит, — оборвал его бай, — я помню свое обещание, женю тебя на самой красивой девушке. А сейчас позови-ка горбуна сюда, жене же его накажи, чтобы срочно готовила дочь свою.
— Понял, — угрюмо ответил парень и вдруг резко выпрямился. Он молча постоял у порога, раздумывая о чем-то, затем быстро вышел за дверь. Сиддык-баю показалось, что он чуточку сильнее обычного хлопнул ею, но Лутфулла-бай не обратил на это внимания.
— Все они вот здесь у меня, — похвастался он, сжав кулак, — весь Каратал! Чуть сожму и могу раздавить их, как червей, если захочу, а могу и помиловать. Лодыри и босяки! Нищета прет из всех пор, многие не знают, чем завтракать будут. Пусть горбун радуется, что я смилостивился и избавил его от лишнего рта!
— Истинно так, таксыр, истинно так, — проговорил мулла, протянув хозяину пустую пиалу. Тот налил вина…
Веселье продолжалось своим чередом. Теперь уже все пошло по второму кругу — и блюда, и вино. Лутфулла-бай разошелся и не давал покоя ни слугам, ни себе. То и дело он справлялся, не пришел ли горбун, и, получив отрицательный ответ, кипел гневом. Наконец, не выдержав, бай послал двух крепких парней разыскать того живым или мертвым. Заодно и Кудрата привести.
Со двора донеслись громкие голоса, и мулла, догадавшись, что это ведут Хушбака, напомнил Лутфулле-баю:
— Будьте благоразумны, бай-бобо. Гнев не брат разуму, а язык — путь к сердцу. Доброму слову и слон повинуется, говорят.
Дверь в михманхану распахнулась, и в нее втолкнули горбуна. Им оказался невысокий худощавый мужчина лет сорока пяти, обросший щетиной, о большими оттопыренными ушами. Одет он был в ставший серым от грязи латаный ватный халат, а подпоясан обрывком веревки. На ногах чарыки. Он присел у порога, подперев косяк горбом.
— A-а, Хушбакбек, — миролюбиво произнес бай, — добро пожаловать, почтенный, ассалом алейкум!
— Ваалейкум, — выдавил тот из себя, разглядывая хозяина и его гостей из-под насупленных бровей.
— Вот решили вас пригласить
