Профессор Константинеску, в свою очередь, полагал, что реноме профессора Букура безупречно, что он широко известен в стране и за ее пределами и, по всей вероятности, близок к высшим сферам столичного общества… Поэтому и профессора богословского факультета Ясского университета устраивало присутствие с ним в номере человека, имя и репутация которого считались апробированными властями!..
Вдоволь поговорив, коллеги разошлись и только было уснули, как послышался негромкий, но настойчивый стук в дверь. Встревоженный Константинеску тотчас же поднялся с дивана и, не включая света, на цыпочках прошел в холл, отделявший гостиную от входной двери. Выжидая, он остановился, затаив дыхание.
В дверь постучали повторно столь же тихо, но тревожнее.
Константинеску вернулся в гостиную, чтобы включить свет, прежде чем открыть дверь, и заметил, что в спальне свет уже горит и профессор Букур, шаркая туфлями, что-то отодвигает, шуршит бумагой.
В дверь снова последовал стук, по-прежнему деликатный, сдержанный.
— Кто там и по какому поводу? — недовольным тоном разбуженного ото сна человека громко спросил Константинеску, еще не дойдя вновь до двери.
— Мне нужно видеть господина профессора Константинеску-Яшь, — послышался из-за двери приглушенный голос. — Откройте, пожалуйста!
— А кто вы? Кому я тут понадобился?
— Господин профессор, это я — Изворяну!
— Изворяну?! Не знаю такого…
— Ваш бывший гимназист из Бэрлада, господин профессор! А здесь, в Орадя, я шеф сигуранцы… Откройте, пожалуйста!
У Константинеску похолодело в груди, по он взял себя в руки, крякнул и ворчливо ответил:
— Хорош гимназист! Что же? Это я вас научил ходить к профессорам по ночам и не давать им спать?!
— Не сердитесь, господин профессор, у меня очень важное и неотложное дело к вам…
— Нет у меня никаких важных дел!.. Кстати, я здесь не один и мой сосед нездоров, простужен…
— Профессора Букура не надо тревожить… Вы мне нужны. Откройте, пожалуйста, господин профессор!
Из спальни выглянуло испуганное лицо Букура с взлохмаченной седой шевелюрой. Он отчаянно замахал руками, требуя не открывать дверь.
— Ни в коем случае не открывайте… Я простужен!
Константинеску, однако, рассудил иначе. Было ясно, что если бы шеф сигуранцы пришел для выполнения своих обычных функций, например для обыска или ареста, то не стал бы упрашивать, а запросто открыл бы дверь вторым ключом, взятым у администратора, или в крайнем случае взломал ее. Между тем стоявший за дверью продолжал просить впустить его как друга…
И Константинеску открыл дверь… Перед ним предстал действительно бывший его гимназист Бэрладского лицея.
— Все равно сон нарушен, — сердито сказал Константинеску. — Входите и говорите поскорее, что привело вас в такую пору. И пожалуйста, потише. Старик профессор нездоров.
Шеф сигуранцы учтиво кивнул головой…
А профессор Букур тем временем уже извлек из чемодана тяжелую стопку туго связанных брошюр и опрометью бросился с нею к окну, но, увы, открыть его не смог. Бог весть сколько раз закрашенный масляной краской заподлицо с оконной рамой шпингалет не поддавался. Букур впопыхах придвинул стул, забрался на подоконник, хотел дотянуться до приоткрытой фрамуги, но, смерив взглядом, как высоко она расположена, безнадежно махнул рукой, заметался по спальне, выискивая, где можно было бы надежнее спрятать «вещественное доказательство». Не найдя ничего сколько-нибудь подходящего, он приоткрыл дверь, прислушался. Из холла до него донесся приглушенный разговор.
— …У меня не было иной возможности предупредить вас, господин профессор! Дело в том, что сегодня утром вам доставят телеграмму из Бухареста. Столичная сигуранца ее перехватила. И как полагается в таких случаях, меня уже уведомили… Вот текст телеграммы…
Константинеску, все еще остерегаясь провокации, испытующе посмотрел в глаза своему бывшему гимназисту, спокойно взял у него листок бумаги, прочитал напечатанный на нем текст. К нему обращалась связная подпольщица, псевдоним которой был ему хорошо известен, с просьбой «снабдить лекарством больную тетушку в Клуже». Это означало, что ехать в Бухарест с нелегальными материалами не следует. Очевидно, в Бухаресте случилось что-то неладное, не исключено, что еще по пути в столицу или на вокзале агенты сигуранцы подвергнут его обыску…
— Не понимаю, — недовольным тоном произнес профессор, — какой криминал вы тут обнаружили?!
— Господин профессор! Вы не доверяете мне, но прошу, выслушайте… — торопливо ответил Изворяну. — Отсюда за вами последует «хвост». Клужское отделение сигуранцы, несомненно, тоже оповещено. Поэтому то, что подразумевается под «лекарством», везти туда не следует. Вам надо как-то отделаться от него здесь и как можно скорее… Вот все, что я мог сделать для вас. И прошу поверить, что глубокое уважение, которое питали к вам все гимназисты в те годы, остается неизменным!
С этими словами, не ожидая ответа, шеф сигуранцы поклонился, приоткрыл дверь, выглянул в коридор и быстро удалился.
Константинеску чувствовал, что Изворяну искренен, и ему хотелось поблагодарить его, но он сдержался. Опыт подсказывал, что и столь, казалось бы, благородный поступок может оказаться ловушкой. Подобное с ним случалось. Были провокации и более грубо состряпанные. Лет шесть назад, возвращаясь с антифашистского конгресса в Амстердаме, он остановился в Будапеште. Румынская бульварная газетенка «Револьвер» по указанию сигуранцы опубликовала тогда в жирной траурной рамке сообщение об убийстве в столице Венгрии известного профессора богословского факультета Ясского университета Петре Константинеску-Яшь во время его выступления на митинге с прокоммунистической речью. Венгерская пресса опровергла это лживое сообщение, в связи с чем бухарестские газеты дали «поправку», сообщив, что Константинеску-Яшь отнюдь не убит, но… бежал как изменник в большевистскую Россию. Эта провокация должна была послужить основанием для того, чтобы по возвращении профессора в Бухарест подвергнуть его унизительному допросу, а багаж — тщательному обыску, хотя сигуранца знала, что прибыл он не из России, а из Венгрии.
Константинеску-Яшь постоял в раздумье и, не запирая дверь, вернулся в гостиную. Букур встретил его, лукаво сверкая светлыми глазами. Заложив руки за спину, словно позируя перед фотографом, он не без ехидства заметил:
— Стало быть, я имел честь познакомиться не с каким-то безвестным богословом, а с широко известным профессором Константинеску с приставкой «Яшь»? Не так ли?
— Вас это огорчает? — спокойно ответил Константинеску.
— Представьте себе, нисколько! Но, помнится, на визитной карточке, предъявленной вами администратору отеля, не было этой самой приставки? Не так ли?
— Чтобы рассеять ваше заблуждение, могу предъявить ее и вам, господин Букур!
— Нет уж! — резко, но доброжелательно ответил Букур. — Избавьте! И знаете почему? По всей вероятности, у профессора Константинеску с приставкой «Яшь» имеется по меньшей мере два варианта визитной карточки! Не так ли?
— Зачем бы это? Лишний груз, — снисходительно улыбаясь, ответил Константинеску, — и только…
Все еще не решаясь сказать случайному сожителю о своей роли в деятельности коммунистического подполья, Букур пытался вынудить Константинеску раскрыться первым.
— Ах, вот оно что! Не понимаете зачем? — начал горячиться Букур. — А зачем за вами увяжется «хвост» и почему так называемое «лекарство» нельзя везти в Клуж, вам тоже не понятно?! Прелестно!.. Но я молчу. Я ничего не слышал, ничего не видел, ничего не знаю… И представьте себе, даже не в состоянии догадываться! Вас это устраивает?
— О-о нет, уважаемый профессор! Это мне понятно, между прочим, как и ваша вначале безмолвная, но очень выразительная просьба, а затем и категорическое требование не открывать дверь по той причине, что вы простужены!.. Я тоже молчу. И конечно, тоже ничего не слышал, ничего не видел, ничего не знаю… Представьте себе, я также не в состоянии даже догадываться… Только вот никак не пойму причины последовавшего вслед за этим торопливого перемещения, открывания и закрывания чемодана, какой-то возни со стулом, кряхтенья, наконец, попытки влезть на подоконник, затем порывистого, беспокойного хождения по спальне… И все это глубокой ночью, без видимой причины делает почтенного возраста и положения человек, который до появления незваного визитера был погружен в нирвану!.. С чего бы вдруг эдакая обеспокоенность?!
Обескураженный столь стремительной и обоснованной «контратакой» Константинеску-Яшь, Букур, все это время молчавший, вдруг воскликнул:
— Прелестно! Отдаю вам должное, коллега! Не знал, не подозревал и не представлял себе, что у вас такой обостренный слух, такая редкая наблюдательность и столь необычайная проницательность!.. Я покорен… Вос-хи-ти-тель-но! Однако, милейший, вы задаете мне вопрос, не ответив, по существу, на мой… И кстати, почему вы сочли нужным приписать мне простуду? Ведь вы первый сказали об этом пришельцу, а уж потом я поддержал вас… Не так ли? Почему?
