С девушкой любезничал лектор. Он склонился к ней, жонглировал своей указкой и бойко тараторил, заискивающе улыбался.
Я нерешительно приблизился, она подняла голову.
Наверно, на моем лице отразилось нечто, что заставило ее растерянно встать из-за пульта.
Передо мной стояла и с тревожным недоумением смотрела Тереса, только помолодевшая. Будто ее образ явился мне сквозь годы.
Большие синие глаза, затененные ресницами, полны живого блеска. Даже ямочка на щеке и та перешла от матери по наследству. Волосы пепельные, а брови и ресницы темные, словно подкрашенные. Впрочем, брови более капризного излома, чем у матери.
Кажется, было шумно, но я слышал только похрустывание полотна, когда она обдернула халат.
Сабина, наверное, и не знает, до какой степени она похожа на свою мать в молодости.
Я назвался, но фамилия моя ничего Сабине не сказала. Вы представить себе не можете, до чего я огорчился! Неужто мать не рассказала ей о русском пленном, которого спасла? В ту минуту я позабыл, что Тереса вовсе и не знала моей фамилии.
Я поблагодарил пани, которая только что так умело управляла всей вселенной и регулировала движение светил. Пусть Сабина не удивляется, я помню ее еще такой вот. И я показал рукой чуть повыше вращающегося креслица за пультом. Мне особенно приятно поблагодарить ее за сведения о жизни на других планетах, поскольку в свое время я имел счастливый повод благодарить ее мать за то, что она спасла мне жизнь на Земле.
— Пан Тадеуш?
И едва я кивнул, Сабина бросилась мне на шею. Лектор от изумления едва не проглотил свою указку.
— Вы вчера искали меня дома? Пан Тадеуш так понравился тете! Почти молодой и красивый — рассказала тетя...
— В темноте не разобрала. — Я поспешно отмахнулся от тетиных комплиментов, мы оба рассмеялись.
А вокруг нас стоял галдеж, в шумной толкучке начинался новый сеанс, зрители уже рассаживались в креслах, поглядывая на фиолетовый купол зала.
Сабина что-то вскользь сказала лектору, он недружелюбно поглядел в мою сторону. Затем попросила о чем-то коллежанку в белом халате и направилась к выходу, ведя меня за руку, как ребенка.
— Пан Тадеуш! — гулким эхом отзывалось мое имя в пустом вестибюле. — Сколько раз зима, сколько раз лето!
— Русские говорят — сколько лет, сколько зим!
Сабина подумала и согласилась — да, так правильнее.
Сперва упомянуть про лето, а затем про зиму. Почему? Сабина сразу помрачнела: потому что летом, когда дни длиннее, разлука тянется дольше...
Да, да, мамуся не однажды рассказывала ей о русском пленном, который спрятался от фашистов в шахте. Мамуся даже не знает — дожил ли Тадеуш до победы.
Я спросил про мать — скоро ли вернется?
Недели через три, не раньше. Лишь на прошлой неделе мамуся выехала во Францию, она гостит у родственников. На шахте в Па-де-Кале работает ее брат. На той самой шахте работал когда-то молодой Копа. Пан Тадеуш не знает, кто такой Копа? То неможливе!!! Знаменитый футболист, центр нападения сборной команды Франции. Копа — польский эмигрант, и правдивая его фамилия Копашевский. Так вот Копашевский еще подростком откатывал вагонетки с углем, который рубил мамусин брат. Как же пан Тадеуш не знает, кто такой Копа? Сабина никак не могла примириться с таким пробелом в моем образовании.
Брат мамуси эмигрировал во Францию еще до войны и женился на француженке. А когда-то работал вместе с дядуней в шахте «Доннерсмарк-младший». Так вот мамусин брат прислал вызов и оплатил железнодорожный билет в оба конца. Мамусе только оставалось припасти подарки. Дядя Сабины болеет пылицей. Слышал ли пан Тадеуш о такой болезни?
Я невесело усмехнулся — кто из шахтеров не знает о пылице, то есть о силикозе, не остерегается его? Разве может человек безнаказанно дышать долгие годы каменной пылью?
К счастью, в Гурным Шлёнску пылицей болеют немногие. Сказывается охрана труда, но главное — здесь другая структура почвы. А вот среди французских шахтеров эта болезнь легких — прямо-таки бедствие.
Я вслушивался в голос Сабины, который смутно напоминал мне голос Тересы, он жил в тайниках памяти. У Сабины голос грудного тембра. Мне доводилось слышать по радио Славу Пшибыльску. Это самая популярная в Польше исполнительница песен. Вот такой же теплой окраски голос Сабины. Кажется, он исходит из самой глубины души...
Лекция, которая начнется сейчас, последняя. Сабину подменит другая панна, и, если у меня нет иных планов и желаний, мы можем провести вечер вместе. Сабина быстренько переоденется и просит меня подождать при выходе из планетария, на ступеньках лестницы.
И в самом деле Сабина не заставила себя долго ждать. Она вышла, поправляя на ходу прическу.
Платье со смелым вырезом на груди, с полуоткрытыми плечами, короткое, туго перехваченное в талии — ну Лолита Торрес! На шее бусы то ли из черного дерева, то ли из камня. Платье яркой расцветки и такого рисунка, будто Сабина нечаянно выпачкала его красками, будто она день-деньской толкалась среди маляров. Мне, грешным делом, такие веселые ситцы нравятся.
Должен признаться, я отнесся было к Сабине с некоторым предубеждением. Весь облик ее — яркая внешность, манера держаться — были для меня непривычны. Но так быстро проступила в ее поведении естественность, а каждое слово звучало так искренне, что настороженность моя испарилась.
Сперва мы забрели в альпинариум. Неожиданно я увидел горный пейзаж — склоны, обсаженные низкорослыми, подчас горбатыми, колченогими сосенками; их переселили из Татр. Здесь росли горные цветы эдельвейсы.
А знаете, что мне мешало любоваться эдельвейсами? Так фашисты назвали свою альпийскую дивизию. С дивизией «Эдельвейс» я несчастливо познакомился еще летом сорок второго года за Нальчиком. Там, в горах Балкарии, я был контужен, оттуда нас и гнали, везли, как рабочий скот, перегоняли из лагеря в лагерь — аж до самой Силезии...
Сабина понимала по-русски почти все, но говорила с ошибками, робея. Ей очень нравится русский язык. Она изредка читает журнал «Советский экран» и, когда есть возможность, практикуется в разговоре.
Позже мы сидели с Сабиной на веранде возле пруда и пили леденящий зубы оранжад. Еще позже катались на шлюпке. Когда Сабина брала шлюпку, она предъявила лодочнику справку о том, что умеет плавать; без такой справки весла к шлюпке не выдают.
Над нашими головами пролетали лебеди, с одного пруда на другой, за четыре километра. Но из парка лебеди не улетают, не то, что дикие утки и куропатки, временные постояльцы. Пруды в парке потому, что опустилась почва над старыми шахтными выработками.
Поначалу Сабина рассказывала о парке старательно и прилежно. Роль экскурсовода помогла ей найти естественный тон. Но надобность в лишних, необязательных словах быстро отпала, и мы оба это почувствовали.
Совершенно очевидно, что Сабина очень дружна с матерью. Иначе она не выказала бы такого искреннего интереса к незнакомому ей человеку, уже в годах...
Я понимал, что в глазах Сабины, когда она смотрит на меня с такой симпатией, горит отраженный свет. И я уже не знал — радоваться этому или огорчаться...
Мы причалили к пристани и выбрались, помогая друг другу, из шаткой шлюпки. Сабина шла от лодочной станции, слегка повиснув на моей руке, чуть вприпрыжку, когда я забывал приноравливаться к ее легкому шагу. Со стороны мы скорей могли показаться кавалером и барышней, нежели отцом и дочерью, и, должен признаться, мне это льстило.
Сабина интересовалась побегом из плена, нашим освобождением. Вежливое любопытство? Или Сабина выспрашивала у меня подробности для рассказа матери?
Нашел ли я на шахте кого-нибудь из старых знакомых?
Я ответил, что знавал когда-то машиниста насоса по имени Стась, но следов его найти не удалось. Да и что удивительного? Сколько лет прошло, сколько зим!.. Одна маленькая девочка успела за это время стать невестой...
Да, сейчас я убедился, что когда-то был небезразличен Тересе и не забыт ею. Словно Сабина встретила старого друга дома...
— Мамуся уехала одна? — Я слегка запнулся. — Или с мужем?
Сабина высоко подняла брови. С мужем? А мамуся не была замужем после того, как погиб татусь...
Ах, если бы я мог сразу после войны вернуться в Верхнюю Силезию!
В поисках Тересы я обошел бы подряд все города, городки и поселки. У меня была неплохая примета — в этом городке маячил костел с двумя колокольнями. Правда, подобные костелы в Польше — не такая уж редкость, вот хотя бы костел на площади Спасителя в Варшаве.
Я нашел бы городок, где живет Тереса, и все годы был бы тогда неразлучен с нею. Не гнушался бы никакой работой, помогал бы Тересе, чем только мог, и был бы для Сабины отцом. И дрова колол бы, пусть это будут заледеневшие, суковатые поленья или даже кряжистые пни, такие, к каким Тереса не позволила мне, немощному, подойти с топором в тот самый день. А случись надобность — ухаживал бы за Тересой, уставшей или больной. О, я помню, как она вымыла мои ноги, две стертые до крови черные костлявые подставки для скелета.
