И о том, что так же, как растут наши представления о техническом прогрессе по мере приближения к коммунизму[…], так растут и наши требования моральные и этические, и то, что было для нас вполне удовлетворительно 20 лет назад, то уже никак не годится сегодня.
[…] Дописываю роман буквально обрывками нервов, выжата как лимон, нога разболелась, сна нет, живу на люминале, ничего не ем и никого не хочу видеть, кроме тех людей (очень разных), из которых я выкачиваю потребный мне материал. Эти разные люди — депутаты, рабочие, горисполкомовцы, ремеслята, работники уголовного сыска, судьи и прочие — бывают у меня, я езжу к ним на работу, поток людей проходит, жизнь вибрирует, и так хочется схватить и написать ее именно в этой вибрации и непрерывном движении!» (ЦГАЛИ. Ф. 2587, оп. 1, ед. хр. 597.)
В течение 1952–1953 гг. Панова не только дописала роман до конца, но и провела еще одну основательную переработку всей рукописи. Сохраняя избранный материал и сложившееся сюжетное построение «Времен года», писательница ввела существенные изменения в общее освещение написанной ею жизненной картины. Она сознательно усилила те линии романа, которые несли в себе социальный драматизм, отказалась от некоторых чрезмерно восторженных и сусальных сцен. Так, например, Панова исключила из романа вполне законченную главу «Совершеннолетие», опубликованную в 1951 г., как и несколько других сцен такого же плана. Настоящее время романа было сжато автором с трех лет до одного года (по некоторым точным приметам — это 1950 г.). Панова стремилась написать и написала не просто современный, а злободневный роман, задевавший насущные вопросы жизни поколения «отцов» и «детей», немаловажные для всего советского общества и его развития в будущем.
После публикации в журнале «Новый мир» роман «Времена года» вызвал острую полемику в печати и оказался в центре дискуссии о современной прозе перед II Всесоюзным съездом писателей СССР.
В статье В. Кочетова «Какие это времена?» роман «Времена года» рассматривался как явление «мещанской литературы», доказывающее «всю порочность объективистского и натуралистического подхода писателя к изображению жизни» (Правда. 1954, 27 мая).
В дискуссии перед писательским съездом и с его трибуны эта точка зрения была оспорена и в плане методологического подхода к литературе, и в конкретной трактовке основных мотивов произведения Пановой.
«Вопрос об объективизме — вопрос не простой, — говорил в содокладе о современной прозе К. Симонов. — Обсуждая его на съезде, мы должны точно определить, в чем его корни и в чем его опасность. В то же время мы должны не допускать схематической, расширительной трактовки этого вопроса, когда в некоторых статьях критики бывают готовы записать по ведомству объективизма все произведения, где писатель не счел художественно целесообразным ткнуть пальцем в картину и без того очевидную и сказать собственными устами: это черное, а это белое» (II Всесоюзный съезд советских писателей. 15–26 дек. 1954 г. Стенографический отчет. М., 1956. С. 92).
Выступая на съезде, М. Шагинян также вернулась к оценке «Времен года», обратив внимание на то, что первые романы Пановой, «сразу завоевавшие любовь читателей, никакой критике, никакому серьезному разбору подвергнуты не были. Но сама Панова, художник тонкий и вдумчивый, несомненно, знала о слабых сторонах своего большого дарования и стремилась преодолеть их. Она работала над новой вещью около четырех лет, вложила в нее куда больше знания жизни, глубины, страсти, нежели в первые вещи, — и «Времена года» отразили эту большую работу писательницы» (там же. С. 456).
Панова считала, что основные общественные и моральные проблемы, поднятые в ее романе, нуждаются не в смягчении или сглаживании по известным рецептам идеализации жизни, а, наоборот, в более острой авторской постановке и более точном художественном воплощении увиденного.
Не вполне удовлетворенная редакцией 1953 г. Панова продолжила работу над текстом романа, особенно последней, третьей его частью, уточнив некоторые сюжетные решения и психологические мотивировки.
Изменения касались деталей биографии Дорофеи Куприяновой и ее отношений с сыном Геннадием. Заново, более жизненно и точно была разрешена судьба Кати Борташевич, которая в первой редакции романа выходила замуж за майора милиции Войнаровского, разоблачившего преступления ее отца. Во второй, доработанной редакции романа «Времена года» (Л.: Сов. писатель, 1956) драма прозрения и жизнеустройства детей Борташевича после его крушения и самоубийства имеет другой, не столь искусственный и облегченный конец.
За несколько лет до публикации «Времен года» Панова утверждала в статье «Несколько мыслей о технологии нашего ремесла» (1950) свою приверженность к реалистической жизненности сюжета. В письме к одному из зарубежных исследователей ее творчества, который интересовался построением «Времен года», Панова подтвердила, что существо ее взглядов и вкусов не изменилось и в этом романе. «Я до сих пор стою за эти принципы, — писала она в 1962 г., - и не вижу, чем им так уж противоречат «Времена года». Там нет ни интриг, ни секретов, развитие судеб там, на мой взгляд, жизненно. Мне хотелось бы, чтобы в Вашей работе Вы пользовались исправленными изданиями романа (начиная с 1956 г.), где я исправила замеченные мною и некоторыми критиками несообразности и неточности» (ЦГАЛИ. Ф. 2223, оп. 1, ед. хр. 65).
В редакции 1956 г. роман «Времена года» многократно переиздавался и вошел в прижизненное пятитомное Собрание сочинений Пановой. Он переведен также на основные европейские языки и выпущен во многих странах мира.
По роману «Времена года» в 1962 г. был поставлен художественный кинофильм «Високосный год» (режиссер — А. Эфрос, в роли Геннадия Куприянова — И. Смоктуновский).
Впервые: Новый мир. 1958, № 10, 11; отрывок: «Зойка маленькая» // Советская женщина. 1957, № 11; Сентиментальный роман. Л.: Лениздат, 1958.
В год 40-летия Октябрьской революции, отвечая на анкету «Правды», Панова впервые упомянула о замысле своего нового крупного произведения, над которым она тогда увлеченно работала: «Я пишу роман о молодежи начала 20-х годов, о моих сверстниках, которые в момент революции были детьми и трудовую свою жизнь начали лишь к концу гражданской войны — как раз тогда, когда была безработица, заводы не работали и нам приходилось очень трудно. Теперешняя молодежь не представляет себе этих трудностей…
Я пишу и вспоминаю не голодное наше бытие, — наши тогдашние песни вспоминаю я, наши страстные споры, нашу гордость открытой перед нами необъятной перспективой, наше увлечение заботами и мыслями времени. Я пишу обо всем этом, и работа доставляет мне счастье, и даже величие сегодняшнего дня нашей страны не закрывает для меня сияния тех суровых и чистых, навеки врезавшихся в душу дней» (Правда. 1957, 19 мая).
В мае 1958 г. Панова сообщила о своей готовности передать роман для публикации в «Новый мир», и А. Т. Твардовский, главный редактор журнала, со своей стороны ответил: «…Жду Вашего нового сочинения с горячим интересом и надеюсь читать его в числе первых поклонников Вашего таланта» (ЦГАЛИ. Ф. 2223, оп. 2, ед. хр. 343).
Работа над рукописью романа практически была завершена летом 1958 г.
Более чем какое-нибудь другое произведение Пановой «Сентиментальный роман» построен на автобиографическом материале и содержит в себе многочисленные реалии ростовского окружения писательницы 1920-х гг. Говоря о жизненной основе этого произведения, Панова подтвердила в беседе 1959 г.: «В нем (в «Сентиментальном романе». — А. Н.) много автобиографического, непосредственно пережитого, хотя, конечно, есть и вымысел. Но это тот редкий для меня случай, когда я могу точно указать реальные прототипы почти всех основных героев. «Сентиментальный роман» вовсе не был задуман как историческая вещь, хотя там идет речь о двадцатых годах. И — если вы заметили — не только о двадцатых, так как действие перебрасывается и к тридцатым годам, и в наши дни. Мне хотелось, чтобы в каждом герое были отчетливо видны его задатки, его будущее, его возможная судьба — все то, что приближает ровесников моей юности к нам» (ЛГ. 1959, 3 окт.).
Начало журналистского пути главного героя «Сентиментального романа» Севастьянова в газете «Серп и молот» почти во всех подробностях совпадает с обстоятельствами появления семнадцатилетней Пановой в редакции ростовской газеты «Трудовой Дон», где она начала работать в 1922 г.
В лице редактора «Серпа и молота» Дробышева описан вполне реальный человек — Виктор Григорьевич Филов, большевик-подпольщик с дореволюционным стажем, возглавлявший в начале 20-х гг. газету «Трудовой Дон». Его младший брат, Владимир Филов, был известен в кругу ростовской пишущей молодежи как подающий надежды поэт. В письме М. Г. Козловой в 1970 г. Панова писала о нем: «Это мой старый товарищ по газетной работе и дальний мой родич Владимир Григорьевич Филов. Его псевдоним — Михаил Вострогин. В «Сентиментальном романе» он довольно точно описан под именем Вадима Железного и Мишки Гордиенко» (ЦГАЛИ. Ф. 2223, оп. 2, ед. хр. 65). Еще до революции гимназистом Владимир Филов издавал вместе с друзьями рукописный журнал «Юная мысль». От него Панова впервые услышала странные слова «ничевок», «имажинист», узнала имя Велимира Хлебникова, а позже Сергея Есенина. В 1922 г. Владимир Филов выпустил в Ростове вызывающую книжку «Кукиш ничевока», в которой объявил несуществующими все стихотворные размеры и какие-либо системы стихосложения. Как и футуристы до них, «ничевоки» отрицали всю «старую» поэзию и рекламировали себя в качестве единственных создателей нового поэтического слова.
