Эта ли угроза или что-то другое — может быть, чувство материнства — заставило Стрелку, виновато опустив голову, следовать за Волчком. Но дядя снова свистнул и крикнул:
— Стрелка, куда ты? Стрелка!
И Стрелка решительно повернула обратно. К нам. К людям.
Мы ее подбадривали, кто как умел.
Вместе с нею вернулись и два щенка. Это были именно щенки. Главный агроном наблюдал за ними в бинокль, а я их отлично различал и без него.
Трое волчат следовали за отцом к лесу, один же из них, бежавший последним, поминутно оглядывался на маты Это был Нитонисей.
— Жалеет, видно Нитонисейка мамашу, — сказал сторож Аким Романович. — Как-никак выкормила она его. На ноги поставила. Свою овчарью кровь ему отдала.
И в это время Нитонисей сел и заскулил, подал голову. Стрелка оглянулась и мягко тявкнула, будто Сказала этим лаем: «Если хочешь, если любишь, оставайся со мной, мой волчоночек!»
И Нитонисей, услышав этот добрый материнский лай, опрометью бросился догонять Стрелку и братьев щенков.
Увидав это, отец зарычал, в два-три прыжка нагнал Нитонисея, куснул его на ходу и кинулся к Стрелке. Он больно укусил ее за бок. Стрелка ответила тем же.
Началась смертельная грызня волка и собаки. Их уже ничто не соединяло теперь. Ни дети, ни время, проведенное вместе. Ничто.
Я не знаю, чем бы кончился этот поединок, если бы дядя не выстрелил в воздух. Он никогда не выезжал без ружья в степь. За первым выстрелом последовал второй. Волк пустился наутек, а за ним двое его волчат и Нитонисей.
Выстрелы будто окончательно размежевали семью собак и волков.
Стрелка приползла к нам. Ласкаясь, легла у ног дяди. А неблагодарные разбойники давно скрылись из виду.
Мы благополучно вернулись. Стрелка и ее щенята бежали рядом с нашей телегой. Но на этом не кончилась история…
Утром к матери прибежал Нитонисей. И дядя сказал тогда:
— Он убежит. Он волк.
И он убежал на третий день. И я видел, как он убегал. Отбежит и начнет скулить: «Мама, мама!.. Мамочка, побежим вместе! В степи так привольно…» В этих или в каких-то других словах следует выразить его зов, я не знаю, только мое воображение подсказывало мне тогда именно эти слова.
Стрелка не последовала за ним из конуры. Нитонисей убежал. Но и на этом не кончилась волчья история…
Зимой на опытном поле появились волки. Они пришли сюда «по знакомству». Им, наверно, казалось, что Стрелка и ее дети не будут лаять в эту ночь и дадут поживиться им в голодную зиму кровью и мясом овец.
Этого не случилось. Овчарки подняли лай. Дядя выскочил в исподнем, с ружьем. Он ранил одного из волков, остальные убежали невредимыми. Ночь была морозная и темная, дядя не стад преследовать раненого. И лишь утром он направился по волчьему следу.
В двух километрах от опытного поля дядя увидел умирающего Волчка. Его нетрудно было узнать по ошейнику. Волчок, как рассказывал мне дядя, оскалил на него зубы. А потом, видимо узнав, опустил голову и прищурил глаза.
— Волк-то он, конечно, волк, — говорил дядя, — но, видно, не зря прошло для него время, которое он прожил у нас за сеткой. Он узнал меня. И мне почудилось, будто он, перед тем как кончиться, по-собачьи вильнул хвостом. А может быть, это все только почудилось мне от моего давнего желания — особачить волка.
На берегу большого сибирского озера Чаны есть старинное село Юдино. Там я частенько живал в доме старика рыбака Андрея Петровича. Старик, овдовев, и в большой семье был одинок до тех пор, пока на свет не появился внук. Тоже Андрей, и тоже Петрович.
Все стариковские чувства, вся его любовь стали принадлежать теперь мальчику, который как бы начинал вторую жизнь Андрея Петровича. Во внуке дед узнавал свои черты, свой характер. Он так и называл его — «дедушкин характер».
Воспитывал внука сам Андрей Петрович. Помню, он говорил ему:
— Не можешь — не берись. А если уж взялся — сделай. Умри, но сделай!
Внуку тогда было шесть лет.
Стояла морозная зима. Как-то я с маленьким Андреем отправился на субботний базар. Народищу — черным-черно. Понавезли на базар и мяса, и пшеницы, и дров, и всего, чем богаты эти края.
Мальчику бросилась в глаза большущая замороженная щука. Она была воткнута хвостом в снег. Не знаю, сколько весила эта щука, только ее длина была в добрых полтора роста Андрюши.
— Как только ловят таких щук? — осторожно спросил меня Андрей.
И я рассказал, что для ловли больших щук берут крепкий шнур, делают поводок из мягкой крученой проволоки. Сказал также, что для надсадки крупного живца и крючок должен быть побольше, покрепче, чтобы сильная рыба не сломала, не погнула его.
Об этом разговоре я забыл и вспомнил только после того, как произошло нечто удивившее меня.
Мы сидели и сумерничали с Андреем Петровичем в горнице. Старик то и дело поглядывал в окно. Поджидал внука.
Маленький Андрей, как и многие другие одногодки, часто рыбачил на озере. Мальчики продалбливали во льду лунки и опускали в них свою нехитрую рыболовную снасть. Без удачи ребята домой не возвращались. Озеро Чаны очень богато рыбой. Для удильщиков здесь сущее раздолье.
— Не приключилось ли что с ним? — забеспокоился старик, — Не побежать ли мне на озеро?
Я вызвался пойти туда вместе с Андреем Петровичем. Оделись, вышли на лед. Озеро в ста шагах. Мороз под двадцать — двадцать пять градусов. Тишина да снег. Никого.
Вдруг я заметил черную точку:
— Не он ли?
— Не иначе, как он, — сказал старик, и мы направились к черной точке, которая вскоре оказалась внуком Андрея Петровича.
Мы увидели мальчика в обледеневших слезах. Руки его были до крови изрезаны рыболовным шнуром. Он явно поморозил нос и щеки.
Старик подбежал к нему и начал оттирать снегом лицо мальчика.
Я взял из его рук шнур. Для меня стало сразу все понятно — малыш поймал щуку, которую не мог вытащить.
— Побежим, внучонок, домой, — торопил его дед.
— А щука-то? Как же щука? — взмолился мальчик.
Тем временем я вытащил щуку. Утомленная рыба не сопротивлялась. Это была одна из тех щук, которых привозят на базар не столько для барыша, сколько для погляда. Их мясо невкусно и жестко.
Щука недолго билась на морозе. Дед с гордостью посмотрел на громадную рыбу, потом на внука и сказал:
— Не по плечу дерево… Ну, да ведь ты не знал, что разбойница тяжелее тебя попадет… Давно ли попалась-то она?
И мальчик ответил:
— В обед.
Андрей Петрович улыбнулся в бороду:
— Значит, ты с ней часа четыре валандался?
— Долго! — ответил, повеселев, Андрюша. — А привязать было не к чему.
Старик, оттерев лицо и руки мальчика, повязал его, как платком, своим шарфом, и мы отправились к дому. Уснувшую щуку я тянул за собой по снегу на шнуре.
Дома Андрюшу раздели, разули, натерли снадобьями, перебинтовали его изрезанные руки. Он вскоре уснул. Спал тревожно. У него был легкий жар. Он бредил во сне:
— Не уйдешь, зубастая, не уйдешь!.. У меня дедушкин характер…
Андрей Петрович, сидя на дальней лавке горницы, незаметно вытирал слезы.
К полуночи мальчик успокоился. Жар спадал. Наступил ровный, спокойный детский сон.
Старик в эту ночь не сомкнул глаз. А утром, когда Андрюша проснулся, старик сказал ему:
— А все-таки ты, Андрей Петрович, худо дедов наказ помнишь! Не по своей силе рыбину задумал поймать. Крюк-то, гляди, какой привязал — как якорь… Значит, именно ты метил срубить дерево не по плечу. Худо это, худо…
Мальчик, потупившись, молчал. А дед продолжал внушать:
— Ну, да первая оплошка в счет не идет. Она как бы за науку считается. Впредь только таких щук не лови, которых другим за тебя надо вытаскивать. Стыдно это. Народ просмеивает тех, что не по спине мешок на себя взваливают, что не по кулаку замахиваются… А то, что ты не отступился от нее, — это правильно.
Тут два Андрея Петровича обменялись улыбками, потом обнялись.
Щука лежала в сугробе, припорошенная снегом. Когда же пришла суббота, Андрей Петрович вынес ее на базар и воткнул хвостом в снег. Он просил за нее слишком дорого, потому что ему вовсе не хотелось продавать эту чудо-рыбину… Ему нужно было рассказать людям, каков характер у его внука Андрея Петровича Шишкина шести лет от роду, который знает уже одиннадцать букв и может считать до двадцати без осечки.
В одной стороне никудышный царь Балдей правил. Ну, и стольники-престольники, дьяки думные тоже под стать ему недоумками слыли. А народ в этой стороне на редкость был дошлый. Много в народе мастеров было разные разности придумывать. Хоть к примеру Фоку того же взять. О нем и сказка.
Как-то посеяли мужики царю Балдею горох. Земля в тех местах хорошая была. Дожди — когда надо. Солнышка тоже у других царств-государств занимать не приходилось. Сильный горох родился, да одна беда — ворон на гороховом поле черным-черно. Клюют урожай.
