За спиной у меня высилась сияющая огнями скала Московского университета — символ учености, молодости и вечных благородных стремлений. Как море, вся Москва, рабочая, трудовая и тоже в огнях, лежала передо мною. Если бы мгновенно смог я охватить взглядом и всю страну родную — я тоже увидел бы огни, огни… Свет, созданный человеком, свет, побеждающий ночь.
И этот свет, пока жива земля, пока жив на земле Человек, никогда не погаснет!
Здόрово!
1966
ПОСЛЕСЛОВИЕ АВТОРА
Как-то понадобилось мне сфотографироваться, сделать художественный поясной портрет. Жил я тогда уже около четверти века в ставшем по-особому мне родным Красноярске. Фотографическая мастерская, способная отлично выполнить такой заказ, на примете была одна. Более того, в ней и работал всего-то один великолепный умелец, к которому даже создавалась своеобразная очередь. Мастер, надо сказать, человек достаточно образованный, в особенности по своей профессии, выписывая квитанцию, заметил:
— Редкая у вас фамилия. Но, впрочем, не помню где, а как будто бы мне она попадалась. Не подскажете?
Я молча пожал плечами.
Хлопоча с установкой света и усаживая меня в наиболее выгодную позу, фотограф между тем приговаривал:
— Вам, вероятно, уже лет под пятьдесят, а мне хочется скинуть вам, даже если без ретуши, хотя бы годков пять, ну, с ретушью сниму и весь десяток. Каждому ведь хочется выглядеть помоложе. Покрасивее. Поинтереснее.
Мне действительно приближалось пятьдесят, но я не стремился искусственно выглядеть ни моложе, ни красивее, ни интереснее, и сказал об этом фотографу. Тот сокрушенно вздохнул и заметил:
— Тогда зачем вы добивались, чтобы портрет обязательно сделал я?
Я наговорил ему множество комплиментов в том смысле, что он хорошо умеет схватывать в лице живое движение мысли и это, мол, для меня самое главное. На этом мы и расстались.
Получилось так, что за своим заказом я почему-то явился с очень большим пропуском назначенного срока. Фотограф долго рылся в ящике с готовыми работами и все повторял мою фамилию. Потом вдруг хлопнул себя ладонью по лбу:
— Вспомнил, вспомнил — редкая фамилия! А вы знаете, что под вашей фамилией не так-то давно какой-то молодой матросик — не читали? — о себе книжку написал. Разве так допускается, называться чужим именем? Или это ваш однофамилец?
— А вам не подумалось, что эту книгу именно я написал?
Он иронически смерил меня взглядом с ног до головы.
— Ну какой же из вас, хоть сейчас, хоть и раньше, матрос? Я тысячи людей фотографировал и сразу вижу, кто чем дышит.
— Чем же я дышу?
Фотограф особенно пристально посмотрел на мои руки, на слегка сутулящуюся спину и лысинку.
— Не сказал бы, что из большого начальства, — нету у вас в лице этого, — а так что-нибудь вроде бухгалтера.
Он прямо под корень срезал меня этими словами. Возразить было нечего. Среди многих моих профессий, которыми приходилось за пятьдесят лет мне заниматься, была и такая. И не малое время. Но, между прочим, и в роли достаточно «большого начальства».
— Что верно, то верно, — сказал я.
— А вы почитайте все-таки эту книжку, помнится, «Горный ветер» она называется, и поищите молодого матросика, — посоветовал фотограф, вручая мне пакет со снимком, который он наконец отыскал. — Может быть, за вашу фамилию, что он обозначил на книжке, и вам что-нибудь причитается?..
Молодежь, ее жизнь, мечты, стремления — одна из наиболее любимых мною тем. Как всегда это бывает, после публикации очередной новой книги писатель получает множество писем. Но вот диво, даже тогда, когда этакая «молодежная» книга мною ведется не от первого лица, читатели, дотоле знакомые с моими романами, написанными в расчете, что называется, на старшее поколение, тем не менее считают меня явным ровесником молодых книжных героев. Так, впрямую, иной раз ко мне и обращаются. Чему я, кстати, и рад. Право же, совсем неплохо для самого себя как можно дольше не чувствовать наступления душевной усталости.
Не менее лестно, когда читая, в тебе узнают своего коллегу по работе. Насчет профессии бухгалтера я уже говорил. Но помимо того я был и охотником и рыбаком (не спортсменом-любителем, а добывая единственно этим средства к существованию), гнал смолу, деготь, рубил и сплавлял лес, мастерил телеги и сани, а позже стал и столяром-краснодеревщиком. Могу сшить любую одежду, — разумеется не по последнему крику моды, — умею тачать сапоги, ковать железо, исправить любой электрический прибор и починить самый хитроустроенный замок. Есть такая, немного лукавая русская поговорка: «нужда заставит калачи есть». Пшеничные калачи, разумеется, штука очень вкусная, но тут весь вкус, вся изюминка в тонкой иронии — «нужда всему научит».
Она, нужда житейская, всему этому меня и научила. Нужда не в смысле крайней нищеты, я никогда не голодал и не ходил в рубище, но было известное всем время трудных первых лет революции и оставленной ей в наследство тяжкой военной разрухи. Многих промышленных товаров попросту не хватало. Вот мы, жители глухих сибирских таежных поселков, и приспосабливались тогда к обстановке как могли. Выменивали у железнодорожников на дичь или рыбу свинцовые вагонные пломбы, рубили на мелкие ровные кубики, а потом обкатывали их на сковороде. Получалась вполне приличная картечь и дробь. Из спичечных головок ухитрялись делать пистоны, которые порой после спуска курка довольно долго шипели, прежде чем их огонек воспламенял порох в патроне. Стрелять при таких, мягко говоря, странностях самодельных пистонов можно было только в спокойно сидящую птицу. На крупного зверя ходить было опасно.
Смолу и деготь в специальных ямах — «корчагах» гнали не для собственных нужд. Много ли надо смолы, чтобы раз в год покрыть ею самодельную лодку-долбленку? И много ли надо дегтя, чтобы подмазать телегу, а еще — мазать им лицо, спасаясь от таежного гнуса. Смола и деготь были нашей «валютой», на нее мы покупали, точнее, тоже, как и пломбы у железнодорожников, выменивали муку в ближних земледельческих селах. В нашем таежном поселке сеять хлеб было негде.
Телеги, сани, дуги и прочие изделия крестьянского обихода находили в тех же селах устойчивый сбыт. А вот обучиться этому делу было не просто. Во-первых, не было «учителей», а во-вторых, таежная береза, как ее ни распаривай, плохо гнется, чаще в самый последний момент, когда ты готов торжествовать победу, загнув санный полоз до положенной отметки, — он с треском ломается.
И если случится счастливая возможность раздобыть несколько метров «мануфактуры» на штаны или рубашку, кто тебе их сошьет? Берись сам за ножницы и иглу с ниткой. Настрелял диких коз. Сам выделал шкуры, сам же из этих шкур и доху себе сшил. А из «камусов», — шкурок, снятых с козьих ног, — отличные шапки и унты (сапоги меховые) получаются. Раз испортил, два испортил, а на третий раз — залюбуешься.
Рыбалка с острогой в те времена браконьерством еще не считалась, а ленка или тайменя, этак пуда на полтора, чем возьмешь в горной реке осенью кроме «луча»? И кто тебе скует хорошую острогу? Доставай, значит, где-нибудь стальной прут, раздувай огонь в самодельном горне и стучи молотком. Сваривать, закалять сталь — наука. Но после семи потов и разбитых на руках пальцев она дается не трудно.
Обо всем этом я сейчас вспоминаю с истинным удовольствием. С сыновней признательностью к матери-тайге, наставнице и воспитательнице. Быть смекалистым, находить ловкий выход из самого трудного положения, это, право, в жизни всегда пригодится. Но особенно, когда ты оказываешься в одиночку лицом к лицу с безграничной сибирской тайгой.
Итак, я сибиряк по рождению и таежник с детских лет. Мои дед, спасаясь от безземелья, пришел из центральной России, точнее, из Тамбовской губернии, в числе рабочих, прокладывавших Великий железнодорожный путь, что прорезает ныне с запада на восток всю Сибирь и Забайкалье до берегов Тихого океана.
Осела тогда на жительство наша семья на станции Омск, ныне одном из крупнейших промышленных городов, а тогда имевшем значение лишь как железнодорожный узел с главными ремонтными, мастерскими. Этот давний Омск предстает теперь передо мной лишь как далекое видение с ребячьими забавами. Бумажные кораблики в дождевых лужах, игра на пустырях в лапту и в «чижика»…
Отец мой унаследовал профессию деда, тоже стал железнодорожником. Но уже не строителем, а эксплуатационником. Проще сказать, сцепщиком поездов, осмотрщиком вагонов, проводником, кондуктором. А позже — все-таки в детстве закончил он церковноприходскую школу — и табельщиком, конторщиком в депо.
Но степной пыльный Омск, — вспоминаю высокие черные вихри над городом, — сгубил его здоровье. Он заболел туберкулезом. В тяжелой форме. И это совпало с контрреволюционным мятежом в Сибири, с захватом власти Колчаком. А отец был активистом омского совдепа, начальником одной из рабочих дружин по охране спокойствия в городе. Значился в списках и стало быть…
