Только три линии сопровождали трубопровод по всей длине: красная (автодорога), синяя (связь) и оранжевая (гражданские постройки). Да еще коричневая (развозка труб) была почти сплошной, лишь кое-где прерываясь. Остальные выглядели так, будто их вычертили небрежной рукой: они вдруг обрывались, пропадали, возникали на сантиметр два и снова исчезали.
Это простое и наглядное изображение состояния стройки взволновало Алексея и особенно Гречкина. Пестрый и нарядный узор на карте как бы кричал каждой черточкой о том, что работы осталось еще очень много.
На карту Кобзева, на бумаги падали, опалив крылья на большой электрической лампе или просто обессилев, зеленые мотыльки. С наступлением вечера они, словно порождение лунного света, влетали в окна и с беспокойным шелестением надоедливо носились по комнате.
Алексей с досадой стряхнул их с карты и, почувствовав на себе пристальный взгляд Гречкина, спросил:
— Что обозреваешь? Лицо в чернилах, что ли?
— Не интересует меня твое лицо, я не Женя, — отмахнулся Гречкин. — Ты приехал с крайних участков, видел трассу, скажи, успеем или не успеем в срок?
— Успеем, — не колеблясь, ответил Алексей. — Не потому, что работы к концу подходят — до конца далеко. И не потому, что легко. Просто нельзя не успеть, не имеем права не успеть.
— Так и заявишь в Москве?
— Так и заявлю.
— Москва на слово не поверит, надо это доказать. Знаешь, что тебе скажу по-товарищески: трудная у тебя задача. Не поверишь, что-то нервничаю я последнее время. Лизочка и та заметила. С Батмановым вообще-то хорошо работать... Тяжело, конечно... Тянешь лошадиную поклажу. И всегда держи ухо востро, иначе опростоволосишься. Однако хорошо все же... Строгий он, твердый, самое трудное берет на себя. Ласковое слово скажет раз в три года. Зато и дорого оно! С таким начальником пойду до конца в любом деле. Но стройке подходит срок, время тает, как воск. Над бухгалтером он посмеялся, да и я тоже не удержался, ржал, как конь. А ведь многие могут так же сказать: от цифр не убежишь. Ко мне отовсюду приходят эти цифры. Правда, они растут день ото дня, толстеют, так сказать, обрастают мясом и жиром. Все так. Однако теперь ты встань на мое место и взвесь сегодняшнюю выработку строительства, капиталоотдачу за день — это же половина того, что нам надо выработать, раз мы хотим дать нефть в срок! Вся моя речь к тому, что тебе в Москве придется даже опровергать цифры, которые я сам посылаю каждый день в главк.
Глаза Гречкина округлились, на некрасивом широком лице появилось выражение растерянности.
— Или ты больше моего знаешь, пожив на трассе? — продолжал он. — Откуда у тебя такая уверенность? Не судишь ли ты только по своему головному участку? Согласен, он будет готов вовремя, видно по всему. Зато на других участках сварку довели только до половины. Умара Магомет — один на всю стройку.
Алексей встал и прошелся к двери и обратно. Гречкин не сводил с него глаз.
— Верно, работы уйма. Тем не менее, все будет сделано, — Алексей утверждал это без колебания. — Странный ты, товарищ главный диспетчер. Ведь знаешь же, какие меры принимаются, чтобы твои цифры еще быстрее росли. После приказа о боевых участках выработка сразу пошла вверх. Часовой график ввели — он только-только начинает входить в силу. Соревнование не дошло еще до белого накала. Умара вовсе не один. Читал обращение сварщиков Пети Гудкина? Они чуть ли Умаре Магомету на пятки не наступают... А сам Умара и его товарищи — Кедрин, Вяткин, Федоров — уже направлены на участки как инструкторы стахановских методов. Известно тебе все... Наиболее трудоемкие работы — земляные, рытье и засыпку траншей — берут на себя в значительной мере колхозники, наши друзья на Адуне. И в докладе расписываем это. Или ты пишешь не то, что думаешь?..
Гречкин поморщился и неопределенно повел рукой — то ли возразил, то ли отмахнулся от мотыльков и комаров.
— Поезжай ты на трассу, чиновник! Месяц, хотя бы, поживи на участках — убедишься и во все уверуешь, — посоветовал Алексей.
— Черта с два поедешь! Я Батманову здесь нужен возле щитов с картинками, возле телефонов, будь они прокляты!
— Ледовую дорогу через пролив мы сделали за два дня. По нормам те же люди должны были строить ее восемь дней. Твои нормы полетели кувырком! И тысячу раз они летели кувырком, пока мы укладывали нефтепровод в проливе. Я после института работаю на второй крупной стройке, да на практике привелось быть на двух не маленьких объектах... понял я, что хороший строительный коллектив как-то по-особенному к концу наливается силами день ото дня. В жизни стройки есть такая стадия, когда времени осталось, скажем, четыре месяца из двенадцати, а работы половина — и эта половина будет сделана за четыре месяца, даже раньше! Это особый ритм роста. Помнишь, Батманов в начале зимы часто говорил о подготовке стратегического сражения? Он и тогда предсказывал: мы готовим разбег, потом разбежимся и — прыжок! Держу пари, что твоя капиталоотдача удвоится через десять дней. Темпы зреют внутри бригад. Думаешь, не выполнят они свои обязательства? Выполнят! Еще не бывало, чтобы они не сдержали слова. У меня есть запись выработки бригады землекопов Зятькова. Без удивления на нее нельзя смотреть: бригада все та же, а выработка растет в порядке прогрессии. Непостижимо как будто, с точки зрения недалекого нормировщика, но факт. От фактов тоже не убежишь! — засмеялся Алексей и заглянул в глаза Гречкина. — Ну, уговорил я тебя?
— Уговорил, — ответил Гречкин и действительно приободрился, повеселел. У него манера: усомнившись в чем-нибудь, проверять свои сомнения на том, кому он верит.
Оборвав беседу, Гречкин, как ни в чем не бывало, продолжал работу. Алексей тоже склонился над докладом.
Пять дней, отведенных Батмановым на подготовку материалов для Москвы, остались позади. Они прошли без сна, в нервных хлопотах. Наконец все было готово — альбомы с таблицами, карты, диаграммы, графики. В третий раз, после переделок и правки, доклад перепечатан и прочитан Алексеем вслух Батманову и Залкинду. Подписывая его, Батманов подтрунивает над Ковшовым и Гречкиным:
— Не то, конечно, что я хотел бы получить. Но лучше, чем то, что я получил бы, если бы не накрутил вам всем хвоста на совещании.
— Зря хаете, Василий Максимович, — окает Гречкин. — Солидный, честный доклад, солидные материалы.
Теперь, когда Алексею оставалось только собраться в дорогу, он вдруг почувствовал себя не готовым. Пока он писал доклад, верилось: именно это и есть настоящий отчет перед Москвой. А сейчас аккуратные, с канцелярским лоском оформленные бумаги вызывали в нем сомнение. «Только искусство с его волшебными средствами способно в музыке, в красках, художественным словом повторить ушедшие в прошлое яркие картины жизни, — размышлял Алексей, снова и снова перелистывая доклад, просматривая разные справки и таблицы. — Где, в каких ведомостях отразились радости и горести, вложенные нами в нефтепровод? Покойный Кузьма Кузьмич Тополев как-то сказал о своем «пае в товарищество». Какими цифрами выражен его пай или пай Сморчкова, Беридзе, Силина?..»
Чем дальше, тем все более ответственной представлялась ему эта поездка в Москву. Раздумывая о строительстве, Алексей не отвлеченно, а картинно представлял себе весь ход его, до самого окончания. Ему вспомнилось, как однажды на проливе, в лихой январский буран, они с Беридзе провели хороший вечер в бараке строителей. Пылала железная печь, люди сидели вокруг нее. Зятьков попросил Беридзе рассказать, как будет пущена нефть по готовому трубопроводу. Еще и первую секцию трубопровода не уложили в пролив, работа только настраивалась, и в ней пока было очень много неудач и мало успехов, но люди верили, что нефть придет в Новинск точно в срок. Они даже утверждали: нефть придет в Новинск раньше срока, хоть на день, да раньше!
— Попробуем? — загораясь, спросил Беридзе и начал: — Прошло несколько лет...
— Война осталась позади, — подхватил Алексей. — Мы победили, и по всей стране развернулась гигантская стройка...
— Мы все находимся на большом строительстве, — продолжал Беридзе. — Предположим, на Каспии...
— Прокладываем нефтепровод по дну моря... — развивал его мысль Алексей.
— Приближается тридцать вторая годовщина Октября, и мы решили вспомнить, как воевали...
— Лучше так: молодые рабочие, комсомольцы попросили рассказать, как это было у нас здесь, — поправил, широко улыбаясь, Зятьков.
— Говори, Георгий Давыдович! — крикнул Умара Магомет.
— Товарищи! — поднялся Беридзе. Лицо у него было серьезное, голос взволнованный. — Мы пустили нефть за три дня до срока, накануне двадцать пятой годовщины Великой Октябрьской социалистической революции. Вот как это было...
...Умара Магомет лег в канаву под трубопровод, чтобы сварить последний стык. Когда он поднялся и снял шлем, все увидели, что сварщик плачет и смеется.
