На двадцать девятый день поисков вездеход нашли. Истощенные и обмороженные люди были доставлены в районную больницу.
Газета «Советская Чукотка» первой напечатала сообщение о мужестве женщины. Затем областная газета. Затем прилетел корреспондент «Комсомольской правды» и напечатал полосу. Как выяснилось, вездеходчик вел себя не лучшим образом. Второй спальный мешок пришлось делить женщине и второму пассажиру. Пассажир оказался славным парнем, и ему-то досталось больше всего — ампутировали пальцы на обеих руках. Вездеходчик отделался простудой и истощением. Женщина обморозила лицо, руки, ноги и сильно простыла. Врачи сделали все, что смогли, — но три пальца на ногах пришлось ампутировать.
Первые две недели они сидели в вездеходе, согревая салон паяльной лампой. Когда еда кончилась, перешли на моржовое мясо, благо его было много. Потом не выдержали и предприняли попытку оставить вездеход и идти к трассе, откуда им слышался гул. На самом деле это были галлюцинации, и они не шли к трассе, а удалялись от нее. Вездеход был совсем занесен снегом. Вернуться к нему они уже не могли, потеряли след. И тогда совсем случайно наткнулись на заброшенную избушку. Там было немного дров и угля, но ни грамма пищи. А моржовое мясо осталось в вездеходе. Вот здесь в избушке их в беспамятстве и нашел отряд геологов-лыжников. Это было уже в начале декабря.
Когда Николай прочитал сообщение в газете, ему захотелось убить себя. Корреспондент писал, что пассажиркой вездехода была молодой московский ученый — этнограф Ирина Иванова.
Утром Николай был уже в аэропорту, но ему пришлось помаяться еще три дня, прежде чем открылся райцентр и туда состоялся рейс.
Ирина лежала в отдельной палате — постарались журналисты.
— Ой! — откинулась она на подушку, когда он вошел. И протянула к нему руки. Совсем как тогда, в тундре, когда бежала, встречая из маршрута.
Он опустился на пол рядом с кроватью, она гладила его по голове и плакала.
— Вот видишь, какая я стала… совсем страшная…
Лицо у нее было розовым, только кое-где сохранилась старая кожа и незажившие ранки на подбородке. Свет в палате был приглушенный, от ночника, и ему показалось, что волосы у нее темные. Он присел рядом на постель, взял в руки ее волосы, перебирал их на свету — они были темнее, чем тогда, в тундре… Что-то сдавило его горло, и он спрятал лицо в ее волосах, вдыхал их запах, но все здесь пахло больницей…
— Седины много… — бормотала она, — хорошо, что я белая, не так заметно… придется краситься…
Она глубоко вздохнула, перестала плакать.
— Коля-Коленька… глупо мы поступили, бросив вездеход… Не надо было уходить от вездехода.
Она опять всхлипнула.
— …и в босоножках мне теперь ходить нельзя… большого пальца на правой нет, и двух — на левой… а у меня дома такие красивые босоножки… с серебряной нитью, из Индии… все тебе хотела в них показаться.
— Не надо, Ирин… — успокаивал он ее, — не надо. — Он целовал ее лицо, и ей было не больно.
— Вот, — спохватился он и поднял с пола сверток. — Тут ребята собрали разных дефицитов…
— Ой, что ты! Не надо! Вон посмотри! Мне ведь нельзя много… я сейчас на бульонах да на кашицах…
Подоконник и тумбочка были завалены свертками, кульками, пакетами, банками.
— Может быть, достать чего-нибудь такого… я не знаю…
— Ничего не надо… мне достанут, если понадобится… спасибо, меня не забывают… хорошие тут люди.
Какое-то мгновение они пристально посмотрели в глаза друг другу. Он смутился, она улыбнулась, притянула его к себе, поцеловала.
— А я ведь прощаюсь с тобой, Коленька… навсегда…
— Ну зачем тебе надо было ехать на этом вездеходе? Зачем тебе надо было в этот райцентр? На праздники захотелось? Одичала там, в Теюкуле? К веселью потянуло, к танцам, к музыке?
— Тише… Коля… Иди сюда, ко мне… вот так…
Она вздохнула.
— Теюкуль поселочек-то малюсенький… Врачей и больницы там нет… вот я и поехала сюда, время поджимало… не понимаешь? Ехала-то я сюда аборт делать, Коленька… да вот месяц проторчала в тундре, теперь поздно… теперь буду рожать…
Он оторопел.
— Как?!
— Обычно… как все бабы… лишь бы мальчик здоровым родился, об одном бога молю.
Он молча, растерянно смотрел на нее.
— Я тогда, осенью, когда ты не приехал и ничего не написал, на тебе крест поставила… а в сентябре с ним познакомилась. Он прилетел смотреть промежуточную площадку для рейсов во льды.
— Кто он?
Она сказала.
Он вздрогнул. Это был известный полярный летчик.
— Он же старше тебя, лет на двадцать…
— На двадцать два… — поправила она. — Ты ведь тоже старше, — она задумалась, — на шестнадцать.
— Да, — потупился он.
— Вот… — вздохнула она, — он сейчас в Австралии. Там какие-то переговоры об авиатрассе на Антарктиду. Это от него, — кивнула она.
Только сейчас он заметил — рядом с настольной лампой стопку радиограмм.
— Он такой смешной, — улыбнулась она. — Говорит, никаких рейсовых. Ко мне его друзья летчики приходили. Выпишусь — они увезут меня на мыс Шмидта. Оттуда на их самолетах северным путем прямо в Ленинград. Там уже к свадьбе все готово… Люблю я его, Коленька… И мальчика нашего люблю… лишь бы, здоровым родился… дура я, дура… как я могла о больнице подумать… разве можно, ведь первенец.
— Он будет человеком… это судьба… все будет хорошо, ты не волнуйся.
— Спасибо, Коленька… Всю жизнь мою перевернул твой Север. — Она опять заплакала. — Я счастлива, Коля… Очень счастлива… дай я тебя поцелую. А теперь иди… плохо сейчас мне, Коленька, прощай.
5
— Значит, я поняла, мы опять не увидимся?
Рука его, державшая трубку, вспотела.
— Не знаю, — неуверенно произнес он.
— Опять трусишь?
— Нет, просто боюсь за себя.
— А я, думаешь, не боюсь? — засмеялась она.
— Ты счастлива? — вдруг спросил он.
— Да, — не раздумывая ответила она.
— Я так рад, когда другие счастливы. Я хотел, чтобы все женщины на земле улыбались…
— Все улыбаются, а я реву… Хоть бы для меня одной ты что-нибудь сделал… для всех делать легче… Я иногда вспоминала тебя… Первое никогда не забывается… Помнишь, тогда, в тундре? А как Кергенто? Ты с ним видишься?
— Он заболел. Его положили в больницу. Он спросил: «Смогу я пасти оленей?» Ему ответили: «Нет». — «Тогда зачем меня лечат?» — сказал он и сбежал из больницы. Доживает свои дни в тундре, даже на усадьбу не приезжает.
— Это настоящий человек, — сказала она. — Настоящий мужчина. Вот кому стоило бы подражать. Ты никому никогда не подражал? У тебя не возникало такое желание?
— Мне хотелось бы подражать себе, когда я был тем, кого ты знала в стойбище Ливлин.
— Значит, ты сильно изменился, — тихо сказала она. И вдруг неожиданно: — Ты сюда надолго?
— Да, времени еще много…
— Я буду ждать твоего звонка, хорошо?
— Хорошо, — ответил он.
— Скажи мне еще что-нибудь, — попросила она.
— Я тебя люблю, Ирина.
— Это я знаю, — засмеялась она и положила трубку.
6
В запасе у него было еще три дня, но испытывать себя ему не хотелось. «Незачем встречаться, — решил он. — Незачем бередить раны себе и ей».
Он спустился в холл, там был киоск — касса Аэрофлота. Взял на завтра билет до Магадана. Потом пошел в детский магазин, купил своему пятилетнему сыну пластмассовую гоночную машину. Пообедал в ресторане, побродил по набережной Невы, купил в дорогу большой букет мимоз и, не торопясь, отправился в гостиницу собираться.
Рейс состоялся без задержки, и так же по расписанию самолет прибыл в Магадан. Дома были рады цветам, как-никак май, на улице идет снег, а тут в комнате южные цветы. Он поставил вазу с цветами на телевизор, и, когда шла цветная передача, он сравнивал цвет этих мимоз с теми, что на экране. Выходило похоже…
Потом он о цветах забыл, стоят они долго, и вскоре к ним все привыкли, как привыкают к окну, столу, телевизору.
Однажды он долго работал в своей комнате и, откинувшись в кресло, так и уснул.
Проснулся далеко за полночь. На улице гудела майская пурга. Болела голова — то ли от усталости, то ли от перемены давления. Он потер виски и долго полулежал в кресле, уставившись в потолок. И вдруг он увидел, как большой зеленый комар, величиной с маленькую стрекозу и такой же прозрачный, пролетел мимо люстры и сел на потолок. Николай похолодел. «Боже, что ж это?» Он потряс головой и протер глаза. «А вдруг знамение? Боже, мой черед уже пришел?»
— Маша, — тихо позвал он жену. Никто не ответил. — Маша! — крикнул он громче. Он встал и, не отводя глаз от комара, пошел в ее комнату.
Она не спала.
— Маша! — тихо сказал он. — Там… летает…
