«Неужели наши отступают?» — думала она, не в силах больше ничем заниматься в штабе. Какая мука мученическая — ждать исхода боя, когда ты не участвуешь в нем. Время то и дело останавливается, не повинуясь гулким толчкам сердца. Как желала Вера сейчас победы, хотя бы самой небольшой, ради которой Михаил Дмитриевич не спал две ночи подряд, в которую так верил. Неужели фортуна не улыбнется ему снова? Бывало же и в неравном бою счастливое везение, к примеру, на Салмыше. Конечно, слагаемых успеха много: стойкость, порыв бойцов, командирское искусство да плюс ошибки твоего противника. Но вдобавок ко всему есть еще удача — то особенное состояние духа, о котором после говорят, что человек был в ударе... Она поморщилась от наивных рассуждений. При чем тут удача, везение, военное счастье, когда соотношение сил под Оренбургом таково, что и беззаветно храбрые комиссары полков — братья Башиловы встретили приказ о контрнаступлении весьма сдержанно.
Вера кинулась к распахнутому окну, отчетливо услышав звончатую дробь копыт. Наконец-то вернулся Ломтев. Ну, теперь он обо всем расскажет.
Николай вбежал в приемную начальника обороны, плюхнулся на диван, попросил воды. Вера подала ему холодный морковный чай. Он жадно выпил, поискал платок во всех карманах, не нашел, рукавом вытер обильный пот, застилавший глаза. Она обратила внимание, как изменился он за этот день, точно пролежал с температурой целую неделю: рыжая щетинка проступала на мальчишеском, остром подбородке, сухие губы обметала лихорадка боя.
Она уже ни о чем не спрашивала его: без того было ясно, что за Уралом худо.
— А где Акулов, Коростелев? — Он огляделся.
— Выехали в район Каменно-Озерной.
— Какая досада...
— Они скоро должны вернуться.
— Время не терпит. Поеду искать.
— Да что случилось? Говори, Николай.
— Случилось, случилось... Белые заняли Меновой двор.
— Не может быть! Они же отходили к Донгузской?
— На Донгузских высотах Жуков бросил против двести семнадцатого полка весь корпус. На виду у нас, под огнем, конные дивизии развернулись в одну сплошную лаву. Ну, и двести семнадцатый дрогнул, попятился. Две роты из новичков побежали, их вырубили до последнего.
— Боже мой...
— Я еще не видел такой массы конницы. Страшная сила, орущая, улюлюкающая, размахивающая клинками, от их дьявольского сияния можно ослепнуть. Ад! Если бы не картечь батареи Логвиненко, казаки снова бы вырвались к железнодорожному мосту.
— А что же бронепоезд?
— На бронепоезде кончились снаряды.
— Михаил Дмитриевич там?
— Великанов арестован.
— Кем?!
Вера привалилась к дверному косяку. Меловые пятна залили ее смуглое лицо.
— Сами бойцы арестовали. Полк понес большие потери.
— Ой-ой-ой... — Вера едва держалась на ногах.
— Город остался без начальника обороны.
— Скачи скорее за Акуловым. Ради бога, Коля, торопись!
— Ты не переживай, уладится, — мягко сказал он, пораженный тем, что, в ее глазах стояли слезы. — Акулову верят в полках безо всяких колебаний.
— Ну-ну, скачи, скачи!..
Когда Ломтев уехал, она заметалась по комнате, не зная, что бы предпринять сейчас, пока он разыщет председателя губкома или Коростелева. Кати Ениной на месте не оказалось. Начала звонить в губсовнархоз, Георгию Коростелеву, брату Александра Алексеевича. Телефон был непрерывно занят. И отчаявшись, она заплакала. Только теперь поняла Вера, как Михаил Дмитриевич ей дорог, и, поняв это, она испугалась уже за себя. Нет-нет, об этом не узнает никогда никто.
— Все обойдется, Вера Тимофеевна, Ломтев прав...
Она устало оглянулась: в дверях остановился. Родионов, почти упираясь головой о притолоку. Он был ровесником Ломтева, но, в отличие от него, никогда не горячился.
— Не понимаю, Сергей, как вы можете так рассуждать, когда...
— Когда арестован сам командующий. Слов нет, история печальная. Но Иван Алексеевич Акулов наведет там порядок.
— А если опоздает?
— Если... Вся война состоит из этих «если».
— Не философствуйте, пожалуйста, Сергей, мне не до того.
— Помню, как ваш Семен умел выждать, если — опять если! — положение складывалось очень, худо. Когда мы наступали с Кобозевым на Оренбург, Семен с путейцами попал в засаду около станции Сырт. И не укатил на паровозе-толкаче, и не бросился, очертя голову, на спешенных казаков. Отлежался с ребятами в кювете, пока не подоспел бузулукский бронепоезд. А потом Семеновы хлопцы чинно, без суеты, за час восстановили путь.
— Вы рассказывали.
— Да? Вот память...
— Слышите, Сергей, звонят.
И он пошел вразвалку к телефону.
Звонили из милиции. Родионов долго, терпеливо объяснял, что командующий вернется только поздно вечером. «Славный парень, хоть на вид не в меру благодушный», — рассеянно подумала Вера.
Майские сумерки сгущались медленно: казалось, этому весеннему, дню и конца не будет. Вере давно нужно было идти домой, к дочери, но как могла она оставаться до утра в полном неведении? Акулов и Коростелев все не появлялись. Значит, Ломтев перехватил их где-нибудь, и они вместе поскакали за Урал выручать из беды Михаила Дмитриевича. Лишь бы не опоздали. «Ты не переживай, уладится», — сказал Николай. Но мало ли что, — нервы у людей взвинчены до предела. Конечно, Михаила Дмитриевича никак не обвинишь в трусости или, тем более, в предательстве. Он не раз водил батальоны в контратаки. Совсем недавно 210-й полк, измотанный в боях под Нежинкой, отказался наступать. Великанов и комиссар полка Здобнов пошли вдвоем за броневиком. Тогда пристыженные бойцы двинулись тоже. В апреле он лично поднимал и 217-й в атаку на Меновой двор. Как же могли его арестовать?
Был бы сейчас тут Гай со своим Железным эскадроном. Гая Дмитриевич не дал бы в обиду своего комбрига, вместе с которым освобождал Симбирск. А не позвонить ли ему в Сорочинское?.. Эта мысль внезапно осенила Веру. Она встала, чтобы сказать об этом Сергею Родионову, целый день скучающему у телефонов. В пустой приемной Великанова остановилась: нет, она не может, не имеет права, наконец, отрывать командующего армией в такое время, когда идет наступление на Колчака. Да и кто, собственно, она? Простая женщина. Была бы хоть дежурной по штабу. Сергей Родионов посмеется над ней и, конечно, не вызовет командарма к прямому проводу. А Коростелев еще отчитает за самовольство. К тому же Александр Алексеевич относится к Гаю этак снисходительно за его недавние колебания — нужно защищать Оренбург столь дорогой ценой или лучше временно оставить. Но кто спас город в страстную субботу? Именно Гай отчаянной контратакой. Он из тех, кто не побоится прямо высказать, свое мнение кому угодно, даже Куйбышеву или Фрунзе. И если с ним не согласятся, то выполнит волю старших как собственную волю. Такой и Великанов. Неужели теперь во всем окажется виноватым Михаил Дмитриевич? Неужели Акулов, весь губком осудят его за эту неудачу?..
Вере уже казалось, что Михаила Дмитриевича снимут, непременно снимут с поста начальника обороны, раз дело приняло неожиданно драматический характер. Ну и пусть снимают, лишь бы остался жив. Пойдет командовать полком, батальоном — ему не привыкать к боевой цепи. И все-таки надо бы сообщить Гаю о случившемся. Ну почему он не позвонит сам, как обычно, в конце дня? Все одно к одному. Остается ждать, тянуть время, которое, словно курьерский поезд, затормозило на Меновом дворе...
Акулов, Коростелев, Великанов и Ломтев вернулись в штаб в одиннадцатом часу ночи. Расстроенные, хмурые. Особенно Великанов.
— Ты почему здесь, Вера Тимофеевна? — удивился Акулов.
Она сразу не нашлась, что сказать. Николай Ломтев ответил за нее:
— Да она чуть не расплакалась, узнав об аресте Михаила Дмитриевича.
Акулов укоризненно качнул головой, а Великанов благодарно глянул на нее, но тут же опустил голову.
Тягостная пауза насторожила Веру: она с надеждой посмотрела на председателя губкома.
Тот выпил стакан воды, налил еще. Расстегнул широкий ворот полувоенного френча, грузно облокотился на великановский рабочий стол, во всю длину застеленный картой-схемой. Без того задумчивые глаза Акулова были затянуты дымкой печали. Оглаживая темный ежик густых волос, он долго, изучающе смотрел на карту, на искусно выведенные стрелы неудавшегося наступления. Вера пыталась настроиться на ход его мыслей: что он думает сейчас о поражении 217-го полка на южных подступах к городу? И как он теперь относится к Михаилу Дмитриевичу, который, видно, поспешил с этим контрнаступлением? В конце концов, от него, председателя губкома, облеченного доверием ЦК РКП(б), ждут веского слова все товарищи, в том числе и комиссар штаба Коростелев... Но Акулов думал не о том, кто больше виноват: любую ошибку любого видного коммуниста в губернии он всегда относил на свой счет. И уж тем паче, когда речь шла о беспартийном человеке, Акулов искал причины беды не в полку, не в штабе обороны, не в самом командующем. Не оправдывал он случившееся и тем, что на войне всякое бывает. Эта формула явно не подходила для оренбургской обороны: здесь надо выиграть сражение вопреки классическим законам военного искусства, даже вопреки извечным правилам арифметики, которая всецело на стороне Дутова. Здесь требуются сверхвозможные усилия. И чтобы каждый защитник города был способен на такое, коммунисты должны превзойти в бою самих себя. Нет, не просто умереть, что, в общем, доступно каждому, а и смертью своей, когда она необходима, сомкнуть дрогнувшую цепь красноармейцев. Именно потому и погибли сегодня две роты новичков у Менового двора, что среди них не оказалось коммунистов. Опрокинула их не казачья лава, а стихийная волна страха: не зная, не видя, на кого бы опереться, они бежали, падали, как лоза, под дутовскими шашками. Ну и какой-нибудь затаившийся эсер ловко воспользовался катастрофой, подтолкнул бойцов на самоуправство...
