— Слыхали, — ответил Вилков и, чуть помедлив: — А как у тебя?
— Хреново… Наверно, посадят. Отчет не утверждают.
— Я это… к следователю ходил. Сказал ему: ежели для суда нужно, то мы напишем заявление, что наем сплавщиков был вынужденным, из-за нас то есть. Мы и виноваты. И на суд придем.
— Ну, спасибо!
— Ты извини, что так вышло между нами. Погорячились. — Вилков только руками развел.
— Ладно… Я сам виноват, — сказал Чубатов и пошел прочь.
В кабинете у Конькова посреди стола лежала серая папка с крупной белой наклейкой, и — черная надпись: "Дело N_76". Увидев эту папку, Чубатов почуял холодок на спине, и сердце заныло и затюкало… Но виду не подал и говорил, бодрясь:
— Здорово, капитан! Давно не виделись.
Коньков поздоровался за руку, указал на стул, сам сел напротив, все приглядывался к Чубатову.
— Вроде бы никаких следов. У лесника Голованова вы по-другому выглядели.
— На нашем брате как на собаке зарастает, — усмехнулся Чубатов. — Жаль, что мы встречаемся, капитан, вроде по необходимости.
— Такая служба у нас, Чубатов. Свидания наши случаются не по взаимной симпатии.
— Я надеюсь, что они происходят по недоразумению.
— Дай-то бог, как говаривал мой папаша. Вроде бы вас били? — спросил Коньков деловым тоном.
— Пустяки! — покривился Чубатов. — И здесь чистое недоразумение. Ребята не виноваты. Выпимши были.
— А кто же виноват?
— Очевидно, я, если плоты в тайге остались. Сели прочно…
— Где бы они ни завязли, а рукам волю тоже давать нечего. Я не понимаю, к чему вы покрываете лесорубов?
— Все это мелочи. Погорячились ребята. Их тоже понять можно. Они с одним авансом остались.
— Сколько потратили на аванс?
— Восемь тысяч рублей. Остальные восемь тысяч рублей потрачены на продукты, такелаж, топляк… Там все записано, — Чубатов кивнул на папку.
— Видел я твои записки, — проворчал Коньков, открывая папку. — С ними только по нужде ходить, и то не очень они пригодны — невелики.
— Других не имеется. Впрочем, раньше и такие хороши были.
— То-то и оно, что раньше. Раньше вы лес сюда пригоняли, а теперь где он?
— Да что он, сгниет, что ли, до весны?! — взорвался Чубатов. — Здесь же будет.
— До весны тоже надо дожить.
— Кто собрался помирать, тому и лес мой не поможет.
— Лес нужен в хозяйствах, а хозяйство вести — не штанами трясти. Вон, нахозяйничал! — указал Коньков на бумаги в папке. Взял одну расписку. Ну, что это такое? Полюбуйся на документ! — Прочел: — "Мною, бригадиром Чубатовым, куплены за наличный расчет в магазине Потапьевского сельпо тросу оцинкованного 100 метров за 250 р., бухта каната просмоленного — за 100 р., проволоки сталистой за 50 р. В чем и расписываюсь — И.Чубатов. Товар продал Г.Пупкин…" Что это за Пупкин?
— Пупков, — ответил Чубатов, — продавец Потапьевского сельпо.
— И ты хочешь всерьез доказать, что цинковый трос и проволоку, да еще канат купил в сельпо? Смешно! Это одно и то же, что купить слона в посудной лавке. У кого купил канат и трос, ну?
— Вы лучше спросите, что бы я мог делать без того каната, без троса, без проволоки в лесу? Как лес трелевать? Чем? Мне ведь этого добра никто в районе не дал. Да и где они его возьмут?
— Между прочим, резонно. — Коньков помолчал. — Но, когда вас отправляли в тайгу, ведь знали же наши заказчики, что без такелажа вам не обойтись?
— Конечно! Что они, дети, что ли?
— Как же выходили из положения?
— Бумагу сочинили, — ответил Чубатов. — А что они еще могут придумать? — Он достал из бокового кармана бумажник, извлек оттуда сложенную вчетверо бумагу, развернул ее и подал Конькову. — Вот она. Это справка, то есть вроде оговорки, которая прикладывается к деньгам и выдается мне на руки. На под отчет! И наставление, и оправдание денежных затрат.
Коньков взял эту справку-памятку и прочел вслух:
— "В случае необеспеченности такелажем бригадир сам приобретает его за счет ремстройгруппы, но не выше установленных норм и существующих цен".
— Н-да, — Коньков повертел в руках эту диковинную бумажку, осмотрел, словно музейный экспонат, положил в папку. — Сколько положено было истратить вам на такелаж по нормативам?
— Дак нет никаких нормативов! На практике за прошлые годы установлено было, что на заготовку полутора тысяч кубов тратили на такелаж тысячи две рублей. Ну, примерно столько же и теперь затратили, а заготовили на полтыщи кубов больше.
— И вам их не списывают?
— Нет. И плюс к тому — четыре тысячи за подъем топляка. И даже те деньги, что на аванс израсходовал, тоже не списывают.
— Так, так! — Коньков взял из папки еще одну расписку. — А это что за такелаж купили вы у лесника Голованова?
— Это я сани купил у него и подсанки.
— Сани за четыреста рублей?
— А что ж вы хотите? Шесть саней да шесть подсанков. Сани по сорок рублей, подсанки по тридцать. Итого — четыреста двадцать.
— А какая им государственная цена?
— Не знаю. Их делал Голованов, он и цену установил.
— А лошадей где брали?
— В удэгейской артели у Кялундзиги.
— А где документы?
— Сгорели, и дыму не было! Какие документы, капитан? Охотники приезжали на зимовье, привозили продукты, пушнину отвозили, а лошадей давали нам в работу. И сами помогали. Мы им платили. У меня там записано. Они подтвердят. Не даром же работали! Но попробуй взять расписку с удэгейца! Он тут же сбежит.
— Все это очень мило. Но как вы докажете, что деньги эти, — Коньков ткнул в бумаги, — пошли на заготовку леса, а не куда-то еще?
— Дак лес-то заготовлен! Чего же мне доказывать?
— Вы как дите неразумное… — с досадой сказал Коньков. — Да за один этот трос, приобретенный на стороне!… Ведь кто-то положил эти деньги в карман не по закону.
— Значит, если бы я пригнал лес, то все было бы по закону. А поскольку плоты сели, то и такелаж я не имел право покупать, и заготовлять лес. Плоты эти теперь, значит, незаконные?
— На все есть свои правила, — уклончиво ответил Коньков.
— Ну, тогда возьмите шестнадцать тысяч рублей, поезжайте в тайгу и заготовьте две тысячи кубометров по правилам. Поезжайте! Деляну отмерят. Все остальное добывайте где хотите… Ну?!
— Я заготовкой леса не занимаюсь.
— А мне зачем она? Мне нужен этот лес? Да в гробу я видел его, в белых тапочках! Но меня же просили. Христом-богом умоляли. Достань леса, привези! Задыхаемся! Для кого же я старался? Для себя, что ли?
— Но ведь не даром же.
— А вы еще хотели, чтоб я даром старался? Шкуру на скулах обмораживал, руки в кровь сбивал, изворачивался, голодал… И все даром?
— А что у вас с Боборыкиным? — стараясь остудить не в меру распалявшегося Чубатова, спросил Коньков. — Почему он так зол на вас?
— Живодер он и сука! — зло сказал Чубатов. — Хотел продать мне свои излишки. А я ему дулю показал. Поднял у него под носом шестьсот кубов топляку. И по дешевке. Вот он и взбесился…
— Веселый вы человек, Иван Чубатов.
— На настроение не жалуюсь, капитан. Надеюсь, вы мне его не испортите?
— Не знаю… По крайней мере, не уверен. Одно могу сказать: мне не до смеху.
— Да вам по службе не положено. Ваша форма требует от вас строгости поведения. Это мы понимаем.
— А где хранятся лесные излишки у Боборыкина?
— Сгорели. А может быть, и сам поджег. Он — патентованный жулик.
— Вы можете это доказать?
— Нет. Этого никто не докажет.
— Н-да. Ну, ладно. Подпишитесь под протоколом и из района не выезжайте. Идет следствие.
— Всегда пожалуйста. До новых встреч!
Чубатов расписался и бодрой походкой вышел. Коньков проводил его до наружных дверей. Возвращаясь, он столкнулся в коридоре с прокурором. Тот коротко заметил:
— А я к тебе. — И, кивнув на дверь в кабинет Конькова, предложил: Зайдем на минутку! Поговорить надо! Взял Чубатова под стражу? — спросил прокурор в кабинете.
— Нет. Отпустил под расписку.
— Почему?
— Потому что не считаю его опасным преступником.
— Сгорел склад… Возможно, куплен краденый лес. Потрачено более десяти тысяч рублей.
— Краденый лес Чубатов не покупал. Это я установил точно.
— Но расходы не подтверждены. Верить Чубатову нельзя. Он может помешать следствию. По закону его надо изолировать.
— Он не растратчик.
— Ты изучал его бумаги?
— Изучал.
— Можно установить документально, сколько и куда он потратил?
— Он сам охотно признается.
— Слово к делу не подошьешь, Леонид Семенович.
— У нас нет оснований не верить ему.
— Ты считаешь подобную трату государственных денег вполне законной?
— Нет, не считаю.
— Так виноват он или нет?
Коньков подумал и сказал:
— Выходит, так: не останься он за топляком, не задержись на месяц плоты были бы доставлены по назначению. Такелажные расходы Чубатова и все прочие были бы списаны, то есть вошли бы в себестоимость леса. И все было бы в порядке. Все остались бы при своих интересах, и никто бы не предъявил Чубатову никаких обвинений. Значит, вина его в том, что он поднял бросовый лес и решил пустить его в дело? То есть наказывать его будем за инициативу. Вот и рассуди — по совести мы поступаем или нет?
