Довольный своим новым положением, уверенный в себе, одетый с форсом — в кожаном пальто, хотя на дворе было еще тепло, Танцюра подсел к столу.
— Как поживаешь? Замуж не вышла?
— А ты почему не в армии, Ефрем? — вместо ответа спросила хозяйка.
Танцюра усмехнулся:
— Родину защищать? Я ведь был врагом народа.
— Вот уж не знала.
— Никто этого не знал. Отца моего раскулачили еще в тридцатом… А я боролся с Советской властью. Об этом тоже никто не знал.
— Ишь какие секреты открываются! — смеясь, сказала хозяйка, точно ей было это безразлично и она проявляет чисто бабий интерес.
— Ты одна или у тебя кто есть в доме? — неожиданно спросил Танцюра.
— Кто у меня может быть? Одна я, да вон за перегородкой брат спит, чахоткой болен.
Танцюра не спеша поднялся, отодвинул рукой ситцевую занавеску и заглянул в каморку. Там спал худой заросший мужчина, повернувшись лицом к стене.
Танцюра вернулся, подошел к подоконнику и стал перебирать патефонные пластинки. Вдруг он размахнулся и об угол стола вдребезги разбил одну из них.
— Зачем же ты мои пластинки бьешь? — спросила хозяйка миролюбиво, но с упреком.
— Песня о Каховке… «Каховка, Каховка, родная винтовка…» Довольно, отпели они свои советские песенки.
Притаившись за перегородкой, Задорожный все это слышал и лежал, еле сдерживая себя от гнева. Хозяйке, как видно, тоже трудно было разговаривать с предателем.
— Все равно вам намылят шею, — сказала она.
— Нет. Мы их одними машинами задавим. Видала, сколько у немцев машин, да какие! А возьми армию, как все одеты, как питаются!
— Русский положит в карман кукурузу и победит.
— Ты что, коммунисткой стала, Катерина?
— Нет.
— А почему их защищаешь?
— Я к слову…
— Перво-наперво всех партийных перестреляем. А там и за других возьмемся, — пообещал Танцюра…
Эта встреча крепко запомнилась Задорожному. Но тогда все обошлось благополучно: через несколько дней он нашел свой партизанский отряд и повел его в первый рейд.
С тех пор Задорожному не раз приходилось слышать о Танцюре. Озлобленный враг лютовал, он выдавал коммунистов и комсомольцев. Расправы не избежал ни один человек, выражавший сочувствие Советской власти. Своими руками предатель казнил даже детей, если они были из семей коммунистов. Узнал потом Задорожный, что и с Катей он поступил таким же образом, — не явка провалилась, а просто так, на всякий случай, Танцюра донес на нее, и женщину казнили в гестапо.
За особые заслуги фашисты назначили Танцюру инспектором окружной полиции. Тут он и развернул свою деятельность против партизан.
Одни степные ветры да вьюжные ночи могли бы поведать, как трудно было вести партизанскую войну в Донбассе, в условиях открытой степи, при отсутствии лесов, где можно было бы передохнуть. Здесь на каждом шагу рудники, поселки, города. Единственной формой партизанской войны был рейд, непрерывный, быстрый, с дерзкими налетами на вражеские гарнизоны, с умелыми уходами из-под удара.
Из донесения разведки Задорожный знал, что в селе Первомайском, куда направлялась сейчас машина, находилась продовольственная база полицейской службы.
Операция была необычайно трудной. Поэтому командир лично взялся руководить ею. Роль переводчика поручили Марату Папазьяну, бывшему заведующему Дворцом культуры. В немецком языке он был не слишком силен, зато имел блестящую память, был находчивым и ловким. В отряде его не зря прозвали «министром иностранных дел».
Гитлеровских мундиров самых разнообразных воинских частей в отряде накопилось много, да и партизаны привыкли действовать в «нарядах» противника. Папазьян до войны был «актером» и теперь считался главным костюмером. Это он наклеил командиру отряда тонкие злодейские усики, прицепил к мундиру Задорожного два Железных креста, благо этих побрякушек накопилось в хозчасти немало.
Пригодилась и отбитая в последнем бою итальянская машина. Нашелся шофер, по фамилии Царь, бывший забойщик, а теперь один из самых отчаянных разведчиков. У этого великана был старинный тесак, на рукоятке которого он вырезал собственное изречение: «Я умру, но и ты, гад, жив не будешь».
Перед операцией партизаны хорошенько умылись снегом, побрились и переоделись в немецкую форму.
Лишь придирчивый глаз мог заметить, что форма не у всех солдат одинакова и что карманы курток и штанов оттопыриваются от каких-то увесистых предметов. Это были гранаты. Кое-кто из партизан сумел положить за пазуху несколько запасных автоматных дисков.
2С вершины холма показалось в долине село Первомайское. Партизаны расселись на немецкий манер и притихли.
При въезде в село, возле мостика, машину остановил часовой. Это был полицай в овчинном кожухе, валенках и с винтовкой. На рукаве белела повязка с желтыми полосами — отличительный знак полицая. Он вскинул руку в фашистском приветствии и выкрикнул:
— Слава Украине!
Папазьян вылез из машины и, заложив обе руки за спину, чтобы полицай не увидел револьвера, не спеша направился к нему.
— Почему здесь стоишь? — на ходу спросил Папазьян.
— Охраняю село от партизанив, господин охвицер, — бодро ответил полицай и выпятил грудь, увидев за стеклом кабины важного немецкого майора.
— Кто в селе? — не останавливаясь, спросил Папазьян.
— Никого нема. — Полицай беспокойно взглядывал на Папазьяна, не понимая, почему тот идет прямо на него.
— Староста дома?
— Так точно! Когда я уходил на пост, Петро Иванович сидали снидать[17].
Папазьян сделал знак шоферу, тот включил мотор, и под его рокот Папазьян выстрелил в полицая.
Командир отряда выпрыгнул из кабины:
— Черевиченко!
— Есть, товарищ командир!
Двое партизан оттащили полицая в сторону и присыпали снегом. Черевиченко занял его пост. Командир предупредил партизан:
— Помните: в селе ни выстрела, ни слова по-русски. Ферштейн?
— Ферштее, товарищ командир. Гутен морген, в общем, все зрозумило!
В селе было тихо. Папазьян приоткрыл дверцу и спросил у пробегавшего мальчика, где находится полиция и где живет староста. Подросток указал на большую хату напротив церкви. Машина развернулась и с ходу въехала во двор старосты, распугивая гогочущих грязно-белых гусей.
На порог выбежал староста без шапки. Еще не зная, кто из немецкого начальства приехал, он шикал на волкодава, рвущегося с цепи, и кланялся машине до самых колес.
Папазьян спрыгнул с подножки, небрежным жестом смахнул перчаткой снег с носков шевровых сапог, после чего распахнул дверцу перед немецким майором.
Староста Талалай благоговейно приоткрыл рот при виде офицера в шинели с меховым воротником. Майор, не глядя на старосту, походкой хозяина направился к хате. Староста семенил сбоку и все время кланялся.
Папазьян подал своим общую команду по-армянски:
— Тхек, гордзианцек! [18] — И добавил по-грузински: — Чкара, чкара! [19]
Не будь столь напряженной обстановки, партизаны рассмеялись бы озорству разведчика, потому что не поняли ни слова из его команды. Но все они дружно кинулись исполнять приказание: каждый знал заранее, что должен делать.
Майора войск СС Фридриха фон Ленца, как его представил Папазьян, староста провел в самую большую комнату с окнами на улицу, из которых, как сразу заметил Задорожный, была хорошо видна дорога. Кроме того, небольшое окно выходило во двор, где находился большой каменный сарай с дверью, обитой железом и запертой пудовым замком. Там и находился склад продовольствия.
Папазьян вызвал старосту и в присутствии «высокого начальства» сообщил, что они являются карательной группой по борьбе с партизанами и что старосте надлежит нагрузить машину продовольствием и фуражом для боевой конной группы, которая идет следом. Если при этом староста покормит уставших солдат, то господин майор Фридрих фон Ленц отметит его усердие и доложит о нем верховному командованию.
Старосту Талалая покорили великосветские манеры офицера-переводчика. Поглядывая на мрачных немецких солдат, которые отряхивали помятые шинели, староста умильным голосом говорил Папазьяну:
— Яки хорошие немцы. У нас таких не було: смирные, не стреляют, бачь, отряхаются, чтобы чистыми быть…
Папазьян покровительственно похлопал старосту по спине и сказал:
— Это особые немцы!
Староста крикнул жене:
— Ганно, а ну, собирай закуску, хай поедять господа немци!
Грузить продовольствие и фураж Талалай велел прислать трех сельских полицаев. К их удивлению, «немецкие солдаты» тоже стали таскать мешки с мукой, бочонки с салом.
Алексей Задорожный огляделся в доме старосты. «Неплохо устроился предатель». В комнате стоял полированный зеркальный шкаф, новое пианино, дорогой радиоприемник. Уют комнате придавал роскошный фикус — все это было явно украдено во Дворце культуры пли в школе. Впрочем, и продовольствие, которое грузили в машину хлопцы, тоже было отнято врагом у народа. Хорошо бы все это раздать селянам, как всегда поступали партизаны, но сейчас этого делать было нельзя.
