Тучный полковник, начальник артиллерии бригады, сделал шаг к столу:
— Товарищ генерал-лейтенант, разрешите доложить. Все артиллерийские средства бригады по распоряжению штаба армии переданы левому соседу. В бригаде имеются только три пушки, которые...
— Которые стреляют по своим, — перебил Игорь Владимирович. — Следовало бы вместе с пушками передать соседу и начальника артиллерии.
— Вам просто повезло, что у вас осталось только три пушки, — сказал с усмешкой полковник Славин. — Будь у вас больше пушек, они бы такого натворили.
В соседней комнате послышался сдерживаемый шум. «Сюда, сюда», — говорил за дверью удивленный, радостный голос.
— Что там еще? — Игорь Владимирович посмотрел на закрытую дверь, и все повернули головы в ту же сторону.
Дверь распахнулась. На пороге появился молодцеватый старшина, перетянутый ремнями.
— Товарищ генерал-лейтенант, разрешите доложить. Принесли раненого бойца. Докладывает старшина Кашаров. — Старшина красивым заученным движением опустил руку и сделал полушаг в сторону.
— Принесите его, — сказал командующий.
Беспалов встрепенулся, по телу его от ног к голове пробежала судорога.
Торжественно и молча солдаты внесли Шестакова и положили его на пол. Шестаков лежал на животе, прижавшись щекой к плащ-палатке, левая штанина была вся в крови до колена. Солдаты отошли назад и тесно сгрудились у раскрытой двери. Войновский стоял у палатки рядом с Беспаловым.
Ганс подбежал к Шестакову и лизнул его руку. Шестаков открыл глаза и покосился в ту сторону, где сидел командующий.
Ганс лег на,бок, протянул передние лапы и стал играть с Шестаковым.
— Полюбуйтесь на свою работу. — Игорь Владимирович посмотрел в угол на Беспалова, и все повернули головы в угол. Беспалов сделал судорожное глотательное движение и шагнул к палатке, на которой лежал Шестаков.
— Простите меня, — сказал он. — Пожалуйста, простите. Командующий резко поднялся, и все в избе подтянулись и встали смирно.
— Полковник Рясной, — сказал Игорь Владимирович, — снимите погоны с командира батареи.
Рясной тяжело вышел из шеренги и на негнущихся ногах пошел вперед. Чтобы дойти до Беспалова, ему надо было пересечь избу и пройти мимо Шестакова. Рясной наступил сапогом на край плащ-палатки, Шестаков неожиданно быстро перевалился на бок и схватил Рясного за сапог.
— Не надо так делать, — ясно и четко сказал Шестаков.
Рясной с трудом удержал равновесие и стал дергать ногу, но Шестаков крепко держал ее.
— Не надо, товарищ генерал, не надо наказывать человека. Человек не виноват. В меня немецкая пушка попала.
Рясной остановился и посмотрел на командующего. Беспалов умоляюще смотрел на Войновского.
— Кто из офицеров был на месте происшествия? — спросил Игорь Владимирович. — Откуда прилетел снаряд?
— Разрешите доложить, товарищ генерал-лейтенант, — сказал Войновский. — Я не видел, откуда прилетел снаряд. Я находился на дне окопа.
Шестаков увидел среди других офицеров капитана Шмелева и протянул к нему руку.
— Как же так, товарищ капитан? Скажите вы.
Сергей Шмелев стоял не шелохнувшись и даже не посмотрел на Шестакова.
— Час от часу не легче, — сказал командующий. — Из какого детского сада вы набрали этих офицеров?
— Товарищ генерал-лейтенант, — сказал Войновский, густо краснея, — я не мог видеть. На мне лежал ефрейтор Шестаков. Он закрывал меня своим телом.
Беспалов опустил голову.
— Прекрасно. Солдат закрывает своим телом командира, спасает его жизнь, а тот даже не считает нужным доложить об этом. — Игорь Владимирович кипел от негодования.
— Не надо. — Шестаков закрыл глаза и выпустил ногу Рясного. Рясной не тронулся с места и продолжал стоять рядом с Шестаковым.
— Разрешите доложить, товарищ генерал-лейтенант, — сказал Войновский. — Услышав приближение снаряда, ефрейтор Шестаков закрыл меня своим телом. Докладывает командир второго взвода второй роты лейтенант Войновский.
— Это какой же Войновский? — спросил Игорь Владимирович. — Не сын нашего Войновского?
— Никак нет, Игорь Владимирович, — ответил полковник Славин. — Сын нашего Войновского находится сейчас в училище.
— Так, так, — сказал Игорь Владимирович и покачал головой. Теперь все смотрели на него. Даже Беспалов поднял голову и смотрел на генерала. Командующий увидел эти взгляды, и глаза у него стали пустыми и плоскими.
— Солдат проливает кровь за своего командира, — жестко сказал он, — а командир даже не может рассказать про обстоятельства ранения. Зато об этом знает генерал. Приказываю: ефрейтора — за проявленное в бою мужество и геройское исполнение солдатского долга — наградить медалью «За отвагу». Командира батареи — за преступную халатность и стрельбу по боевым порядкам пехоты — разжаловать в ефрейторы и назначить на должность подносчика снарядов. У меня все. — Игорь Владимирович с грохотом отодвинул стол и зашагал к двери. У плащ-палатки он приостановился и посмотрел на Шестакова: — Даже в этой разболтанной бригаде солдаты герои. На таких солдат я могу надеяться.
— Возьмите меня. Прогоните железо, — сказал Шестаков. — Я мастер по дереву, я не хочу железа. Запишите адрес по специальности.
— Быстрее везите раненого в медсанбат. Можете взять моих лошадей. — Игорь Владимирович быстро вышел из избы, и офицеры гурьбой двинулись за ним, громко разговаривая и осторожно обходя лежавшего на полу Шестакова.
Изба опустела. Только пес сидел на полу и лизал руку хозяина. Шестаков слабо пошевелил пальцами. Ганс обрадованно завалился на спину, задрал задние ноги, высунул язык, показывая, как умирает Гитлер.
Прощаясь с командирами, Игорь Владимирович протянул руку Шмелеву:
— Я подумаю над вашим предложением, капитан. Помните Парфино? Я жалею, что тогда не послушал вас.
— Я готов хоть завтра форсировать озеро, товарищ генерал, — сказал Шмелев.
— Не спешите, капитан. Прежде надо накопить силы.
— Я готов, — упрямо повторил Шмелев. — У меня сил достаточно.
— Ой, капитан, не шутите со своим генералом. — Игорь Владимирович улыбнулся и вскочил на лошадь.
— Я не шучу, товарищ генерал, — ответил Шмелев. — Я вообще шутить не умею.
Дорога уходит вдаль, петляет, ведет за собой. Вышла на большак, потом на шоссе, потом опять проселок с васильками, через лес, мимо пруда, мимо кладбища. Дорога нескончаема, мы идем по ней весь век наш и оставляем по пути живых. В кюветах опрокинутые повозки, машины, лошади с вздутыми животами, солдаты с вывернутыми карманами, дети, старики, цари и рабы — дорога всех выбрасывает за обочину. Деревня обуглилась, только могильно торчат печи, и девочка Катя уже не выбежит из дома на дорогу. Мы шли всю ночь, и еще одну ночь, догнали своих и вышли на пыльный шлях. По дороге шли коровы, большое племенное стадо, всеми брошенное, никому не нужное, забытое. Коровы были породистые и медлительные, они шли туда, куда уходили люди. Ноги у них были в кровь разбиты, они отставали от людей и скоро остались одни. Они увидели нас и остановились. В глазах у них стояли слезы, прозрачные, крупные слезы. Коровы были не доены много дней, вымя раздулось и свисало чуть не до земли, им было больно, они плакали — почему они не нужны больше людям? Они запрудили все шоссе, а мы прибавили шагу, чтобы быстрее пройти сквозь стадо. Немец выскочил из-за леса. Мы бросились врассыпную по кюветам, немец развернулся и начал бить. Плотная очередь прошила стадо. Коровы одна за другой опускались на землю и тоскливо мычали. Молодая буренка опустилась рядом со мной в кювет, словно прилегла, и тяжело дышала. Пуля прошла сквозь вымя, розовое молоко било вверх фонтаном прямо на мои сапоги. Вымя оседало, как лопнувший шар, а молоко все темнело, пока не стало совсем красным. Тогда она глубоко и радостно вздохнула и закрыла потухшие глаза. Ногам было сыро от молока. Коровы тоскливо мычали и смотрели нам вслед, а мы пошли своей дорогой и шли еще много дней, и опять было всякое, а коровы остались лежать за обочиной, но я никак не мог забыть, как розовое молоко хлестало фонтаном, — тогда в груди зажегся огонь, он жег, сдавливал сердце и вот горит с тех пор, горит в груди, горит и не дает покоя.
Солнце давно село, и закат погас, а Сергей Шмелев все сидел на камне у берега и смотрел в озеро. Вода лежала спокойно и казалась черной и застывшей. Небо тоже было черным, без звезд, но вода была всего чернее, и там, где она соединялась с берегом, тянулась неровная черная линия, а влево от нее в темной глубине берега угадывался черный остов маяка. Джабаров стоял рядом, Шмелев не видел его в темноте, но чувствовал его и даже знал, что Джабаров стоит прямо, положив руки на автомат, и тоже смотрит в озеро. Кругом было тихо и спокойно. Шмелев прислушался.
