Пришел местный «винодел», начальник ремстройконторы ткацкой фабрики — Александр Иванович Кривцов. Это — высокий, плотный, крупнолицый человек с бритой головой, винодел и садовод. Руки у него исцарапаны; сегодня воскресенье, и он обрезал крыжовник. Он рассказывает, как ухаживает за крыжовником, черной смородиной.
С 1938 года, прочитав брошюру о том, как делать плодово-ягодное вино, Александр Иванович увлекается виноделием. Он принес с собой бутылку из-под шампанского с черносмородиновым вином. Бутылка залита варом. На ней фанерная бирка: какое вино, какого года розлива. Эта бутылка оказалась 1948 года. Вино чуть кислит, но сладкое, очень вкусное. Оно густого красного цвета.
Александр Иванович по-детски радуется, когда хвалят его вино, причем, как он считает, понимающие люди. «Иному дашь, — говорит он, — а тот: „Ничаво, сладкое… Не запеканка ли?“ —.
После усиленных наших похвал Александр Иванович побежал домой, принес из погреба другую бутылку, — она вся в паутине и в земле. Это — крыжовенное, урожая 1950 года. Оно белое, крепкое, к нему прибавлен спирт.
Вина Александр Иванович ежегодно приготовляет литров сто восемьдесят. И всё выпивает: пьет дома с гостями, носит приятелям, особенно если кто в больнице. Он считает свое вино целебным. В этом есть резон: оно ведь из ягод и сахара.
Между прочим, бутылки из-под шампанского Александр Иванович берет потому, что обыкновенные — разрывает или вышибает из них пробку. Он вспоминает, что когда только занялся виноделием, то пригласил гостей отведать своего, вина, но получился конфуз: гости ожидают, а он полез в погреб за вином, глядит — все оно на полу: пробки вышибло!..
Ко всему этому Александр Иванович еще и охотник и рыболов. Но об этой своей страсти он рассказывает, добродушно посмеиваясь. Видно, что, будучи человеком компанейским, охоту, и рыбную ловлю он любит из-за возможности быть среди людей. Он рассказывает несколько забавных, типично охотничьих историй.
О том, например, как семидесятилетний поп Иван, завзятый рыболов, решил зимой половить рыбу из лунок другого старика, знавшего „места“. Поп провалился в воду, а старик, пришедший ловить рыбу, извлек его из проруби, положил, в обледеневшем тулупе, на салазки и отвез попадье. Некоторое время спустя старика позвали к попу. Старик решил, что поп отходит и хочет попрощаться с ним, — они были дружны. Но поп, когда старик пришел, был здоровехонек. Пребывание в проруби на морозе ему нисколько не повредило. Он стал уговаривать приятеля уступить ему по дружбе лунки.
В рассказах этих — старый Райгород».
Сейчас, спустя два с лишним года после знакомства с Кривцовым, можно о нем добавить следующее. Летом 1953 года, повздорив с начальством, он ушел с ткацкой фабрики, где проработал много лет, отремонтировал и построил много домов. Он решил поступить на «легкую» работу в кремль. Работа в кремле, в музее, не имеющем денег, была бы и впрямь легкой — мелкий ремонт зданий. Но над Райгородом спустя несколько дней после ухода Александра Ивановича с ткацкой фабрики пронесся ураган, кремль потерпел страшные разрушения, и было решено приступить к его реставрации. Александр Иванович назначен был производителем работ. Вот уже два года, как работает он в этой должности, и работает, надо сказать, хорошо, споспешествуя, как говорили в старину, украшению родного города. Понятно, что работа эта далеко не тихая, были у Александра Ивановича и неприятности, известные каждому строителю, и он с простодушной усмешкой рассказывает при встречах, как искал себе тихого стариковского местечка.
* * *
На дороге в Ужбол меня окликает Виктор, старший сын Натальи Кузьминичны. Он ведет трактор «Беларусь», к которому прицеплена тележка. Тракторист сидит рядом с Виктором, уступил ему баранку, и тот горд, приглашает меня сесть в тележку. Виктор работает учетчиком тракторной бригады, а сейчас, объясняет он мне, они отвозили сено в счет госпоставок.
В начале мая Виктор вернулся домой из Донбасса, где жил последние два года. В колхоз вступать он не хотел, боялся, что заставят работать на лошади, да и вообще считал колхозную работу «низкой». Он вскопал матери всю усадьбу, разделал и набил навозом гряды. Я как раз приезжал тогда в Ужбол и помню, как Николай Леонидович предлагал Виктору вступить в колхоз, работать молотобойцем, чтобы выучиться на кузнеца. Но Виктор все не решался. Ему двадцать семь лет, сложения он могучего, удивительно силен и добродушен. Он еще не женат, никак не выберет невесты, хотя на примете и есть одна девушка из дальнего лесного района, из «леснины», как говорит Наталья Кузьминична. Девушка эта работает там колхозным счетоводом, за Виктора пошла бы с охотой. Но он все раздумывает, не решается. Работой своей в тракторной бригаде, видать по всему, он увлекся, старается изучить все виды тракторов и не без гордости рассказывает мне сейчас, что ездил уже на всех тракторах, кроме ДТ-54. Виктор ходит еще и на покос вместо матери, помогает ей на усадьбе. Судя по всему, он заработает немало хлеба и денег. А сена — и как учетчик, и за косьбу — уже и сейчас много заработал. Специальности у него почти нет, и в городе он заработает куда меньше, нежели в колхозе, особенно если учесть доход с усадьбы. Наталья Кузьминична, сообразив, что весна нынче поздняя и холодная, мало посадила огурцов и помидоров: неурожай на них будет, зато луку посадила уйму. По всем приметам, ей известным, лук должен был уродиться. И верно, лук уродился на славу. Она выручит за него тысяч десять. Вот если бы так могли планировать и председатели колхозов!
А с усадьбы, мне кажется, и началась перемена судьбы Виктора.
В марте нынешнего года зашел ко мне в Ужбол Иван Федо-сеевич. Он задержался й заночевал, а утром, лежа на печи, завел с Натальей Кузьминичной несколько ленивый, как бы праздный разговор.
«Ты кто, — спросил, — колхозница или избе своей сторож?»
Чувствуя себя как бы ответственным и за Наталью Кузьминичну и за Ивана Федосеевича и желая как-то сгладить неловкость этого разговора, я поспешил сказать, что Наталья Кузьминична больна и работать в колхозе ей врачи не разрешают. Но Иван Федосеевич не унимался. Он спросил, есть ли у Натальи Кузьминичны дети, а когда узнал, что один ее сын в армии, но есть еще и другой, в Донбассе, то совершенно спокойно рассудил:
«Был бы я у вас председателем, отрезал бы половину усадьбы, или пускай сын возвращается в колхоз. Не оставил бы тебе сорок пять соток».
«Это как же? — несколько даже растерялась Наталья Кузьминична. — Кто бы тебе позволил?»
«А вот так. Собранием бы решили».
«Да мы бы тебя, такого, с председателей прогнали».
Тут настала очередь удивляться могущественному Ивану Федосеевичу, с которым любогостицкие колхозники не посмеют так разговаривать, с которым и начальство говорит почтительно, выбирая выражения. Он спросил с удивлением:
«Это как же, прогнали бы?»
«Да вот так. Не охальничай!»
Я похолодел от неожиданного оборота, который принял разговор. Но друзья мои продолжали разговаривать довольно мирно, не видя во всем этом ничего для себя обидного.
Должно быть, все же разговор этот запал в душу Натальи Кузьминичны. А тут еще спустя некоторое время и в Ужболе, на правлении, заговорили о том, чтобы у таких, как Наталья Кузьминична, отрезать часть усадьбы. Сперва Наталья Кузьминична не хотела верить, что Николай Леонидович, который живет у нее, да к тому же не охальник, как Иван Федосеевич, чтобы мягкий и деликатный Николай Леонидович согласился с таким предложением колхозников. А потом, убедившись, что это именно так, она хотела было не пускать Николая Леонидовича к себе в дом, но, отойдя и смягчившись, все же пустила, предварительно отругав. Во всяком случае, она сочла за благо вызвать Виктора домой. Правда, поскольку второй ее сын в армии, усадьбу не отобрали бы, но все же, кто его знает, чем обернется дело. Чем искать где-то справедливости, пусть уж лучше Виктор живет дома. Раз уж такие пошли разговоры, хлопот и беспокойства не оберешься.
Вот так и случилось, что Виктор стал работать в колхозе и, как мне кажется, работой своей, да и вообще жизнью весьма доволен. Сказалось, я думаю, и то, что и мы с Андреем Владимировичем советовали ему так поступить, что вообще Виктору жить в доме, где бывает Андрей Владимирович, где живет Николай Леонидович, куда и мы часто приезжаем, интересно.
Парень он работящий, трезвый, имеющий вкус к культуре, — он любит слушать радио, читать газеты. Вот и надо бы, чтобы доступнее было каждому здешнему молодому человеку то, что Виктор имеет благодаря общению с нами, с Николаем Леонидовичем, который привез сюда свой приемник, приносит газеты и журналы. Надо, чтобы всего этого было больше в деревне. И дело не только в том, что надо выпускать побольше интересных книг и, журналов, да по дешевой цене. Дело не только в том, что надо больше выпускать хороших и дешевых приемников, мотоциклов, музыкальных инструментов. Надо еще и пропагандировать все это и многое другое, что украшает жизнь. Тут нужны бы своеобразные бесплатные прейскуранты, проспекты, из которых видно было бы, как и какими предметами можно обставить свой быт, какие журналы следует выписывать, какие книги читать. Надо приучить Виктора к необходимости иметь свою библиотечку, и не в сундуке или на подоконниках, а на красивой полке, иметь репродукции с хороших картин, хорошую и красивую посуду… Потребности его еще весьма ограничены, об очень многом он и понятия не имеет — не знает, к примеру, о существовании многих журналов, лишен возможности, имея деньги, выписывать их. Все это не требует дополнительных затрат ни материалами, ни деньгами. Сколько тратим мы на бездарную, никому не нужную рекламу, сколько изводим бумаги на серые и скучные издания — магазины забиты ими, — сколько изводим сырья на производство плохих, почти не раскупаемых вещей. В этом последнем легко убедиться, зайдя в любой райгородский магазин: в промтоварный, книжный, посудный, мебельный, культтоваров…
