Все это на языке Гардалова называлось «салом», и он его почти за бесценок сбывал «блатнякам», которые торчали в саду днем и ночью; у них же Гардалов покупал и водку…
Гардалов выпивал водку, выбирал дерево поветвистей, траву помягче и погуще и отдыхал часа два. Если же ему ничего не удавалось вынести с собой из цеха, он возвращался раньше. Ни в первом, ни во втором случае о Степане он не думал. Затем молчание Степана начало его злить.
«Что он в самом деле гордится? Молчит и молчит. А может, он в самом деле что-нибудь дельное придумывает? — мелькнула как-то у Гардалова мысль. — Он, конечно, деревенщина, но и среди них есть ребята не дураки. Придумает что-нибудь умное да и скажет другому, а я с носом останусь». — И Гардалов стал вызывать Степана на разговор по душам, угощал завтраком и не раз приглашал в пивную. Ничего не помогло. Степан молчал.
— Ну и чорт с тобой! — плюнул Гардалов и стал попрежнему равнодушно относиться к молчанию Степана. Тем более, что он чувствовал, что скоро со Степаном придется расстаться: или их должны были раскассировать по разным бригадам, или совсем уволить из мастерских.
2
Вскоре после троицы их послали работать в котельный цех. Работа была спешная. Ожидалась на ремонт новая крупная партия котлов. Надо было исправить старые козлы и сделать двенадцать пар новых.
Работа продвигалась медленно. Мастер котельного цеха уже не раз поглядывал на них косо, искал удобного случая, чтобы прогнать их и потребовать себе новую бригаду.
Гардалов под его взглядами весь преображался. Чему-то смеялся и хитро понимающе подмаргивал.
Степан ничего не замечал. В котельном цехе он работал впервые. Зная, что работа у них спешная, меньше стал думать, но дело у него двигалось все так же плохо, как и прежде. Он то и дело отрывался от работы и любопытными глазами разглядывал цех.
В три длинных ряда на высоких деревянных козлах лежали огромные темнорыжие паровозные котлы. Всюду вокруг котлов суетились мастеровые. А на некоторых и наверху сидело по одному человеку. Они принимали от подавальщика раскаленные добела заклепки, которые тот выхватывал длинными клещами из горячего горна, и бросали их во внутрь котла. Там их мгновенно подхватывали подручные, заклепки сию же секунду высовывались в дыры, и молотобойцы, не давая им остынуть, расплющивали их восемнадцатифунтовыми кувалдами. По всему цеху перекатывался, не переставая, трескучий надсадный гул, от которого Степан все время поеживался.
На дворе было жарко. Солнце жгло невыносимо. Оно раскалило недавно выкрашенную крышу котельного цеха, — краска таяла и скипалась. Яркие лучи солнечного света проникали через окна, вделанные в потолке и потемневшие от грязи и смрадного чада, и тогда стекла светлели, а лучи весело освещали все закоулки цеха, прогоняя темноту. Светлели, молодели на миг и лица котельщиков, обычно серые и скучные.
Особенно привлекал внимание Степана высокий и тонкий молотобоец, одетый в длинную темносинюю, с черным горошком, ситцевую рубаху. В рубахе он работал с утра часа два, а затем, когда рубаха во всю спину бралась мокрым пятном пота, снимал ее и работал голым по пояс. Но это не помогало. Молотобоец попрежнему исходил потом. На спине пот мешался с пылью и копотью, а на груди все время сочился тоненькими струйками. Струйки путались в густых черных волосах груди, а затем медленно сползали к животу.
— Сколько в день зарабатываешь? — спросил Степан, поправляя рештование у котла.
— Зарабатываю столько, что хоронить меня будет не на что, — ответил молотобоец тихим голосом, как-то не шедшим в лад с его высокой фигурой, — видно, придется ребятам вскладчину гроб для меня покупать. — Последнюю фразу он произнес сухим и злым голосом. В ней не было и тени обреченности, а упорное желание жить и жить без конца. Взмахнув тяжелой кувалдой, он гулко ударил по раскаленной добела заклепке, высунувшейся из дыры, и, плавно покачиваясь всем корпусом то взад, то вперед и широко раскрыв задыхающийся рот, начал бить с ожесточением…
Степана всего покоробило, когда, взглянув на молотобойца, он увидел, что глаза его вспыхивают недобрым огнем, а серое костистое лицо вытянулось и щеки загорелись неестественным румянцем.
Через несколько минут молотобоец тяжело зашагал к баку с холодной водой.
— Кто он такой? — обратился Степан к Гардалову.
— Кто?
— Да вон парень тот длинный.
— Это Егор Каланча.
— А почему он худющий такой?
— Заболел.
— Чем?
— Чахотка у него.
— А что это такое? — спросил Степан никогда толком не слыхавший об этой болезни.
— А это такое, что если ему никто не поможет, то он скоро помрет, — мрачно объяснил Гардалов. Он хотел рассказать и о том, как можно помочь Егору Каланче, но Степан больше не стал слушать и ушел прочь от него.
Степан вспомнил о другом молотобойце — Сене Денисове, о котором рассказывали ему на кладбище, и решил, наполняясь жалостью к Егору Каланче: «Пожалуй, Гардалов правду сказал: скоро и этот умрет».
После обеда он работал заметно хуже и часто поднимал глаза к потолку.
Под потолком на рельсовых переплетах хлопотливо ворковали стайки голубей. Некоторые из голубей, когда на короткий миг трескучий гул спадал, а потом неожиданно поднимался с еще большей силой, взмахивали крыльями и перелетали с одной балки на другую. А большинство сидело спокойно, упрятав голову под крыло, или сосредоточенно чистили клюв.
Голуби давно освоились с шумом в котельном цехе и полюбили цех, заботливо укрывающий их под своей крышей — летом от обильных дождей, а зимой от жестоких и частых метелей.
Иногда из их гнезда выпадала соломинка, и кто-либо из котельщиков, увидев ее, брал в руки, смотрел под потолок и теплыми глазами ласкал дружных голубей, неизменных и сочувствующих свидетелей всего, что происходило в цехе.
В обеденный перерыв оставшиеся после еды крошки мастеровые рассыпали на котлах, и голуби, хлопая крыльями, с шипящим шумом тучей опускались на них.
Были случаи, когда из гнезда вываливался не успевший еще опериться птенец. Тогда голуби кружились по цеху тревожно, летали над головами котельщиков, опускались на землю и требовательным, сердитым воркованьем просили помочь им отыскать родное детище.
Если, птенец оставался жив, котельщики долго и любовно разглядывали его, боясь поломать хрупкие косточки своими мощными, неуклюжими руками. А затем самый храбрый из молодых котельщиков лез по столбу вверх и водворял птенца в гнездо. И все одобрительно и поощряюще смотрели на него. И даже мастер за такой отрыв от работы не штрафовал и не ругался.
А если птенец разбивался о котел насмерть, тот, кто это видел, жалостливо качал головой, а голуби, устав бесполезно кружиться по цеху, густо усаживались на рельсовых переплетах и, нахохлившись, долго молчали, думая свою голубиную думу о погибшем птенце.
После разговора с Егором Каланчей и Гардаловым Степан то и дело смотрел на голубей задумчивыми глазами: «Вот, ведь птица… можно сказать, совсем бессловесная. А как друг о дружке заботятся и друг дружку жалеют. А Сеня Денисов помер. И Егор Каланча скоро умрет. И никто о них не тревожится, никто не жалеет. Почему это так?»
Ответить на этот вопрос Степан не мог и только раз за разом вздыхал.
— Ты чего это опять расстрадался? — спросил его Гардалов, когда они вечером после гудка вышли из душных мастерских на тесную, пыльную улицу.
— Все думаю, — ответил Степан.
— О чем же ты думаешь? — насторожился Гардалов, ожидая, что Степан сообщит ему что-то важное.
— Думаю об Егоре Каланче.
— А-а-а, — разочарованно протянул Гардалов. — Я думал, ты о чем-нибудь другом. О Егоре думать нечего.
— Как же так нечего! — возразил Степан, — Ведь человек скоро умрет.
— Это верно, — согласился Гардалов. — Потому я и говорю: о Егоре думать нечего, его песенка спета. Разве вот ребята по-настоящему начнут помогать. — Гардалов опять хотел рассказать, как можно помочь Егору, но Степан перебил его сумрачным вопросом:
— Наверно, и мы так же умрем?
— Умрем-то и мы обязательно, — сердито ответил Гардалов и гордо выпрямился, всем своим протестующим видом показывая, что он свою жизнь легко не отдаст. — Но умирать мы будем не так и не здесь. Нас с тобой из мастерских скоро прогонят.
— Как так прогонят?! — Степан укоротил шаги и непонимающе уставился на Гардалова.
— А так, — Гардалов беспечно засмеялся: — возьмут за шею рукой, встряхнут, пинком поддадут — ты и вылетишь.
— Да за что же? — оробел Степан.
— А за то, что мы с тобой плохо работаем. А работа ведь спешная. Понимаешь? Ты разве не видишь, что мастер на нас все время поглядывает? Но ты, братец, не робей. Работу найдем. А пока что — зайдем-ка в пивную. У меня в кармане мелочишка завалялась — на полдюжинку хватит. (Сегодня Гардалов сумел вынести «блатнякам» три связи и два медных краника).
