Спазм перехватил горло.
Варежка дала «чуть вира», и трос натянулся.
Могло показаться, что кран перенял все лучшие качества своей хозяйки — работает безотказно, так же догадлив, так же умеет чувствовать секунды и сантиметры. У Варежки глаз — ватерпас.
Если бы колонну подымали не на предельную высоту, Шестаков, в нарушение всяческой техники безопасности, переступил бы с крюка на верхний горизонт эстакады.
Однако сейчас это невозможно, и ему предстояло обратное путешествие по крану.
Варежка подтянула крюк к самому полиспасту, чтобы избавить Шестакова от подъема по тросу.
Он поднялся по раскосам, перелез с хобота на стрелу, на смотровую площадочку.
Наверно, прошла минута, длинная минута, а он не мог оторвать руки от благословенных перилец, собраться с духом, двинуться дальше.
Варежка посматривала на Шестакова с беспокойством.
Она знает, что с верхушки крана, как с крыши пятнадцатиэтажного дома, высота ощущается особенно остро. На все высокорослые деревья, здания, постройки внизу смотришь под углом. Вот почему с высоты в сотню метров смотреть не так страшно, все выглядит более плоско. А с верхушки крана, да еще в облачный ветреный день...
Шестаков поглядел на небо и удивился. Ветер внезапно утихомирился. Растрепанные, вытянутые в длину облака неподвижны, а на их фоне куда-то мчится кран, да еще заваливается набок.
Он хотел схватиться за поручень, но рука скользнула мимо, поручень вильнул в сторону.
Шестаков не видел, как Варежка вышла из будки и поднималась на верхушку.
— Эй ты, искусственник! — закричала она с промежуточной площадки. — У тебя так поджилки трясутся, что на кран вибрация передалась.
— Голова...
— Голова тебе, Шестаков, в институте пригодится.
— Голова идет кругом... — с трудом выговорил он. — А мне никак... — ветер сдул конец фразы.
— Держись за облака! Как Иисус Христос. — Варежка все быстрее поднималась по лестнице. — А то на землю слетишь.
— В глазах темно... И ноги как ватные...
— Нашел, мужичок, чем хвастаться! Игрушечный дед-мороз, так тот — весь из ваты.
Она ступила на стрелу.
Слегка подрагивающая под ногами крутая и узкая тропка длиной в сорок пять метров, проложенная в небе...
А когда Варежка впервые сама прошла по стреле крана — год, два года назад, сто лет? И где это было — в небе Иркутска, Коршунихи, Приангарска, Братска или на другой планете?
У них на курсах крановщиков и убежденные безбожницы крестились перед первыми подъемами. А иные плевали себе за пазуху, была такая примета. Соседка по общежитию, круглая отличница, перед тем как сдать экзамен и получить допуск к работе на высоте, испугалась на стажировке. Порыв ураганного ветра загнал ее в будку крана. Она уволилась, ушла в штукатуры...
Варежка помнит свой первый переход по стреле; тогда заело трос, и следовало проверить, не слетел ли трос с дальних блочков.
Она уже стала опытной крановщицей, когда научилась безбоязненно разгуливать по стреле. Не шагать, напрягая до предела силы, мобилизуя все нервы, не самолюбиво скрывать страх, а перешагивать через него...
Шестаков увидел Варежку, сделал несколько неверных шагов ей навстречу и опасливо лег на дырчатый узкий настил. Чем у тела больше устойчивость, тем меньше боишься.
Он ухватился за что-то, кажется за обруч, которому полагалось оставаться у него за спиной.
Вся строительная площадка каруселила вокруг подножья крана, вокруг «третьяковки», будто Шестаков облетал их в этот момент на вертолете.
А тут еще Варежка зачем-то вращала стрелу — иначе как легкомысленным самодурством это не назовешь...
Он знал, что земля вертится, но не подозревал, что с такой скоростью.
Совсем недавно облака были неподвижны, сейчас мчались наперегонки, но почему-то не прямо, а по замысловатой спирали.
Был уверен, что шагает в рост, а на самом деле полз на карачках.
Варежка ловко переступала с поперечины на поперечину и быстро оказалась возле Шестакова.
Попыталась его приподнять, он беспомощно повис. Ему померещилось, что комбинезон у нее черный, что сама она черноглазая и черноволосая.
— Удивляюсь, как ты половину стрелы прошел на своих ватных, полусогнутых, — сказала Варежка сварливо.
— Надо же было кому-нибудь...
Он снова покачнулся и судорожно обнял ее за шею, за гибкое сильное тело.
— Держись зубами за воздух!
Она зло подтрунивала над ним, ёрничала, грубила.
Пусть обидится, обида поможет преодолеть страх!
Пусть устыдится своей беспомощности перед молодой женщиной и осознает хотя бы подсознательно: не стала бы Варежка вести себя так, если бы кран на самом деле превратился в карусель!
Она тащила Шестакова вниз, от обруча к обручу. А когда приблизилась к верхней площадке крана, успела озорно спеть:
Не откажите мне в любезности,
Пройти со мной туда-сюда...
Наконец стрела позади, они ступили на площадку, огороженную перильцами, и Варежка сразу изменила тон.
— Устал небось? — спросила она сочувственно. — Посиди здесь, первопроходец. Да нэ дывысь ты на нэбо! Закрой очи. И жди меня... Это у тебя от перенапряжения. Новички физически устают на высоте и без работы... Сними свой цилиндр, авось ветерок долетит, лба коснется, — Варежка сдернула с Шестакова каску и положила ему на колени.
Она соступила на несколько ступенек, но вернулась, сняла перчатку и своим платком стерла капельки пота со лба Шестакова, пригладила его слипшиеся волосы.
Торопливо, перебирая перильца руками в перчатках, она спустилась в будку.
Шестаков видел, как ее голубой комбинезон мелькал в лестничных просветах.
На помощь Погодаеву и Ромашко, которые монтировали злополучную колонну, успел подняться Маркаров.
Монтажники надежно скрепили болтами колонну с горизонтальной балкой. Погодаев орудовал гаечным ключом с ручками метровой длины. А когда не помогали все прочие законы механики, Маркаров, обняв соседнюю колонну, упирался подошвой сапога в ручку ключа. На динамометре, вмонтированном в ключ, стрелка должна достичь цифры 200. При физическом усилии в двести килограммов болт никогда не разболтается!
Только после двенадцатого болта Погодаев отцепил колонну от крана.
Маркаров иначе не называл ее, как «садыринская колонна». И когда спустился на землю, сказал ему зло:
— Ты не монтажник, а сапожник, который не научился тачать сапоги. Запиши себе строгий выговор с угрызением совести.
Наконец Шестаков спустился с крана и ступил на землю, он был бледен, его мутило.
Маркаров взял Шестакова под руку и повел его, пошатывающегося, к «третьяковке»; издали виднелась заклеенная на нее театральная афиша.
— Как же тут не устать! Столько сделал неустойчивых, осторожных, рискованных шагов. Надо было умело противостоять закону земного притяжения. А кроме того, не подтвердить своей жизненной практикой закон свободно падающего тела. Вот и перегрузка вестибулярного аппарата...
— Ну как наверху гуляется? — подошел Чернега.
— Впечатляет.
— Оставь бригадира в покое, — Маркаров одернул Чернегу, — Не видишь? Человек вымотался на нет.
Шестаков погрозил кулаком Садырину:
— Аварийщик! Еще бы немного, и... Отстраняю от работы.
— Сам подам заявление. По собственному желанию.
— На этот раз ты меня не разжалобишь.
Садырин промолчал, он был подавлен случившимся. Таким растерянным его еще не видели.
Замолчать происшествие с подъемом колонны не удалось. В «третьяковку» наехало-набежало начальство всех рангов, начиная с заместителя министра Валерия Фомича,
С раздражением, которого не скрывал, он осмотрел стены тесной конторки с репродукциями из «Огонька» — словно прогулялся в плохом настроении по залам Третьяковской галереи.
Сегодняшнему чепе не придали бы такого значения, если бы в те минуты по стройплощадке не расхаживал с экстравагантной переводчицей вице-директор крупной западногерманской фирмы; это у него мы закупили дробилки и шаровые мельницы для горнообогатительной фабрики.
Если верить Валерию Фомичу, из-за этого чепе сильно пострадала репутация фирмы Востсибстальмонтаж, она предстала перед деловыми кругами общеевропейского рынка в неприглядном свете.
Пасечник старался не превращать чепе в событие, но это ему не удалось.
Страсти в конторке не утихали, всех виновников, действительных и мнимых, опросили, затем была устроена коллективная головомойка. Дольше всех расспрашивали Садырина, Михеича, Варежку, инженера по технике безопасности.
Шумный спор разгорелся вокруг Шестакова, а его Валерий Фомич выслушать не захотел и сухо упрекнул Пасечника. Напрасно он затеял игру в ложную демократию, пошел у кого-то на поводу, — что это еще за выборы бригадира?
Пасечник отметил геройское поведение Шестакова. Тот нашел самый разумный выход из аварийного положения.
— Парень совершил безнаградный подвиг! Это ему плюс, — не удержался Михеич.
