— Порядок. Жалоб нет. — Слава вручил ему путевой лист.
— И хорошо, — равнодушно произнес механик, прикладывая штамп к листу. — А то устал уже в яму спускаться.
Он вернул лист Славе. А Слава протянул ему гривенник. Так. Ни за что. По традиции. Он тебе лист с пометкой ОТК, а ты ему десять копеек… Слава съехал с контрольной ямы и направил машину к мойке. Тут надо оставить двугривенный. Такса. «Конечно, ты можешь и не давать, — объяснял в свое время Сергачев. — Но кому охота быть белой вороной?»
Нет, Славе не хочется быть белой вороной.
Он въехал на ленту транспортера мойки и выключил двигатель…
Вращаются лохматые щетки барабанов, приглашая автомобиль в чистилище. По кузову застучали первые встречные струи воды. Еще мгновенье, и барабан коснулся радиатора, затем пригладил капот, вполз на лобовое стекло. Вода со всех сторон отчаянно колошматила по кузову.
Наконец автомобиль выбрался из душевой.
Две мойщицы властно распахнули двери и, выжимая тряпки, принялись обтирать пол и сиденья…
Через несколько минут автомобиль, покрытый капельками воды, уже взбирался по пандусу на второй этаж.
В гараже у «ангелов» сегодня дежурил хромой Захар, суетливый мужичок неопределенного возраста, отчаянный матерщинник и хохотун.
— Ну что? Целым вернулся? Ха-ха… И гаишник не отметил? Везучий ты, язви тя в карман. Ха-ха. Вон, в углу, ездун так ездун. Именинник. Кони-лошади!
Слава увидел в углу разбитый автомобиль. Утром его не было.
— Водитель-то жив?
— До больницы довезли, говорят. Ха-ха…
— А чего смешного-то?
— Не обращай внимания. Это у меня нервное. Ха-ха. Кони-лошади… Когда завтра на линию-то?
— В семь пятьдесят.
— Ставь к стене.
— Мне бы, Захар, в проходе расположиться. Сменщик ругается: машину утром не вывести.
— От дает, кони-лошади… А тем, кто выезжает до тебя, летать прикажешь через твою колымагу? Ставь к стене…
Слава прижал автомобиль к стене. Плохое место. К утру вся галерея будет заставлена автомобилями, щепку не просунуть. Иной раз приходится с десяток машин вручную передвинуть, прежде чем выберешься из гаража. Представить только, как будет недоволен Сергачев…
Слава положил двадцать копеек на кургузый столик сторожа. Тоже трудности у человека: мечтает, чтобы кто-нибудь обделил его двугривенным — вот кого бы он в угол загнал со спокойной совестью. А тут все дружно платят, как подоходный налог. Беда просто: отметить некого, все равны. И приходится размещать автомобили, исходя из сугубо производственной необходимости…
Но Слава недолго размышлял о психологических парадоксах, надо было ставить последнюю точку в длинной веренице коротких и однообразных эпизодов, составляющих утомительный рабочий день, — как говорится, подбить бабки…
В кассовом зале, как обычно в это время, толкалось множество людей. Ровный гул голосов иногда прорезался выкриком тех, кто перед выездом в ночную смену пытался «зарядить» машину своими же коллегами-шоферами, спешащими домой, — не пустым же выезжать. Подберет четверых, живущих в одном районе, — с каждого по рублю, глядишь, почин есть. И все довольны.
— Кому в Рабочий поселок? — выкрикивает один, поигрывая ключами.
— В Ручьи, в Ручьи! — перебивает второй. — Одного человека.
Стало быть, троих он уже «зарядил», четвертого ищет. До Ручьев километров восемь. И не найдет четвертого — внакладе не останется. Но душа горит, не может примириться, что место пустое будет в машине. Старается…
Еще издали Слава приметил свободную ячейку в обширной конторской стойке посреди зала. Остановился. Достал путевой лист, техталон, клеенчатый синий кошелек для денег наподобие конверта. Извлек из кошелька контрольный листок… Все это аккуратно разложил на покатом удобном столике ячейки.
Теперь можно и подсчитать.
Он выписал в столбик цифры.
За день он намотал четыреста пятьдесят километров. Из них платных двести семьдесят. Сразу видно: коэффициент никудышный. Шестьдесят процентов. Будет о чем Вохте с ним беседовать послезавтра перед рейсом. Всю душу вытянет…
Слава вздохнул. А еще девиц замужних катает «за так» по ночному городу, это ж надо!
Теперь настал момент разобраться с выручкой.
Показания «касса» включают в себя и плату за простой по просьбе пассажира. Слава вспомнил завитую гражданку — ушла в универмаг и точно провалилась. Полчаса стучал счетчик. Слава весь извелся, пока не увидел голову, покрытую бараньим париком, будь она неладна…
На «кассе» двадцать восемь рублей десять копеек. Прибавить сюда количество посадок.
Не поднимая головы от листочков, Слава громко произнес:
— Двадцать три посадки?!
— Два десять, — тотчас ответило несколько человек.
Итак, он должен сдать в кассу тридцать рублей двадцать копеек. А по плану — тридцать четыре рубля…
— Привез план?
Слава почувствовал на плече легкую руку. Обернулся.
Тощий человек с мятым длинноносым лицом вонзил в него два круглых, смещенных к переносице глаза. Это был Ярцев.
— Нет, не привез, — вздохнул Слава. — Трехи не хватает с довеском.
— Обойдется, — подбодрил Ярцев. — В субботу натянешь… Ты где живешь? А то вместе пойдем.
— Недалеко живу. Пешком добираюсь.
Слава вывалил на стол деньги. Мятые разноцветные бумажки, серебро, медь.
— Чего же ты их так неуважительно? — усмехнулся Ярцев. — Отомстят тебе, убегут. Не догонишь.
У Ярцева черная прямоугольная сумка с замком.
Слава лишь пожал плечами, сгоняя в отдельные кучки гривенники, пятнадцатикопеечные, двугривенные. Так, чтобы ни одна монетка не затерялась.
Он не был жаден до денег. Но в эти минуты что-то в нем менялось, напрягалось. Правда, позже это проходило, отпускало. Словно судорога…
Несколько раз все пересчитал. Записал на клочке бумаги. Отобрал от общей суммы тридцать рублей двадцать копеек. Тщательно спрятал в синий кошелек, приложил туда контрольный листочек. Добавил еще десять копеек… кассиру. Хоть кассир этот и в глаза никогда Славу не увидит.
Так. С казенными деньгами все. Теперь самое интересное — что в остатке? Семь рублей девяносто две копейки. Для ровного счета — восемь рублей. Чистый доход за смену. Чаевые…
Много это или мало? Если работаешь честно, как трамвай, столько и остается…
Слава оглядел сосредоточенных, занятых своей арифметикой людей. Взорвись сейчас бомба на улице — никто не вздрогнет, не оторвется от своих бумажек…
Ярцев что-то шептал. Тонкие его губы брезгливо касались друг друга, словно две ползущие рядышком змейки. Конечно, он не чета Славе. Что ему восемь бумаг? Так, вычеты… Впрочем, кто знает, может быть, и он работает, как трамвай. Тут у каждого свои профессиональные тайны, свои секреты…
— Ты чего? — Ярцев поднял глаза. Словно прицелился из двустволки.
— Ничего, — смутился Слава. — Думаю.
— Думай, думай. Полезно… Не уходи, дело есть.
Слава кивнул. Подобрал со столика кошелек, подошел к сейфу с прорезью, словно у почтового ящика. Бросил в прорезь кошелек. Глухо звякнула мелочь.
Сдать диспетчеру путевой лист, техталон и домой, спать. Спать, спать…
— Садофьев! — окликнули Славу.
У крайней секции стоял молодой человек в толстом свитере и в спортивном кепаре с длинным козырьком. Это был Женька Пятницын, комсомольский вождь.
— Как там твой напарник? Все в больнице?
— Я теперь у Сергачева менялой, — ответил Слава.
— Ну? А как же Валера?
Слава пожал плечами, почувствовав смущение.
— Понимаешь… Неизвестно, когда он выпишется, Валера. И мотор наш стоит битый, в кузовном.
— Понятно, — Женька криво усмехнулся. — Спасайся, пока темно!
Слава начинал злиться. А этому-то какое дело? Небось не знает, что такое «лохматка», в руководящих ходит, забыл, как на спине под машиной валяются…
— Не знаю, Женька, сколько твоя прошла, — из последних сил пряча злость, произнес Слава, — а мне с Валерой дали автомобиль из «тигрятника» с тремя колесами. То-то. Так что нечего меня судить, начальник…
И, резко отвернувшись, Слава отошел.
Возможно, он и погорячился. Женька тоже в свое время все круги прошел, понятное дело. Да ладно, они еще наговорятся всласть, успеют, до пенсии далеко… А расстроился Слава потому, что чувствовал за собой вину… Но, в конце концов, это его личное с Валерой дело. При чем тут Пятницын! Пусть свои взносы собирает, а Слава платит исправно, не придерешься…
— Мастер! В Ручьи? Айда четвертым, — подмигнул ему парень в кожанке.
— Я пешком, живу близко.
— Рублишка жаль, — равнодушно бросил парень.
— Могу подарить, — вспыхнул Слава.
Но парень повернулся спиной.
Слава хлопнул ладонью по старой сухой кожанке с желтыми залысинами на лопатках.
