Павло шагает молча, закутавшись в свой старый кожух. Тёмная площадь пуста, вьюга гуляет на её просторе, как в степи. И всё на свете в этот вечер кажется немилым и ненужным…
Малярия рвет моё тело на части, и когда, трясущийся, я с трудом добираюсь домой, то, уже ничего не помня, валюсь прямо у порога в полубессознательном состоянии. Дальше — провал..
Приятная новость: на каникулы нам выдаются бесплатные проездные литеры до любого железнодорожного пункта республики. Куда же поехать?
Наша студенческая коммуна выносит решение: выехать в деревню и провести там культурную шефскую работу.
Бульбанюк принёс из депо клеевые краски, мел и кисти, со склада нам выдали несколько новых мешков на декорации и занавес. В холодной комнате упаковываем всё это в свёртки. На улице трескучий декабрьский мороз. Так хочется тепла.
— Куда же нам поехать, друзья?
— В Среднюю Азию, — не задумываясь, предлагает Зазноба, — во-первых, интересно, во-вторых, тепло, в-третьих, места хлебные.
— А я бы на Дальний Восток махнул, — роняет басом Бульбанюк, отрываясь от эскиза новой раскраски паровозов. — Поглядел бы, как наши окраины живут.
У Бульбанюка хранится старая, потёртая карта железных дорог России. Раскладываем ее на столе. Загадываем наудачу любой географический пункт, куда попадёт Любашин палец. Накрепко завязываем друг другу глаза и всей гурьбой берёмся за её локоть: Любаша водит пальцем в правую сторону, а Бульбанюк поворачивает карту в обратном направлении: где-то на встречных курсах и должна быть наша неизвестная станция.
— Ну что, засекаем? — Любаша на секунду задерживает руку. — Нет, пожалуй, рано.
— Поехали дальше!
И наши сплетенные воедино руки снова кружат по карте, пересекая страну из края в край, а досужая фантазия уже рисует перед глазами то белые украинские хатки, то красочные минареты Средней Азии, то синюю гладь далекого Байкала. Решение твёрдое: где остановится палец, туда и ехать. Никаких отступлений!
— Может быть, здесь?
— Как, братва?
— Нет, давай ещё попутешествуем!
Шуршит карта, стучат сердца, хочется чего-то необыкновенного, уехать куда-нибудь далеко-далеко, где ещё ни разу не бывал. Мы испытываем чувство безудержной свободы.
Стоп! Здесь.
Сбрасываем повязки и нетерпеливо наклоняемся над картой. Что такое? Сугоново! Деревня Сугоново Калужской губернии. Под самой Москвой. Вот так выбрали местечко… Слезай, приехали!
Но первое разочарование сменяется вспышкой буйного веселья. С хохотом валим друг друга на постели. Однако уговор дороже денег! Сугоново, пусть будет Сугоново.
Немного обидно, упущена возможность повидать незнакомые земли. Ладно, съездим весной. Куда-нибудь подальше — на Белое море или на Чёрное. А сейчас собирайся, братцы, в Калугу!
Эх, дербень, дербень, Калуга,
Дербень, родина моя!
— Ребята, — неожиданно объявляет Зазноба, — а Калуга-то ведь и действительно моя родина. Я там родился.
— Чёрт возьми, а мы-то и забыли! Красота!
У Бульбанюка на железной дороге большое знакомство, мы едем в служебной теплушке.
В зимних сумерках медленно плывут заснеженные поля. Раскалённая докрасна печка весело потрескивает, освещая задумчивые лица друзей.
Зазноба рассказывает о Калуге.
— Губерния славилась самой высокой смертностью. Из ста родившихся в младенческом возрасте умирало семьдесят три.
— А ты?
— Что я?
— А ты как же выжил? — удивляется Бульбанюк.
— Песнями. Песнями, мой друг, смерть обворожил, она и смилостивилась, — отшучивается Зазноба. — Добавляю ещё, что в Калуге находился в ссылке Шамиль. Но, между прочим, ребята, Калуга в истории человечества будет знаменита совсем не этим…
— А чем же? — поддерживает разговор Бульбанюк.
— А тем, что здесь живёт один учитель, Константин Эдуардович Циолковский. Он преподавал в нашей школе физику и математику.
Мы никогда не слыхали о таком учителе.
И Зазноба рассказывает нам историю его жизни. Он совсем глухой, и разговаривать с ним надо через трубу. В детстве болел скарлатиной и оглох. Подростком Циолковский самостоятельно овладел математикой, физикой, химией и другими науками. Отец высылал ему по пятнадцати рублей в месяц, но даже и эти скромные средства расходовались им на научные опыты. Питался он одним лишь чёрным хлебом и водой. И когда он на каникулы приехал домой, родные едва узнали его — так он был худ и чёрен.
От напряженных занятий и бесхлебья у него стало резко портиться зрение, и Циолковский уже с молодых лет носит очки. Помимо своих занятий, ему пришлось давать уроки, так как отец по старости ушёл со службы. И вот теперь, несмотря на все лишения, он стал учёным.
— В какой же научной области он работает? — тихо спросила молчавшая всю дорогу Любаша, слушая Зазнобу с большим вниманием.
— Если я всем вам дам по миллиону рублей и на обдумывание по целому году, то всё равно ни один из вас не угадает…
И пока замолчавший Зазноба скручивал «собачью ножку», мы терпеливо ждали продолжения истории. Однако Зазноба не спешил.
— Я не раз бывал в его светелке и даже помогал ему паять его модели.
— Да шо оно за модели? — с сердцем вскочил Бульбанюк. — Не мотай душу, бисова кочерга!
— Модели межпланетных кораблей, которые будут летать из Калуги на Марс.
Бульбанюк многозначительно подсвистнул и молча положил свою огромную лапу на лоб Зазнобы.
— Так и е: з глузду зъихав.
Но Зазноба не обиделся. Он наслаждался нашим удивлением.
— Да, братцы, такой необыкновенный человек. И где?
…В Калугу поезд прибыл в девятом часу вечера. Оставив вещи у старой тетки Зазнобы, мы по горбатой безлюдной улочке, заваленной снегом, спустились к реке.
— Коровинская улица. На ней он и живёт.
В конце улицы небольшой дом со странной надстройкой. В окне светился огонёк.
— Это и есть его лаборатория, — пояснил Зазноба.
Он смело подошёл к крыльцу и постучал в дверь. По крутой лестнице с широкими ступенями мы поднялись наверх, в комнату, где горел огонёк.
Жадно оглядываюсь кругом. Два окна. В простенке — письменный стол. На нём чертежи и бумаги. Шкафы с книгами и рукописями. Железная кровать с тёплым одеялом, сшитым из разноцветных лоскутьев. На столике, в сторонке, модель какой-то машины. Железная печка. Вдоль всей комнаты протянута проволока, на ней подвешена керосиновая лампа, которую хозяин заботливо передвигает поближе к столу.
Он усаживает нас в мягкие кресла.
Вот он перед нами, тот неизвестный учитель, задумавший проложить из Калуги путь к звездам. Он сердечно, по-отцовски, обнимает Зазнобу.
У него на редкость характерное лицо: широкий, упрямый лоб, толстые веки, они придают ему несколько сонное, усталое выражение, но короткая верхняя губа как-то по-детски весело выделяется под седыми усами. Крупный нос, редкая клочкастая борода и большие уши. Круто взлетающие вверх тёмные брови необычны, мне хочется написать его портрет. На умном лице, обросшем сединой, оставила свой глубокий и неизгладимый след сама Мысль.
Удивительным был наш первый вечер в Калуге. Особенно возбуждена всем Любаша: неотрывно, боясь пропустить хоть слово, слушает она этого необыкновенного учителя, перед дерзкой мечтой которого сразу померкли все наши земные дела. Циолковский прочитал нам несколько небольших отрывков из своей новой рукописи — о полёте в звёздное пространство. Не всё нам ещё понятно, но сама мечта — полететь на другую планету — пленяет, разжигает воображение. Как это прекрасно!
Наша задушевная беседа затянулась далеко за полночь.
— Вам, вашему поколению бесспорно удастся скоро прорваться за пределы атмосферы, я глубоко убеждён в этом, — говорит на прощанье хозяин. — Когда-нибудь вы вспомните предсказание старого учителя. — И он дарит нам свою книжку, только что отпечатанную в Калуге, с автографом.
Возбуждённые, возвращаемся мы вверх по Коровинской, делясь друг с другом смелыми планами. Но самый счастливый из нас — Иван Зазноба. Он горд тем, что учитель не забыл его, узнал. То и дело Иван оглядывается на дом, над которым поднимается дымок и где ярко светится одно окошко.
В самом конце улицы Зазноба неожиданно останавливает нас и читает на морозе только что сочиненные им стихи:
Друзья! Наш путь к звезде
пролёг сквозь вьюги,
Но, разорвав замки оков,
Глядим на дым ночной Калуги
Мы взором будущих веков!
— Молодец, Иван! — Бульбанюк чистосердечно, от всей души хлопает его по спине широкой ладонью. — А ведь это и действительно здорово: поглядеть на нашу жизнь из будущих веков!
Как завороженные стояли мы на снегу, глядя в ночное молочное небо, где испуганно помаргивали пока ещё не покорённые нами звезды.
