Утром райкомовский „газик“ сигналит под окном.
Андрей Владимирович говорит, что Ивана Федосеевича мы едва ли застанем дома — сенокос, и председатель конечно же в лугах, где нам его нипочем не найти. И все же мы решаем ехать.
Судя по сводке, публикуемой в районной газете, дела у Ивана Федосеевича с сеноуборкой весьма плохи. Любогостицкий колхоз занимает в сводке одно из последних мест, — тогда как впереди идут какие-то неизвестные мне колхозы. Да и не с одной сеноуборкой, надо полагать, отстал Иван Федосеевич. Весной у него все было затоплено, и, как мне говорили в райисполкоме, план весеннего сева колхоз выполнил на шестьдесят процентов. Залиты были не только луга, откуда очень поздно сошла вода, что весьма плохо отразилось на травостое, но и пахотные земли. Мало чем обрадует нас Иван Федосеевич, и едва ли приятны будут ему нежданные гости.
Правда, я слышал, что Иван Федосеевич строит новый свинарник, что огурцы из Парников и теплицы уже дали ему нынче двести тысяч рублей. Но слышал я еще и другое, будто совершил он не очень красивый поступок: купил на здешнем консервном заводе свеклу, якобы для корма свиней, а на самом деле продал ее в Москве. И теперь в Райгороде поговаривают, что Иван Федосеевич, мол, ударился в спекуляцию. Его уже и „прорабатывали“ за это.
Все это, казалось бы, не могло настроить нас на веселый лад. Однако я почему-то не унывал. Все ж таки не первый год знаю я Ивана Федосеевича и не могу представить его себе в числе отстающих, даже по причинам от него не зависящим. Не могу я поверить и тому, что он спекулянт. Просто, думается мне, к торговле, к торговым операциям отношение у нас какое-то пренебрежительно-подозрительное, хотя это ведь работа, требующая и умения, и даже таланта…
Ивана Федосеевича мы все же застали дома.
Был десятый час утра, и он, объездив луга, приехал домой завтракать. Встретил он нас как обычно, не выказав ни удивления, ни какой-либо радости, так, будто мы вчера расстались.
Он варил на электрической плитке какое-то варево в маленькой кастрюльке и сказал, что сейчас угостит нас пудингом, однако больше о нем не вспомнил, — видимо, „пудинг“ не удался. Он согрел самовар, приготовил салат из огурцов, лука и тресковой печени, принялся жарить рыбу. Все это он делал быстро, умело.
В избе у него, как и прежде, по-холостяцки неуютно. Однако к купленному осенью книжному шкафу и приобретенным тогда же никелированной кровати, стульям и зеркалу прибавился еще и диван. Вообще, надо сказать, в последнее время Иван Федосеевич несколько снизошел к материальной стороне быта. Но книги у него по-прежнему грудами лежат на подоконниках, на сундуке, на лежанке, купленный же для них шкаф занят посудой и продуктами. „От мышей“, — замечает Иван Федосеевич в связи с последним обстоятельством и говорит, что решил переехать из этого полуразвалившегося дома: печь тут холодная, крыша на дворе того и гляди упадет.
Как всегда, Иван Федосеевич бодр. Говорит, что, хотя весна и была трудная, с севом запоздали, да и посеяли не то, что надо было, однако два миллиона дохода он все равно получит… Парники и теплицы действительно дали ему уже двести тысяч. Если бы не они, не мог бы он строить нынче свинарник. А свинарник, когда мы посмотрели, и впрямь хорош, кирпичные стены его уже выведены под крышу. Перекрытия будут из железных балок, устои — из железных труб. Балки он уже достал, трубы тоже. Возле свинарника стоит грузовая машина, мотор которой питает электросварку. Несколько рабочих приваривают к столбам какие-то железные косяки. Иван Федосеевич говорит, что теперь ему осталось еще достать лес для свинарника. Собственно, лес у него уже есть — отвели делянку, но от делянки до шоссе километров восемь непроезжего проселка; придется вывозить лошадьми, а уж по шоссе — машинами. Лошадей он отобрал самых сильных и ребят покрепче. Вместе с Андреем Владимировичем он обсуждает, два или три бревна можно будет погрузить на лошадь. Он полагает, что три. Андрей Владимирович считает, что два. Тогда Иван Федосеевич говорит, что с возчиками у него такое условие — с определенного количества вывезенных бревен они получают одно бревно для себя, не считая, разумеется, трудодней. В таком случае, соглашается Андрей Владимирович, вывезут сколько надо и быстро.
Иван Федосеевич говорит, что животноводство в сельском хозяйстве — это все равно что в промышленности тяжелая индустрия. Оно требует больших капиталовложений. А вот овощеводство или, скажем, садоводство — это легкая индустрия. Они быстро дают деньги. Он сообщает нам, что решил разводить клубнику, показывает место, неподалеку от теплиц и парников, где он станет ее выращивать, надо лишь вынести подальше забор, которым огорожен весь участок ранних овощей. Он спрашивает, в каком из подмосковных хозяйств можно достать осенью „усы“, какие сорта клубники лучше. Под клубнику он думает вывести сапропель. Теперь он купил самосвал, так что возить сапропель и навоз ему будет легко. Мечтает еще он открыть в областном городе магазин „на два раствора“, будет торговать свининой, маслом, ягодами и огурцами.
Разговор этот мы ведем на бревнах, неподалеку от реки, в виду лугов, уставленных до горизонта стогами сена, напротив строящегося свинарника, о котором Иван Федосеевич говорит с усмешкой, что свинарник этот должен быть лучшим в Европе. Жарко, облака бегут над лугами, отбрасывая перемещающиеся тени, пахнет сеном, известкой и речной водой.
Я спрашиваю Ивана Федосеевича о сводках в газете, где по сеноуборке он числится среди отстающих, о помещенной недавно в районной же газете заметке про его колхоз, которая называется: „Преодолеть отставание“. Иван Федосеевич смеется, и у меня складывается впечатление, что ни сводок этих, ни заметки он не читал, а если и читал, то значения им не придает, — и вовсе не потому, что отмахивается от критики, пренебрегает ею.
Он называет цифры сданного им уже в этом году государству молока, мяса, масла, называет количество этих продуктов, проданных по государственным закупкам и различным организациям. А в ином колхозе, который по сводке считается передовым, всего покосов-то — гектаров сто и коров пятнадцать — тридцать. Что проку от этих передовиков государству! Иван Федосеевич хоть и отстает сегодня по сводке, но заготовил уже семьсот тонн сена и оставшиеся шестьсот тоже уберет. А сколько заготовил сена тот „передовик“, убравший все в срок, сколько коров он содержит, сколько дает стране общественного продукта?
И я все больше укрепляюсь в мысли, что судить о колхозе надо не только по той исполнительности, радующей начальство, с какой этот колхоз выполняет все кампании, но главным образом по той пользе, которую колхоз приносит государству. Иначе дискредитируется вся наша пропаганда. Казалось бы, что Иван Федосеевич должен огорчаться тем, что в сводке он на'одном из последних мест, что про его колхоз помещена критическая заметка, а он лишь смеется. В сущности, если бы я не завел этого разговора, то он и внимания не обратил бы на газетную критику. Здесь тот же шаблон, что и во многих других областях руководства сельским хозяйством, та же поверхностность, то же незнание дела, сути его. И, быть может, в деле пропаганды, в печати, которая, как известно, коллективный организатор, шаблон этот еще пагубнее, ибо разрушает он самое для нас святое — веру в большевистское слово.
Потом речь заходит о злополучной свекле, которую Иван Федосеевич продал в Москве. Он заговорил об этом сам, — должно быть, чтобы привести еще один пример того, как его критикуют, — заговорил с полуулыбкой.
А дело было так. Ранней весной, когда с кормами обстояло плохо, Иван Федосеевич по обыкновению своему искал, где бы чего достать. Зашел он к директору консервного завода. Тот сказал ему, что есть у него гниловатая свекла и старая, начавшая портиться квашеная капуста. Свиньям все это как раз подойдет. Договорились о цене, о том, что осенью колхоз сдаст заводу взамен этой продукции столько-то тонн лука. Когда Иван Федосеевич привез домой эту свеклу и капусту, то он увидел, что, если перебрать их, там найдется еще много отличного продукта. Он посадил колхозниц, те перебрали, гнилую свеклу и капусту он скормил свиньям, а хорошую отвез в Москву и продал за двадцать тысяч рублей, которые и вложил в строительство свинарника. Обо всем этом прослышал Алексей Петрович, приехал к Ивану Федосеевичу, между прочим спросил, правда ли, что он покупал на заводе капусту и свеклу, правда ли, что он часть из них продал. Иван Федосеевич, ничего не подозревая, чистосердечно рассказал, как было дело, посмеявшись над директором. Тут Алексей Петрович вспылил, отчитал председателя, сообщил о случившемся в обком, и Ивана Федосеевича „за спекуляцию“ критиковали на районной партийном активе. Но его это нисколько не тронуло; мне кажется, что он и сейчас несколько гордится всей этой историей. Он только жалеет, что, не зная за собой преступления, искренне рассказал обо всем секретарю райкома и что из-за всей этой шумихи не купил у директора завода еще и соленых огурцов и фасоли, среди которых, наряду с гнилью, много хорошего товару, — только бы перебрать.
