Пора бы Госкомстату и другим ведомствам раскрыть свои совершенно секретные архивы и показать народу, каким был рацион питания подавляющего большинства народа, сколько радиоприемников находилось в пользовании трудящихся, холодильников, велосипедов, мотоциклов, мопедов, зимней обуви, цивилизованного женского белья.
Ни одна газета в сталинские времена не печатала ни слова о преступности: проституции, хулиганстве, бандитизме. Считалось: «Социализм не имеет социальной базы для преступлений!» Не печаталось ни единого слова о коррупции — «такого не может быть в социалистическом обществе!» А ведь группа Брежнева — Черненко и Щелокова еще тогда правила Молдавией по законам мафии, что не помешало Сталину выдвинуть Леонида Брежнева кандидатом в члены Президиума ЦК на XIX съезде — на том самом съезде, когда Сталин — при слепых овациях оболваненного народа — окончательно покончил с понятием «большевизм», переименовав партию так, как к тому вели его имперские амбиции.
Политика — наука взвешенной смелости, которая не прощает двусмысленных и — особенно — запоздалых решений.
После Кронштадтского восстания Ленин в плане своей речи о нэпе писал бесстрашно, яростно, однозначно, думая не о реакции «революционных идеалистов», но о судьбе страны: «...Чем можно экономически удовлетворить среднее крестьянство? Мелкого товаропроизводителя?
а) свобода оборота = свобода торговли (= свобода капитализма). Назад к капитализму?
Слишком поспешный, прямолинейный, неподготовленный "коммунизм" наш вызывался войной и невозможностью ни достать товары, ни пустить фабрики.
Кооперация... экономически наилучшая форма свободного оборота...
Где достать товары?
а) Заем. (100 миллионов золотом) ...
б) Торговый договор с Англией, Америкой.
в) Концессии.
Государственный капитализм, блок с ним вверху, — свобода оборота для крестьян и пр. — внизу.
Переутомление вроде Бреста, передышка экономическая. Улучшить положение рабочих.
Улучшить положение крестьян и двинуть оборот.
Индивидуальный товарообмен?
Да! Усилим производство, двинем оборот, дадим передышку, усилим мелкую буржуазию, но гораздо больше укрепим крупное производство и пролетариат. Одно с другим связано.»
Заметим, как часто в этом наброске Ленин употребляет слова «свобода» и «оборот».
Ленин не побоялся бросить гвардии «революционных идеалистов» такой вызов, как понятие «оборот», в двадцать первом; из партии вышли не сотни, а тысячи большевиков: «Ленин сдает позиции капиталу, за что боролись?!» Тем не менее — без насильственных реквизиций — в двадцать пятом СССР начал вывозить хлеб за границу, — в стране голодных не было, продавали излишки.
На сессии Верховного Совета я видел нападки депутатов на кооперативы, на само понятие «торговля», «предпринимательство».
И это меня более всего насторожило: такого рода нападки есть форма мечты о тоталитарной диктатуре и реанимации казарменного «социализма», что обернется презрением к нам человечества, случись такая трагедия.
Да, видимо, настало время, когда надо повторить лозунг:
«Вчера было рано, завтра будет поздно, начинать надо сегодня».
Не подыгрывание «хвостистским» настроениям лентяев и трусливых обывателей, привыкших жить по приказу, а не по собственному разумению, не оглядывание на тех, кто боится или не умеет конструктивно мыслить (они по традиции ненавидят тех, кто сноровистее и компетентнее), но безоговорочное определение и законодательное утверждение позиций, за которое выступают наши лучшие ученые-экономисты и социологи. Лишь в этом — залог противостояния могущественной реакции консервативных элементов, этакой бюрократической Вандеи, сплотившей в своих рядах легионы бездельников, «блатных» выдвиженцев патриархальных плакальщиков по «светозарному» былому.
«СОВЕРШЕННО СЕКРЕТНО» (январь 1990 г.)
КОЛОНКА ГЛАВНОГО РЕДАКТОРА «СОВЕРШЕННО ОТКРЫТО-3»
ВОПРОСЫ САМИМ СЕБЕ, НА КОТОРЫЕ НАДО ОТВЕТИТЬ
Чаушеску, сапожник по профессии, «великий гений» по должности, пал в тот же день, когда родился наш сапожник, не меньший гений, Сталин. Сталину устроили торжественные похороны; многие плакали; ликовали узники ГУЛАГа и миллионы «членов семей врагов народа».
На портреты поверженного Чаушеску плевали все, — за исключением террористов-фанатиков.
Но отчего же за неделю до всенародной румынской революции в стране царил видимый порядок и всеобщее преклонение перед диктатором?
Вернувшись из Бухареста после встречи там Нового года с героями революции, перебирая листки с дневниковыми записями, я о многом раздумываю и спрашиваю себя:
1.Почему только после краха тирана люди начали возмущаться им? Почему еще совсем недавно, во время съездов и конференций, все выступавшие, — даже когда диктатор и его августейшая подруга отсутствовали, — обязаны были оборачиваться к пустым креслам семьи Чаушеску в президиуме и вдохновенно восклицать: «Благодаря неустанным заботам великого вождя и великой вождини мы стали так счастливы»?!
Кто понуждал к этому ораторов? Или — сами старались? От страха? По соображениям карьеры? Гены наработанного рабства? Или?
2. Почему журналисты славили тирана в каждом номере газет, хотя все шептались о том, что Чаушеску принимает посетителей, окружен ный двумя немецкими овчарками, натренированными бросаться на визитера, если тот чуть повысит голос? Почему охранники подобост растно козыряли даже любимому бульдогу румынского нациста, об ращаясь к псу почтительно: «товарищ полковник»?
Можно ли было не славить семью Чаушеску? Или нет? Какие формы использовал диктатор для давления на людей, превращавшие их в безнравственных холопов?
Это необходимо понять для того, чтобы исключить возможность повторения подобного ужаса в будущем.
3.В Бухаресте сейчас ходит анекдот: подхалим — министр теле видения — говорит: «Товарищ Чаушеску, я бы хотел увеличить число часов наших телепрограмм в сутки с трех до четырех». Чаушеску:
«Я не могу проводить на телевидении четыре часа, это слишком...» Да, в стране были только трехчасовые передачи (ни минуты больше), из которых два часа уходило на восславление того, что «подарил» стране диктатор: «самая высокая калорийность продуктов, самый большой взлет науки, самую великую гармонию победившего счастья».
Одни из первых декретов Фронта национального спасения запретил отпуск (свободной продажи товаров в магазинах не было, полная регламентация — страшнее карточной) продуктов питания, ибо Чаушеску травил народ колбасой (норма — полкило в месяц), которая делалась не из мяса, а в основном из отходов целлюлозы. Хлеб — не прожуешь: горох и чечевица...
4. Чаушеску обожал встречаться с трудящимися. «Секуритата» нагоняла проверенных рабочих, пионеров, крестьян, и те, занемев от восторженного страха, благодарили диктатора за «его неустанную заботу о благе народа». Таких встреч было тысячи. Но почему же не нашелся хотя бы один, который... Почему?!
5.Чаушеску повсеместно сносил деревенские дома и строил для «счастливых румынских колхозников» агрогорода — трехэтажные бараки (туалет во дворе, воды нет, холод), чтобы все люди страны были подконтрольны и каждый следил друг за другом. Рушился вековой уклад жизни народа, но все газеты и журналы взахлеб благодарили мракобеса. Как диктатура смогла добиться этого? Всем мыслящим было очевидно, что тотальное послушание неграмотному «вождю и выдающемуся теоретику марксизма-ленинизма» оборачивается геноцидом против народа, экономической разрухой, пустошью, но — молчание царило в стране... Почему?
6. Во время боев за телевидение наймиты диктатора, пользуясь лабиринтами подземного города, вооруженного для борьбы против народа, пролезая через люк в жилой дом советского торгового представителя, поднялись на крышу и стали обстреливать революционеров. Возникает вопрос: откуда такое отношение к диктатору, что наш дом ни разу не был как следует изучен? Ведь такого рода халатность могла обернуться гибелью наших же людей! И они действительно были на волоске от расстрела...
7. Неужели устойчивость режима, его опора на массы определяется лишь количеством портретов диктатора на улицах? Стоимостью принадлежащих ему резиденций и замков, истерикой публичных славословий?
8. Неужели никто из наших экспертов всерьез не анализировал ситуацию, когда такие понятия, как «демократия», «материальная заинтересованность», «новое политическое мышление», «предпринимательство», «рынок», «общеевропейский дом», считались в Бухаресте «контрреволюционными», «изменническими»? Те, кто требовали перестройку, изгонялись с работы, объявлялись «психами», за ними устанавливалась полицейская слежка, их открепляли от тех гастрономов, где нормировались продукты питания, люди пухли с голоду, были на грани гибели. Как реагировала общественность, — в том числе и наша, — на эти отчаянно-героические попытки патриотов вести борьбу за спасение Румынии от краха? Или мы не знали об этом?
