— Мамочка, я же тебе помогаю! — и целовал ее в платье, в руку, во что придется. И мать успокаивалась и вытирала слезы на глазах.
Кроме того, Михал Михалыч очень любил ездить к бабушке в гости либо на машине, либо на поезде, либо на самолете. Без папы такие поездки не удавались, поэтому он каждый день с нетерпением ждал возвращения папы с работы. Вернувшись с работы, папа странно медленно раздевался, но это еще куда ни шло. Но если папа сразу садился обедать, Михал Михалыч совершенно терял терпение и не хотел принимать никаких объяснений.
— Ну, поехали же! — требовал он.
— Подзаправиться надо, сынок, а то бензину не хватит, — отвечал отец.
— Да хватит, хватит… поехали!
После обеда папа ложился на ковер посреди комнаты и поднимал ноги.
— Ну давай сразу на самолете, скорей доберемся.
Вечером в квартире иногда появлялись папины товарищи или мамины подруги, и Михаил Михалыч на несколько минут затихал, присматривался к ним. Забавные люди, — они всегда спрашивали его об одном и том же.
— Миша, кого ты больше любишь, маму или папу?
— Папу и телевизор, — отвечал Михал Михалыч, и гости весело смеялись.
— А бабу-ягу ты боишься?
— Я ее не видал.
— Неужели и во сне никогда не видал?
— Не видал. Я лицом к стенке сплю, ничего не вижу.
Гости скоро надоедали Михал Михалычу, он покидал их и снова занимался своими делами — гонял "кыкысь", проверял настройку пианино, выметал пыль из-под столов. Он поспевал всюду, он был везде сразу, заполнял собою всю квартиру, все углы, был велик, вездесущ и необъятен, как сама жизнь.
Поздно вечером, замотав всех до смерти и утомившись сам, он просил: "Мама, раздень меня!" — ложился в постель лицом к стене, свертывался клубочком и засыпал. Мать, склонившись над кроваткой, прикрывала его сереньким байковым одеяльцем и удивленно ахала, словно впервые видела своего сына.
— Господи, ведь совсем кроха, комочек!
Подходил отец, подходили старшие девочки и тоже разглядывали Михал Михалыча с удивлением. "Он еще совсем маленький!" — шептали они.
— Он же совсем кроха! Совсем, совсем кроха! — говорила сестра. Поразительно!
— А что вы хотите?! — говорил отец. — Ему еще только три года. Дайте срок…
Миша очень скоро понял, что означает: "Свобода — есть осознанная необходимость".
— Значит, понял? — переспрашивает его мать.
— Понял.
— Делать зарядку по утрам для тебя так же необходимо, как посещать школу, учить уроки. Понимаешь?
— Конечно, понимаю! — соглашается Миша. И упрямо твердит свое: — А если неинтересно?
— Родной мой! — теряет терпение мать. — Но это же необходимость. И ты ее осознал. Ну, давай начнем!
— Необходимость есть, а свободы нет, — отвечает Миша. — Свобода — это когда интересно.
Мать чуть не плачет от досады:
— Голуб-чик мой!..
Но Миша не собирается уступать. Он повторяет:
— Свобода — это когда интересно!
Мать задумывается и с любопытством смотрит на сына, словно впервые видит в нем живого человека.
— Если так, давай придумаем что-нибудь, чтобы тебе интересно было, — предлагает она.
— Давай!
— Дома будем делать зарядку или пойдем в сад?
— В сад, в сад.
Маме лет сорок, она стройна, крепка, в сад вышла в легком пижамном костюме и в тапочках. Миша — в трусиках, без майки, босиком.
В саду прохладно от росы. Птицы в кустах и на деревьях поют усердно, будто делают зарядку.
Солнце едва-едва отделилось от горизонта и продирается сквозь лес — в небо, к простору.
— Становись! — командует мать, утверждаясь ногами на песчаной тропинке.
Миша становится рядом с нею.
— Будем делать то же, что мы делали раньше, — говорит она. — Руки вверх!
— Ну, вверх, — вяло поднимает руки Миша.
— Говори: "Небо!"
— Небо! — с удивлением повторяет Миша. — Вижу небо!
— Руки вниз. Говори: "Земля!"
— Земля! Земля! Земля!
— Руки в стороны. Говори: "Море"!
— Море! — не возражает Миша.
— Поворот вправо — горы!
— Горы! — уже кричит Миша и добавляет: — Ого! А что влево?
— Поворот влево! — командует мать. — Поля!
— Поля! — восхищается Миша. — Вот здорово!
— А теперь давай снова.
Все упражнения проделали во второй и в третий раз. На четвертый раз Миша разочарованно:
— Опять тоже?
Мать растерялась:
— Тогда придумывай сам.
И Миша стал придумывать сам:
— Птицы в небе! Самолеты! Опять птицы!
— Трава зеленая! Цветы!
— Лес вокруг! — кричал он.
— Олени в горах!
— Хлеб растет!..
На следующее утро Миша сам потянул маму в сад на зарядку. Он приволок с собой прыгалки, мяч и разные палки.
— Хочешь, — предложил он, — мы сегодня поиграем в чехарду?
Должно быть, Миша не ожидал, что мама согласится. А мама согласилась:
— Чехарда так чехарда. Та же зарядка!
Миша искренне удивился и обрадовался этому.
— Ну вот видишь, — сказал он маме, — теперь и ты понимаешь, как хорошо, когда свобода. Теперь и тебе интересно.
Моя сестра, возвращаясь однажды поздней зимней ночью с посиделок с прясницей и с горящим пучком лучины в руках, встретилась посреди деревни с волком. Должно быть, очень голодный, он сидел, скалил зубы и не хотел уступать ей дорогу.
— Ты что, Шарик, с ума сошел? — прикрикнула на него девушка. — Пошел вон!
"Шарик" оскалил зубы еще больше и зарычал, глаза его нехорошо сверкнули. Сестра ткнула ему в морду горящей лучиной.
— Ошалел, что ли? Нет у меня ничего для тебя.
Волк отступил, прыгнул в сторону, в снег.
Когда всполошенные родители сказали моей сестре, что это был волк, а не Шарик, она удивилась и не поверила:
— Какой же это волк, когда он на собаку похож. Собака она собака и есть!
Недавно в Подмосковье к нашей даче подошел лось. Он был так невозмутимо спокоен, с таким хладнокровием, даже равнодушием смотрел на меня, что подумалось: не ранен ли? не болен ли? Самая настоящая корова, домашнее животное!
Я быстро собрал своих ребятишек, крикнул жене, и мы толпой, всей оравой двинулись к лосю, за забор, в мелкий осинничек. Дети радовались: наконец-то они налюбуются диким зверем.
— Какой же он дикий? Какой зверь? — возмутился я. — Захватите с собой хлеба побольше да соли, сейчас мы его будем кормить.
— Что ты, папочка?
— А вот увидите!
Мы осторожно, чтобы не испугать, подходили к лосю все ближе и ближе, а он повернул голову и смотрел на нас совершенно спокойно, без всякого интереса, даже как-то устало. Возможно, он думал, этот неприкосновенный владыка подмосковных рощ, стоит ли, дескать, связываться с этой назойливой мелкотой. Возможно, думал что-то другое. Только вид у него был до того домашний, коровий, до того ручной, что я совершенно осмелел, а вернее сказать, обнаглел, — особенно с точки зрения лося.
— Тпруконь, тпруконь, тпруконь! — стал звать я его, как зовут в деревнях корову, и, протягивая вперед руку с густо посоленным хлебом, пошел к его влажной, к его мокрогубой коровьей морде. Иллюзия была слишком заманчивой.
Но когда я подошел к нему совсем близко, когда до него оставалось не больше десяти шагов и лось вдруг нервно переступил, я, должно быть, все-таки испугался его величественных размеров и особенно его огромной горбоносой чушки. А может быть, я побоялся, что лось, вдруг переступивший с ноги на ногу и на мгновение обернувшийся назад, убежит от меня? Во всяком случае, я остановился, замер. Затем решился и кинул хлеб ему под ноги.
Этого не надо было делать. Я забылся. Передо мной, конечно, был зверь, а не корова. Зверь, не уступающий в силе медведю.
Лось не побежал от меня, а бросился на меня. Он решил, что я на него нападаю, и сам пошел в атаку. Но бросился на меня он не быстро, без ярости, без воодушевления, лениво, только затем, должно быть, чтобы образумить наглеца и отвязаться от него.
Я закричал. Еще сильнее и, вероятно, еще менее красиво закричали мои дети, моя жена, моя семья. И лось не тронул нас. Он повернулся и, широко раскидывая в сторону огромные голенастые задние ноги, не спеша, скрылся в осиннике. "Ну вас к богу, лучше не связываться!" — казалось, сказал его белый короткохвостый зад.
— Какая же это корова, папочка! — испуганно упрекали меня дети.
— Да ведь очень уж похож на корову, совсем ручной!
— Ну как жизнь, старина? — ежевечерне спрашивал у своего приятеля седобородый нечесаный Лупп Егорович.
Толстый ленивый кот, давно прозванный Старым Валенком, спросонья поворачивал голову, чуть приоткрывал глаза и нехотя мурлыкал что-то невнятное. Можно было подумать, что он говорил: "И как тебе не надоест из года в год спрашивать об одном и том же? Ну, живу по-прежнему! Вверх головой! Чего тебе еще? Человек!"
