Теперь Курлан запомнит этого разбойника навсегда.
Пять месяцев пролежал охотник в районной больнице.
А когда вернулся в родной посёлок, его первым вопросом был:
— Не убил ли кто того медведя?
— Нет, никто, — ответили ему.
Медведь ушёл с косы и больше не появлялся.
С тех пор Курлан добыл ещё двадцать медведей. И вот, когда он навсегда бросил медвежью охоту, его старый враг сам явился к нему…
— Что ты там нашёл? — спросил Заркун.
И Курлан, помедлив, ответил:
— Мы с ним уже встречались. Это он восемь лет назад крепко помял меня.
— Что ты будешь делать?
— Почему у меня спрашиваешь? — вдруг разозлился старый охотник. — Как будто в посёлке больше некому ходить на медведей. Хотя бы Лозган. Он удачливый охотник. Или другие старики.
— Они не пойдут на него. Ты же сам рассказывал об особенностях его следа. Весь посёлок уже знает, что это он. Ты узнал последний. А остальные мужчины, ты ведь знаешь, уехали далеко на лов сельди.
— Ну, тогда ждите, пока он сожрёт всех ваших коров и колхозных лошадей.
— Хакун пойдёт с тобой.
— А-а, — как от мелкой назойливой мухи отмахнулся старик.
Всю обратную дорогу оба молчали.
Вернувшись домой, Курлан с невозмутимым видом взялся за сети.
Через два дня нашли растерзанного бычка. Стало ясно, что старый хозяин тайги потерял способность ловить быстроногих диких животных. На одной ягоде и муравьях далеко не уедешь. Он и поселился близ человеческого жилья, где мог без особых усилий ловить неуклюжих домашних животных.
В тот вечер Заркун не один час просидел у Курлана. Но и четырёхлитровый чайник густого терпкого чая не решил вопроса. Проводив гостя до крыльца, Курлан долго смотрел в густое чёрное небо, будто просил у него помощи.
Он вспомнил своего отца, затем отца своего отца. В этих воспоминаниях о предках старик искал прилива сил. С неба льдинками мерцали ему немые звёзды.
Как Курлан один пойдёт на хитрого зверя? Но слово, данное когда-то самому себе, не давало старику покоя. Да и весь посёлок ждёт… Надеется…
Был бы хоть один помощник? Но кто пойдёт на страшного зверя? Если бы все мужчины были дома, конечно, кто-нибудь решился бы.
Старик ссутулился, входя в дверь, хотя в этом не было необходимости.
Он уже стелил постель, когда дверь открылась и на пороге неслышно появился Хакун.
— Раз вошёл, проходи и садись. Чая нет. Угощать не буду.
— Не стоит беспокоиться, дедушка.
— Так зачем же ты навестил меня так поздно? Что, соскучился по вредному старику?
— Не надо так говорить. Однажды осмеяли меня на глазах у всего посёлка, и хватит.
— А я ничего ещё не сказал.
— И не надо говорить. Лучше, дедушка, выслушайте меня. Я знаю, что вы рассердитесь, и знаю, что вы один не можете идти на охоту. Возьмите меня с собой. Я стрелять умею. Я никогда не был трусом.
— Медведь не гусь. И даже не пять гусей. Хакун не охотник. Тем более — не медвежатник. Медвежатником так просто не станешь.
— Я же просил не вспоминать о прошлом, — прервал старика Хакун.
На другое утро все видели, как Курлан и Хакун направились в лес с ружьями за плечами.
Охотники уже шли полдня, а свежих следов всё не было.
И только к вечеру наконец нашли «тёплые» отпечатки огромных лап. Следы вели в сторону селения. И прошёл разбойник каких-то полчаса назад.
— Он, наверное, возвращается к бычку, — сказал Хакун.
— Не думаю. Этот хитрец боится засады. Он наверняка задерёт ещё одну корову.
— Надо догнать его. Пойдём напрямик к посёлку!
— Нам не догнать. А если и пойдём по его следу, он может проскочить в тайгу. И мы не заметим его между буграми. Надо ждать его на перешейке. Там его и перехватим, когда он будет возвращаться с очередного ужина.
Через час быстрой ходьбы охотники были на перешейке, устеденном низким кедровым стлаником. Через стланик просматривается далеко. Впереди, в полукилометре в сторону посёлка, грудятся зелёные бугры; позади в сотне шагов чернеет роща из лапистой корявой лиственницы. Курлан засел у следа, а его молодой напарник выбрал место на берегу залива, в сотне шагов от старика.
Солнце уже село за голубые горы, что возвышаются за синим массивом леса. Небосклон облепили тяжёлыми кровавыми пятнами облака. С залива потянуло сыростью. От настывшего песка холод проникал в тело и студящими толчками поднимался вверх по позвоночнику. От долгого сидения в одном положении затекли ноги и больно ломило спину.
Взошла полночная луна. Её серебристый свет резко выделил в ночи окружающие предметы, и от них упали длинные тени.
Курлан несколько раз встряхнулся, изгоняя из тела холод. Вдруг он увидел приближающееся чёрное пятно. Старое сердце не выдержало. Оно, захлёбываясь, заторопилось невесть куда. Старик положил горячую руку на холодный металл ружья. Так он делал всегда, когда хотел успокоить сердце. Но это не помогло.
Чёрное пятно приближалось, угрожающе громадясь и приобретая такую знакомую старику форму. Курлана бросило в мелкую дрожь.
Он с усилием сделал несколько глубоких вдохов. Так он поступал всегда, когда хотел унять волнение. Но и этот испытанный метод не помог. Волнение не проходило.
Медведь идёт широким спотыкающимся шагом. Вот уже стали различимы маленькие уши на большой голове. Несколько раз сверкнули, отражая лунный свет, глаза.
Курлан поднял ружьё. Этого было достаточно, чтобы опытный осторожный зверь заметил движение и резко остановился.
Оглушающий выстрел прорезал тишину, гулко перекатываясь, пробежал по отдалённым буграм. Дым густым облаком повис перед охотником. И вдруг из облака вырвалась огромная разъярённая голова. Она была настолько близка, что Курлан отчётливо видел серебристую седину на загривке.
И видно, старость была виной тому, что не успел охотник выстрелить во второй раз. Страшный удар бросил его на землю.
…Курлан очнулся от тряски. На месте возницы сидел Заркун. Хакун шёл рядом с телегой. Увидев, что старик пришёл в себя, он остановил лошадь.
Запёкшиеся губы старика шевельнулись, но не издали ни звука.
— Медведь убит, — сказал Хакун.
Старик вновь впал в беспамятство.
Потом он пришёл в себя уже на кровати, весь перебинтованный. В комнате было много народу. Люди тихо перешёптывались, чутко прислушивались, скорбно молчали.
Дышать тяжело. Мутнеет в глазах. И перед ним, то проваливаясь в небытие, то вновь смутно проясняясь, прошла его долгая жизнь.
…Голова кружится. Тошнит. Перед глазами плывут круги. В одном круге появился его сын. Точно такой, как на фотокарточке. В военной форме, со снайперской винтовкой и медалью «За отвагу». Он похоронен на берегу русской реки Волги. Интересно, Волга больше нашей Тыми?
Стучит в висках. Нет, это стучит колхозный катер. Наверно, везёт рыбаков на тони. Стучит громко, у самых ушей. От него болит голова.
…Хакун молод. Он сильный. Он смелый. Ему нужен новый карабин…
Где-то стреляют. Нет, это тарахтит колхозная электростанция. Лампочки-круги, круги-лампочки. Сейчас ведь день. Почему работает станция? От шума болит голова.
Курлан много ездил. Он объездил всё восточное побережье Сахалина. Бывал и на западном побережье, и на самом севере, и на Миф-Тенгре. Но ни разу не бывал он в горах, что синеют далеко в центральной части Сахалина. Древние нивхи утверждают, что на самой высокой горе обитает Пал-ызнг — хозяин гор. Медведи — его собаки. Охотники, павшие в схватке с медведями, не просто умирают. Их забирает к себе Пал-ызнг, и они превращаются в пал-нивнгун — горных людей, самых счастливых людей, и покровительствуют живущим сородичам. Интересно, какое там счастье?
Что-то тяжёлое подступило к горлу, перехватило его.
— Вынесите меня на воздух, — еле слышно произносят горячие губы.
О! Как много света! Небо то синее, то красное. Веером разбегаются по нему длинные разноцветные лучи. Что это?
А горы? О, горы голубые! Они такие голубые, какими никогда ещё не были. Высокие они и голубые. Голубые-преголубые.
Не видел их вблизи. Не был там…
Хор — олень, бык-производитель.
