— А как же мотоцикл? — спросил Тимоша. — Я мотоциклов еще не возил.
— По доске вкатим, — сказал Сергей Николаевич и бросил папиросу. Она зашипела в воде и погасла. — Доска у тебя есть?
— Да вот сходни.
Тимоша достал со дна лодки неширокую доску. Сходни перекинули с мостков на борт лодки и по ним осторожно вкатили мотоцикл.
— Тяжелый, — сказал Тимоша. — Лодка огрузла. Эх, если б побольше была!
Тимоша приладил уключины, вставил весла. Подоспела Феня с Петрунькой на руках. Феню провожала с керосиновым фонарем бабка Даниловна. Ночь выдалась темной, без звезд. В тростниках путался туман. Где-то далеко посвистывали водяные коростели — пастушата. С веток деревьев и кустов стекала роса. Вода в реке шла сильная, разгонистая, с низовым ветром.
Тимоша осторожно развернул лодку, поставил носом к волне. Лодка сидела глубоко, и боковая волна могла легко ее захлестнуть.
Сергей Николаевич, удерживая мотоцикл, включил фару. Освещал путь, чтобы выйти к тропе. Феня тормошила Петруньку:
— Сынок, не спи, не надо! Скажи, на чем мы плывем? Ну, скажи!
— На лодке, — медленно отвечал Петрунька.
Он был слабым. Голову положил матери на грудь.
— А на берегу огоньки. Глянь, сколько! Раз, два, три, четыре. Много огоньков. Чья это деревня светится? — поспешно говорила Феня, лишь бы что-нибудь говорить, лишь бы не позволить Петруньке уснуть. — Ну же, сынок, чья деревня?
— Наша.
— А вон бабушка стоит на берегу с фонарем, не уходит, Петруньку провожает. Видишь бабушку?
— Вижу.
Феня растерла Петруньке руки, подышала:
— Холодные. А мы согреем. Потрем и согреем.
Тимоша спешил. Греб с отмашкой, на полное весло. Вода была почти вровень с бортами лодки.
Длинный луч фары освещал воду, нащупывал песчаную отмель и тропу, затянутую туманом.
— Петрунька, сынок, а как зовут собаку, что у дяди Мирона?
— Альма.
— А какая она, Альма? Черная-черная, да?
— Не. Белая.
— И злая-презлая, все лает и кусается?
— Не. Добрая.
— Дай-ка я тебя платком прикрою. С реки ветер задувает. Только спать не надо, сынок. Гляди, как Тимоша веслами работает. Трудно с рекой совладать, когда ветер. Вот какой у нас Тимоша! На реке он самый главный. Всех он возит. И Петруньку везет. О господи! — вздохнула Феня и, не в силах больше превозмочь слезы, громко заплакала: — И как же это ты, Петруша, милый ты мой...
— Не надо плакать, Феня, — сказал Сергей Николаевич. — Двадцать минут — и мы в больнице. Желудок ему промоют, и мухомора как не было. И будет Петрунька опять по улицам вприскочку бегать... Ты умеешь, Петрунька, вприскочку бегать?
— Не, — тихо ответил Петрунька. — Я так бегаю.
Лодка зашуршала по песку: подплывали к отмели.
Сергей Николаевич подоткнул брюки в сапоги и спрыгнул в воду, чтобы вывести нос лодки подальше на песок.
Тимоша бросил весла и помог Фене с Петрунькой сойти на отмель. Потом свели по доске мотоцикл.
Сергей Николаевич устроил Петруньку с собой впереди на коврике. Для крепости привязал ремнем к рулю.
Феня села сзади, и мотоцикл, набирая скорость и разбрасывая прожектором туман, помчался по тропинке.
К берегу Самарчука подъехала телега. На ней лежала сколоченная из досок будка с застекленным окошком и лавочкой внутри. Будку поставили у мостков в зарослях лещины, где любил читать Тимоша.
По реке из рыболовецкого колхоза пригнали новую большую лодку, крашенную красным корабельным суриком.
К будке было прибито то самое объявление о поперечной навигации через пресный водоем Самарчук на 1958 год, которое Тимоша вывесил на мостках.
Тимошу вызвали в правление колхоза и сказали, что он на время летних каникул назначается постоянным перевозчиком, за что будут начисляться ему трудодни, как всякому колхознику за работу в поле, в саду, на фермах или на огородах.
