Лучников выпрямился. Он был выше среднего роста, худощав. Чисто выбритое лицо его было моложаво, только в морщинках у глаз да в капризном изломе губ чувствовалась усталость. Взгляд его скользнул по Наде, и она поняла, что он заметил ее, но не считает ее появление на палубе фактом, достойным внимания.
— Полный вперед! — скомандовал он в переговорную трубку и обратился к кому-то: — А вы здесь зачем? Это лишнее.
Ответа Надя не слышала. Но вскоре по трапу на второй дек грузно поднялся старик в черной кожаной куртке и черной кепке с пуговкой на макушке.
— Вытащили! — сказал он вместо приветствия.
Сизое морщинистое лицо его расплылось в простодушной улыбке. «Так вот каков он, этот персонаж из пьесы», — подумала Надя. А старик, спохватившись, представился:
— Прямков, Федор Григорьевич, — и протянул ей горячую шершавую руку. — Ишь, побежал, — сказал он, глядя на отдаляющийся берег, и, поискав в кармане, достал трубку. — Не обжились еще? Обживетесь! В дом новый переезжаешь, и то не все в момент. То воду не пустили, то газ не включен... А ведь это живая вещь, механизьм!..
Слово «механизм» произнес он смягченно, и Надя, педагог по профессии, сразу отметила это.
Мимо них прошли матросы, трое, почти мальчики, один за другим.
— Мы его, понимаешь, лебедками, — проводив их взглядом, опять возбужденно заговорил старик, — а он ни в какую... Уперся, и все тут...
Наде стало скучно.
Заметив вслух, что, пожалуй, можно пойти поспать, Надя поднялась на верхнюю палубу и прошла на корму. Отсюда виден был весь караван. Теплоходы еще не успели четко построиться, и поэтому были видны каждый в отдельности.
Вторым за «Машуком» следовал «Кольцов», дальше «Памир» и «Грибоедов».
Корабли шли, громко переговариваясь:
— На «Кольцове»!
— «Кольцов» слушает.
— Примите равнение согласно ордеру. Повторите, как поняли.
— Вас поняли.
Все три корабля светились огнями, и в сером, пасмурном свете было как-то уютно смотреть на эти огни. Незнакомый бас, отвечавший с «Кольцова», звучал, как голос самого корабля.
Мелко подрагивала корма под ногами. «Скорость набрал, узлов семнадцать», — подумала Надя. Она обошла палубу с подветренной стороны и вышла на бак.
Старик-пенсионер был тут. Увидев его, Надя смутилась: ведь она сказала ему, что идет спать. Но он, видимо, охваченный все тем же возбуждением, с улыбкой повернул к ней уже полиловевшее от холода лицо.
— Вон, глядите, мост показался. — И протянул бинокль.
В биноклях Надя понимала не много, но сразу поняла, что это военный бинокль, цейсовский. На стеклах были нанесены деления. Поднеся его к глазам, она отчетливо увидела строгие контуры вздыбленного и как бы переломленного посредине моста.
Встречный ходовой ветер дул в лицо.
— А вы говорите: «Спать пойду», — сказал старик торжествующе. — Разве сейчас можно спать? Я знал: не уснете. Такое во сне не увидишь, как тут покажут...
И действительно, было красиво. То, что казалось пасмурным небом, стало уходить и таять, уступая место золотисто-розовому восходу. Берега были строги, силуэты разорванных мостов графически четки.
Старик и молодая женщина стояли, не шевелясь и не разговаривая. И хотя жизнь его была на исходе, а ее только начиналась, в эту минуту они были равно одарены красотой восходящего солнца и равно счастливы.
Ладога встретила корабли полным штилем. Это было редким для нее гостеприимством. Большей частью здесь штормит. Но в этот раз голубая вода озера была спокойна, как в чаше, налитой до краев. До самого горизонта на все стороны была только эта сияющая под солнцем голубизна. Белые корабли шли, согласно ордеру, друг за другом. Ветер трепал алые флаги на флагштоках. На «Кольцове» гремепа музыка — немецкие джазовые пластинки. Во всем было ощущение праздника.
И когда позади Нади раздался голос Лучникова: «С праздником вас!», — Надя не сразу поняла, о чем речь. Лучников тронул рукой лакированный козырек фуражки и улыбнулся.
— Сегодня День Победы. Девятое мая! Забыли?
Да, она совсем забыла об этом. Хлопоты, сборы, отъезд.
— С праздником!
Помолчали. Лучников достал папиросу, прикурил от зажигалки.
— Похоже на море, правда? — спросила она, кивнув на расстилавшуюся до горизонта голубизну.
— Ну, что вы! Просто большое озеро, — снисходительно улыбнулся он.
Когда он улыбался, зеленоватые глаза его вспыхивали лучиками на солнце. Сжатые губы были не капризны, скорей насмешливы. Лишь складка в уголках губ говорила о том, что он может быть недобрым, даже порой жестоким.
— Ощущение моря совсем иное. Важно не то, сколько воды ты способен схватить глазом. Главное — ощущение того пространства воды, что остается за пределами зрения. Моряк ощущает его. И потому озеро для него не похоже на море, а море — на океан. Не знаю, понятно ли я говорю... — перебил он себя.
— Да, конечно.
Надя не узнавала Лучникова. Он был общителен, разговорчив. Совсем не похож на вчерашнего, скользнувшего по ней равнодушным взглядом.
Они стояли у борта на главной палубе, рядом с трапом, ведущим на ходовой мостик. Лучников — сжимая руками перила борта, Надя — кутаясь в серый пуховый платок. Руки его, как и лицо, были смугло окрашены несходящим, словно прикипевшим загаром, который бывает у тех, кто проводит жизнь на воде.
Надя чувствовала себя стесненно. Она смущалась молчания и не знала, о чем с ним говорить. Вдобавок она еще помнила, что он возражал против ее приезда, и не простила ему этого. И еще — ей хотелось понравиться ему. Она сама не знала зачем. Просто так.
— Вот вы говорите, за пределами зрения, — сказала она тем милым, чуть важным тоном, который, она знала, так шел к ней. — Но ведь не только зрение, но и воображение человека имеет предел. Мы все много сейчас говорим о космосе. Но разве мы представляем его себе? Мы знаем, что в мироздании есть бесчисленное множество систем, подобных солнечной. Так? Но попробуйте охватить их мозгом, внутренним зрением — и у вас только закружится голова...
Ей хотелось говорить умно. Хотелось, чтоб этот человек с твердыми, насмешливыми губами принимал ее всерьез. Она не понимала, что главное обаяние ее было именно в том, что ее рассуждения были по-женски наивны, а важность тона совмещалась с чуть кокетливым прищуром глаз, в которых трепетало солнце.
— У меня была подруга в детстве, — продолжала Надя. — Так она всегда спрашивала: «Ну, а это — солнце, звезды — в чем они?» Она не понимала таких слов, как «пустота», «безвоздушное пространство», «бесконечность»... Она спрашивала: «Ну, а там, где все кончается, все звездные миры, что там?» Понимаете? Она хотела найти конец бесконечности, к нечеловеческому она подходила с человеческой меркой...
Лучников слушал ее с тем особым, преувеличенным вниманием, с каким мужчина слушает рассуждения женщины, отдавая должное тому, что и ей «хочется порассуждать»,
— Ваша милая подруга, — сказал он, мягко улыбаясь, — была подобна гусенице, которая за всю жизнь проползла только один сад и спрашивала у бабочки: «А там за забором что?» Бабочка отвечала ей: «Там еще сад». «А потом?» «А потом еще...» И тот, третий сад гусеница уже не могла воспринять своим бедным воображением... Но поверьте мне, что есть люди в наш век, настоящие ученые, которые сейчас уже могут увидеть внутренним зрением то, чего мы с вами не можем... Кстати, с чего мы начали этот космический разговор?
Они помолчали, вспоминая.
— С моряков, — подсказала Надя.
— Да, с воображения моряков. Так поверьте мне, что у моряков тоже иное представление о водном пространстве, чем у людей сухопутных. Или речников.
— Вы не любите речников.
— Ну что вы! Я просто отдаю предпочтение морякам.
С мостика по трапу спустился Андрей.
— Беседуете? — сказал он, подходя. — Простор-то какой! Море, да и только.
— Кто наверху? — вместо ответа спросил Лучников.
— Второй помощник.
— Хорошо идем.
— Так бы всю дорогу.
Они стояли рядом, и Надя невольно взглядом сравнила их. Андрей был моложе Лучникова лет на десять, и сейчас, когда на залитой солнцем палубе они стояли рядом, это резко бросалось в глаза. Андрей был и красивей Лучникова и молодцеватей. И вообще Андрей был лучше. Он был ее мужем.
— Впервые на Ладоге? — спросил Лучников у Андрея.
— Впервые.
— Я здесь воевал. Недолго. Потом на севере, на Баренцовом...
— Жуткое дело здесь было? — полуспросил Андрей.
— Да, веселое дело! До сих пор мины вылавливают...
Надя слушала разговор мужчин. Платок упал ей на плечи, и ветер играл ее светлыми тонкими волосами. Она, не отрываясь, смотрела на воду, и глаза ее пристально вглядывались в ласково журчащую, бегущую от теплохода волну, где до сих пор, подстерегая корабли, прячется смерть.
Ее мрачные мысли прервал голос Лучникова:
— Я приглашаю вас обоих в честь праздника пообедать вместе со мной. Я просил Марию Петровну, буфетчицу, накрыть в салоне. — Он дотронулся до козырька и взглянул на Надю. — В двенадцать ноль-ноль жду...
