В коридоре у истоптанного дощатого порога под ноги мне попался кручёный сучок, который мог быть и автоматом, и пистолетом, и охотничьим ружьём. Я было замахнулся ногой, чтобы затолкнуть его куда-нибудь, но спохватился, поднял и засунул в щель между досками разбитой завалинки: может, ещё пригодится когда-нибудь — мне только восемь.
Было жаль тратить драгоценные патроны на мелких куликов, которые большими стаями скапливаются на береговой отмели, и я пошёл на болото в надежде найти уток. Прошёл кустарники, взобрался на песчаный бугор. Смотрю: внизу, в луже посредине маленького болота, плавают две утки.
Нивхские дети моего возраста уже знают почти все виды диких уток. И в этот раз по небольшим размерам, маленькой голове, тонкому клюву, по тёмно-пёстрому оперению и суетливым движениям я определил — плавают чирки. Утки ужинали. Глубоко погрузив голову в воду, они так и плавали с опущенной головой. Над водой забавно торчали их вздёрнутые хвосты. Иногда клали голову на воду и быстро-быстро работали клювиками. И до меня доносилось их частое чавканье, похожее на журчание ручейка: утки, как сквозь сито, процеживали воду через зубчатые края клюва, а на широком чувствительном язычке оставались рачки и другая мелкая живность болота. Изредка утки поднимали голову и оглядывались — не грозит ли им опасность.
Это была моя первая охота. Никто не учил меня её законам: брату некогда, не до меня, дедушка Ламзин уже давно не охотился — силы оставили его, а другие мужчины нашего рода были на войне. Не знаю, откуда у меня появились повадки охотника. Скорее всего это передалось по наследству, в крови.
До уток далековато. Необходимо скрасть их. Для этого придётся спуститься по оголённому склону бугра, проползти до заросшей багульником кочки. И с неё стрелять. И ещё можно было дать большой круг за буграми, обойти болото и стрелять с противоположного берега из-за кустов кедрового стланика, что густо нависли над самой водой. Но этот план я тут же отверг. Может быть, потому, что пришлось бы тратить много времени, и я боялся, что утки улетят. Я тогда ещё не мог знать, что утки без причины не покидают богатые кормом болота.
Оставалось первое решение, рискованное — скрадывать на виду у уток. Моя одежда — рубахи и брюки цвета хаки — не выделялись на фоне песка. Я быстро оценил это. И решился. Когда обе утки опустили головы в воду, вышел из ольшаника и, не спуская с них глаз, сделал несколько быстрых шагов. Босые ноги мягко, бесшумно ступали по песку.
Одна утка подняла голову. Я мгновенно остановился и застыл в очень неудобной позе — с отставленной рукой, в которой держал ружьё. Я даже перестал моргать.
Заметит или нет?
Утка повернула голову, уставилась на меня долгим взглядом. Вот сейчас взмахнёт крыльями. За ней, так и не поняв, в чём дело, ошалело взмоет в воздух и вторая. Только с крыльев мелкой дробью посыплются брызги.
Утка наверняка заметила посторонний предмет. Но её смутило то, что этот предмет не шевелится. По-видимому, ей показалось, что он был тут и раньше, просто она не замечала его.
Утка успокоилась, снова занялась ужином. Вторая перестала было цедить воду, но увидела спокойную подругу и тут же вновь погрузила голову в болото.
Быстрыми пружинистыми шагами спустился с бугра. И когда утки подняли головы, я уже сидел за прикрытием из редкого ольшаника. Предо мною, в десяти шагах, — кочка с багульником. До неё нужно добраться. Кочка низкая. К ней даже пригибаясь не подойдёшь — утки заметят. Оставалось одно — подбираться ползком.
Охота целиком захватила меня. Хотелось вернуться непременно с добычей. Ведь это моя первая охота!
Не раздумывая, ложусь в болото. Чувствую — не прогретая скудным солнцем холодная вода леденяще обволокла моё тело, захватило дыхание. Одежда прилипла к коже, мешая движениям.
Ползу. Стараюсь держать ружьё высоко, чтобы вода не залила стволы.
Вот и кочка. Утки метрах в двадцати. Они спокойны. Продолжают кормиться. Удобно положил ружьё на кочку. Перевёл дыхание. Заметил — кормящиеся утки сидят низко. Только тонкие полоски спины остаются над водой. Попасть трудно. Жду, когда спарятся, чтобы одним выстрелом ударить по обеим. Но они никак не сходятся. Аккуратно целюсь в ближайшую. Плавно нажимаю на спусковой крючок. Хотя и плотно прижимал ружьё, ударило больно. Но мне было не до боли в плече.
Утки взлетели и, обалдело махая крыльями, поднялись прямо вверх. Но вот одна свернула в сторону. Вторая же столбом поднималась надо мной. Голова как-то неестественно подтянута. Понял — утка ранена. И действительно, она застыла на секунду и, растопырив крылья, упала на противоположный берег. Вторая вернулась к подруге и громко и взволнованно кричала в кустах.
Я перехватил ружьё и, утопая по колено в грязи, побежал через болото на крик. Утка, увидев меня, поднялась, но тут же села рядом. Она кричала громко и часто. Хвост её при этом подёргивался, и она казалась смешной.
Первая мысль была — стрелять в неё. Но я боялся, что вспугну раненую, и она улетит. И вдруг ещё промажу и вернусь вовсе без добычи. А раненую можно добить вторым выстрелом.
Я долго искал её. И всё время, пока я рыскал по кустам, вторая утка вертелась под ногами. Мне даже стало жаль её.
Через некоторое время её крики стихли. Она улетела, так и не найдя подругу. И я не находил. Я уже сожалел, что не стрелял во вторую — ведь она была совсем близко, и вряд ли я промазал бы.
Повернулся было к болоту, чтобы посмотреть, там ли вторая утка, как между кустами кедрового стланика увидел чирка. Он лежал на спине. И на его светлом гладком брюшке играло солнце. Я порывисто подхватил его и, ликуя, помчался домой.
Мать достала из тощего кошелька талоны на крупу. У нас в семье, когда удавалось, хранили талоны на конец месяца, чтобы потом сразу купить побольше. И хоть раз в месяц мы чувствовали себя почти сытыми.
Но в тот день, хотя и было далеко до конца месяца, мать достала талоны и купила крупы.
В нашем доме собрались старушки и дедушка Ламзин. Гости обсасывали косточки моей добычи и хвалили охотника.
После ужина, когда старушки дымили самосадку из одной трубки, пуская её по кругу и затягиваясь на кругу по разу, подошёл ко мне старейший рода дедушка Ламзин, мягко положил свою большую руку на мои худые узкие плечи, посмотрел мне пристально в глаза и почему-то приглушённым голосом сказал:
— Я знал, что ты станешь настоящим мужчиной.
Потом отвёл глаза в сторону, часто-часто замигал воспалёнными оголёнными веками и, как мне показалось, скорбно добавил:
— Но не думал, что ты станешь им так рано.
