Кесарев засмеялся, сказал, что готов отправиться, вот только домой ему надо забежать.
— Разрешите?
Скляров посмотрел на часы.
— Еще есть время...
Ночь черной казачьей буркой накрыла город. Наташа беспокойно выглядывала в окно. Сверкали молнии, и в комнату доносились глухие раскаты грома. Шторм набирал силу. Полчаса назад по местному радио сообщили, что на Баренцевом море ветер усилился, высота волн четыре-пять метров, местами выпал снег, видимость резко ухудшилась. На Северном и Норвежском морях ветер девять баллов...
Всю неделю Сергей где-то там, на корабле. Неужто на ночь нельзя и домой заскочить? Чтобы скоротать время, она снова села за книги. Завтра Наташа будет рассказывать ученикам об этом суровом крае, надо как-то увлечь их.
«Ребята, — мысленно обращалась она к ученикам, — я родилась далеко на Кубани. Село наше Зеленый Дол раскинулось в степи. У нас там хорошо. Выйдешь утром на крыльцо, поглядишь в степь, и конца ей не видно. Как море, она, наша степь, и корабли по ней ходят — стальные комбайны. А посреди площади стоит памятник партизанам, погибшим в гражданскую войну, рядом — обелиск героям, что храбро сражались с фашистами. Я люблю свой Зеленый Дол и думала, что милее его нет на свете. Но вот приехала сюда, на далекий и седой Мурман, и скажу вам, ребята, вошел он в мое сердце, как входит первая любовь...»
Нет, подумала Наташа, про любовь им говорить рано. Она скажет, что попала в чудесную страну, страну полуночного солнца, где царствует полярная ночь. Раньше Мурман называли краем непуганых птиц. Архангельский генерал-губернатор маркиз де Траверсэ писал, что здесь могли «жить два петуха да три курицы». А теперь это жемчужина Советского Заполярья, построены большие заводы, выросли города. В нашем краю сто тысяч озер. Отсюда начинается Великий Северный морской путь, и первым узнал этот путь Ломоносов. Родившись в Архангельской губернии, он с десяти лет до двенадцати рыбачил с отцом на Мурмане. Ходил Михайло сначала в зуйках, наживлял и перебирал ярусы, варил уху, чинил сети. А потом стал знаменитым на весь мир...
Мысли Наташи прервал стук в дверь. Она вскочила — Сергей! Уткнулась лицом в его шинель, да так и застыла на пороге.
— Ты совсем дома не бываешь, — тихо сказала она.
— Что, может, отставку дашь? — усмехнулся Сергей.
— Глупый...
Он снял мокрый плащ, повесил его, присел на диван. Она села напротив и пристально смотрела на мужа, будто хотела что-то разглядеть на его лице. Ей было грустно оттого, что Сергей редко приходит домой, в душе она жалела его, потому что знала: службу на корабле он любит и делать свое дело вполсилы не может. Оттого, видно, и редко приходит домой.
— Не знаю, как ты, но я по тебе очень скучаю, — призналась Наташа. — Когда сын дома, как-то легче, а теперь одна я в четырех стенах. Хотя бы позвонил, а?
Он усмехнулся, не глядя на нее:
— Откуда звонить-то? В море всю эту неделю находились.
Она с мольбой поглядела на мужа:
— Может, в отпуск поедем? Апрель на Кубани теплый, солнечный. Сейчас там весна в разгаре. Ну, чего молчишь?
Сергей сказал, что отпуск ему сейчас никто не даст — вот-вот начнутся на флоте учения и ему, минеру, дел на корабле по горло.
— И ты, пожалуйста, больше об этом разговор не веди, — нахмурился Сергей. — Скажи лучше, как там Олег?
Наташа сообщила, что вчера поздно ночью говорила с матерью по телефону. Скучает сынок, но здоров, кушает хорошо.
— Может, возьмем его сюда? — осторожно спросила Наташа. — Если в отпуск поедем осенью, то одна я совсем зачахну.
«Не зачахнешь, и нечего слезы лить», — едва не вырвалось у Сергея. Но сказал о другом:
— Ты ведь работаешь, а я на корабле? — Он заглянул в шкаф. — Где моя бритва?
Она насторожилась:
— Ты опять уходишь?
— Ухожу. Срочно, понимаешь. Я должен быть к часу ночи, а уже десять минут первого. Собери мне, пожалуйста, чемоданчик. А я пока побреюсь.
Он побрился и теперь поправлял перед зеркалом галстук. Она подошла к нему так близко, что у себя за спиной он услышал ее дыхание. Он догадался, что она хочет о чем-то его спросить, но почему-то не решается. Наконец услышал:
— Сережа, тебя Вера спрашивала.
Услышав это имя, Кесарев внезапно покраснел, в груди тяжко шевельнулось сердце. Стараясь не выдать своего волнения, которое мигом заполнило все его существо, он, не оборачиваясь, спросил:
— Когда? Она ведь уехала?..
— Вчера звонила.
— Странно... — Помолчав, добавил: — Если еще спросит обо мне, скажи, чтобы больше не звонила.
Наташа посмотрела на него с усмешкой на тонких губах, наклонила голову, отчего закачались в ушах золотые сережки. С нескрываемым упреком сказала:
— Ты сам ей скажи. Сам...
«Так просил, так просил не звонить сюда, а она все же решилась, — горько усмехнулся в душе Кесарев. — Нет, я этого так не оставлю. Вернусь с моря, схожу к ней и все выскажу».
Он думал так, хотя сам в это не верил. И теперь, услышав о том, что Вера приехала, ему не терпелось поскорее увидеть ее, спросить, как провела свой отпуск (о том, что она ездила в отпуск, Кесареву сказал Петр Грачев; месяц назад он был в гостях у ее отца капитана «Горбуши» Серова). Кесарев будто наяву увидел смеющееся лицо Веры, огненно-черные глаза и тихий, вкрадчивый голос: «Ты спрашиваешь, люблю ли я Бориса? Эх, Сережа... Что мне оставалось делать? С тобой поссорилась, походила одна, скучно стало, я и выскочила за Алмазова. Счастлива ли? Если честно — я жалею, что тебя потеряла». Она просила Сергея не ходить к ней, забыть ее, даже однажды пристыдила его. «Это же подло, Сергей, — говорила она. — У тебя есть жена, ребенок, а ты протоптал дорожку к моему дому. Я боюсь, и за себя, и за тебя...» Перед отъездом в отпуск он пришел проводить ее, но она не открыла ему дверь. В ту ночь лил густой дождь, Сергей весь промок, пока добрался в город, постучался к ней, но она так и не открыла ему. Сказала из-за двери: «Я не могу. Я дала себе слово... Ты пойми, что я так жить не могу. Это нечестно и подло...»
«И все же я схожу к ней», — подумал сейчас Кесарев.
Наташа вытерла тряпкой чемодан, на котором осела пыль. Она спокойно делала свое дело, но он-то видел, чего это стоило ей.
— Муж-то кто у нее? Рыбак, да?
— Штурман сейнера...
Она усмехнулась:
— Старая история. Муж на промысле, а жена скучает... А дети у нее есть?
— Нет...
— Я так и знала...
Наташа была очень ревнивой. Пять лет назад, когда Сергей женился, он сказал ей, что дружил с Верой, ездил с ней в отпуск к матери. «А чего ты не женился на ней?» — спросила тогда Наташа. Он ответил: «Она какая-то шальная...»
— Ты все еще любишь ее? — спросила Наташа. Она стояла рядом, и он видел, как мелко вздрагивали ее черные брови.
Кесарев вдруг рассмеялся, лицо его покраснело.
— Ты что? Эх, глупышка ты... — Он ласково прижал ее к себе, поцеловал в щеку. — У нас ведь с тобой сын растет... А ты все ревнуешь? Странно, Наташенька, весьма странно.
«Может, и странно, но я-то вижу, как загорелись у тебя глаза», — мысленно сказала она мужу. Он оделся, взял чемоданчик.
— Береги себя, слышишь?.. — тихо сказала она, уткнувшись носом в его щеку.
У двери он поцеловал ее.
— Я скоро...
Катер сиротливо стоял у причала, и когда Кесарев спрыгнул на палубу, из рубки вышли двое — рулевой, усатый, крупноплечий рыбак, в черном плаще и зюйдвестке, и мужчина лет сорока пяти, и тоже в плаще.
— Вы минер? — спросил он, глядя Кесареву в лицо.
— Да. А вы?
— Я из порта, штурман. Мне поручено доставить вас в бухту Заозерную. Пойдем вдоль берега, а то море расходилось. Пантелей, — крикнул он рулевому, — отходи...
Дизель гулко застучал, и катер прытко побежал по темной воде.
— Хотите сигарету? — предложил штурман, кутаясь в плащ от дождя.
— Я не курящий, — сухо отозвался Кесарев.
Штурман, попыхивая сигаретой, как бы вскользь обронил:
— Война давно ушла в прошлое, а мины все еще попадаются... Вытащили ее вместе с якорем, обросла ракушкой, веет от нее смертью. Кровь в жилах стынет, когда глядишь на нее...
— Преувеличиваете, — усмехнулся Кесарев.
— А вы их не боитесь?
— Разоружать мины — моя профессия...
— А как вы это делаете?
— Очень просто, — Кесарев заулыбался. — Значит, так, я подхожу к мине и спрашиваю: «Ну, что, голубушка, наплавалась?» В ответ она шипит: «Да, мой дорогой, устала я, волны бросали, ракушкой обросла, хоть и повидала я белый свет, но не мил он мне, все одна и одна. И ночью волны меня качают, и днем. И никак я не могу найти покоя. Может ты мне поможешь?» Конечно, помогу. «Выну из тебя сердце».
— Сердце? — прервал его штурман. — Разве у мины есть оно?
— Есть, дорогой товарищ. Запал и есть сердце. Рванет так, что самый лучший хирург не соберет тебя по чертежам. Так вот, — продолжал Кесарев, — вынимаю я запал, и мина не страшна. А иногда она, костлявая, и поцеловать может, да так, что потом всю жизнь щечки будут гореть от ее поцелуя...
