— Слушаю вас, товарищ командарм.
— Есть просьба, товарищ Вера. Отпечатайте вот эту биографию Дутова...
— Дутова?
— Не удивляйтесь. Мы тут люди новые. Вот и моему комбригу Михаилу Дмитриевичу полезно будет знать, с кем придется иметь дело. Кстати, вы не знакомы? Прошу, знакомьтесь...
Великанов учтиво взял под козырек, она поклонилась ему по-женски.
— Что ж, оставьте, товарищ командарм.
— Зовите меня просто — Гаем Дмитриевичем. Мы с комбригом, можно сказать, родные братья, — сказал он и коротко, с улыбкой глянул на Великанова.
— Хорошо, Гая Дмитриевич, отпечатаем.
— Только я просил бы вас лично, товарищ Вера. Ошибки в биографии неприятеля ведут к ошибкам на поле боя.
Он снял черную лоснящуюся бурку, сдвинул каракулевую папаху на затылок и сел у настежь открытого окна.
— Жарко у вас.
Глядя на него, Великанов тоже присел в сторонке на стул.
— Наверное, не жарче, чем под Нежинкой, — сказала Вера.
— Нежинка — эпизод. Бывало похлеще. Дутовцы, как видно, не ожидали конной контратаки, и стоило мне развернуть Железный эскадрон, как они смешались. Не любят казачки ответного сабельного удара.
Вера заметила для себя, что он еще взвинчен после удачного боя под Нежинкой, в отличие от Великанова, который был занят какими-то своими мыслями.
Гай поставил перед собой клинок дамасской стали, отделанный узорчатым серебром сверху донизу, положил обе руки на эфес и мерно, слегка покачиваясь, будто на коне, стал рассказывать, как было дело. Гибкий, стройный, туго затянутый в кавалерийскую шорку, отливавшую желтым глянцем, он выглядел не по должности щеголеватым. Вера отметила и это его кавказское пристрастие к шику и невольно опять сравнила с Великановым, одетым скромно, по-солдатски.
— А вы не забыли, товарищ Вера, о нашем разговоре у председателя губкома? — спросил Гай как-то вдруг. — В самом деле, переходите в штаб армии, не пожалеете.
— Нет, не могу.
— Что вам делать в Оренбурге? Казачишек мы скоро разобьем — и дальше, Я создам для вас необходимые условия...
— На войне условия одинаковы для всех, — перебила она его. — И потом, знаете, у меня дочь, которую не с кем оставить.
— Это меняет дело, это причина уважительная. — Он накинул на плечи свою бурку одним размашистым движением руки. — Итак, Михаил Дмитриевич пришлет за биографией Дутова.
— Зачем же? Я занесу, мне по пути.
— Только, прошу вас, сегодня.
Гай артистически изящно козырнул у самой двери и вышел в коридор. Вслед за ним — Великанов.
Вера присела за рабочий столик, взяла двойные тетрадные листки, крупно исписанные каллиграфическим почерком штабного писаря.
Отпечатав биографию атамана, которую можно бы дополнить целым списком его тяжких злодеяний, она убрала закладку в ящик и поднялась, чтобы позвонить в союз прачек и домашних прислуг, заранее предупредить их, что завтра явится на собрание сам Акулов.
Только уже поздно вечером, наконец-то закончив все дела в губкоме, Вера отправилась в штаб обороны города. Комендант проводил ее на второй этаж, где находился теперь и кабинет Великанова рядом с кабинетом Гая, который не сегодня-завтра выедет со своим штабом в село Сорочинское — поближе к главным силам Первой армии.
— Вы пунктуальны, Вера Тимофеевна! — радушно встретил ее Великанов. — Спасибо за услугу. Садитесь, пожалуйста. Или вы торопитесь?
— Нет-нет.
Он взял у нее тоненькую папку, раскрыл и покачал головой от удивления.
— И где это вы раздобыли такую отличную бумагу, даже с водяными знаками?
— Нашлась гербовая для случая.
— Случай действительно редкий! — засмеялся Великанов, щуря свои красивые цыганские глаза. — Ну, почитаем, почитаем...
И он принялся читать, облокотясь на стол и упираясь подбородком в туго сплетенные пальцы рук.
«Войсковой атаман Оренбургского казачьего войска Александр Ильич Дутов. Сын отставного генерал-майора, участника покорения Средней Азии, войны с турками. Родился в 1879 году. Десяти лет поступил в Неплюевский кадетский корпус. Затем успешно закончил Николаевское кавалерийское училище. В 1904 году был зачислен в академию генштаба, но вскоре добровольно ушел на фронт, едва началась русско-японская война. В 1908—1914 годах преподавал тактику в Оренбургском казачьем училище. Тридцати двух лет получил звание войскового старшины. Это считалось головокружительной карьерой. В мировую войну командовал полком, был ранен и контужен. В марте 1917 года стал фактическим председателем казачьих войск России. Лично защищал штаб Деникина во время неудавшегося корниловского мятежа, охранял ставку Духонина. В октябре того же года вернулся в Оренбург с мандатом чрезвычайного уполномоченного временного правительства по продовольствию.
Сразу же после Октябрьской революции арестовал местный ревком, что послужило сигналом для развязывания гражданской войны в губернии. Когда уральский атаман Мартынов ушел со своего поста, донской атаман Каледин застрелился, а терского атамана Караулова убили солдаты из проходящего эшелона, Дутов стал главным организатором казачьей контрреволюции. Но в январе 1918 года был вынужден бежать в верховые станицы, где начал формирование отборных частей казаков. Там его опять окружили рабочие отряды. На этот раз он чудом улизнул в Тургайский край. Отсиживался до весны, пока не вспыхнули восстания в понизовых станицах и мятеж белочехов. Дутову удалось снова занять Оренбург. Белые газеты превозносили его до небес. За одно лето он получил два генеральских звания: казачий круг присвоил ему звание генерал-майора, Самарская учредилка — звание генерал-лейтенанта. Он первым признал Колчака как «верховного правителя». Назначенный командующим отдельной Юго-Западной армией в составе Оренбургского, Уральского и Астраханского казачьих войск, создал штаб округа, разветвленное управление тылом, офицерские училища. Он сам руководил неслыханной расправой над бойцами Орской обороны, всегда поощрял массовые расстрелы и рубку ни в чем не повинных граждан. Его атаманский дивизион особо известен черными делами.
Генерал Дутов — опасный враг революции. В нем соединились кадровая выучка, недюжинные военные способности, ловкая демагогия, жестокость карателя. Однако он уже не раз бит красногвардейцами Кобозева и Павлова, Блюхера и Каширина, регулярными частями Красной Армии. Теперь настал его последний час. Пора окончательно выбить атамана из седла...»
Великанов отложил папку в сторону, поднялся из-за стола, подошел к расцвеченной карте Оренбургской губернии. Он долго, изучающе смотрел на карту, словно позабыв о Вере.
— Легко сказать — выбить такого генерала из седла... — раздумчиво заговорил он, медленно повернувшись к ней. — Если бы еще один Дутов, — куда ни шло. Но тут как раз нажимает с севера Колчак.
— Вы же недавно оттуда. Как там? — спросила она.
— Плохо. Я там командовал Уфимской ударной группой. Мы не только не смогли продвинуться вперед, но даже оставили Стерлитамак. Теперь вся надежда на Оренбург.
— А вы, Михаил Дмитриевич, верите, что Оренбург можно отстоять? Не удивляйтесь вопросу. Сам Гай высказывал сомнения.
— Слыхал, что с ним не согласились ни Фрунзе, ни губком. Только не думайте о Гае дурно. Он человек истинно военный и бесконечно храбрый. Мы, военные, привыкли полагаться на собственные силы. Однако гражданская война вносит свои поправки в соотношение сил. Например, тот же Оренбургский губком в считанные дни сформировал пять рабочих полков. Никто из нас и не догадывался о таких резервах.
— Вы откровенны, Михаил Дмитриевич.
— Перед боем — как перед богом! — пошутил Великанов.
— Если вам будет нужна моя маленькая помощь, то я поговорю с Иваном Алексеевичем Акуловым.
— Вот за это спасибо. А я, знаете ли, не решился утром предложить вам, Вера Тимофеевна, сотрудничество в штабе обороны после вашего отказа командарму. Все-таки у вас девочка.
— Я с ней натерпелась страху в прошлом году.
— Гая Дмитриевич сказал мне сегодня, что вы работали разведчицей в ставке Дутова. Так что вы — находка для моего штаба.
— Не преувеличивайте, не надо.
— Значит, вы сами поговорите с председателем губкома?
— Да, завтра же.
— Так будет, конечно, деликатнее...
Великанова вызвали к командарму, и Вера простилась с ним с таким чувством, будто они были знакомы раньше.
Шел двенадцатый час ночи, когда она вернулась домой, в уютный флигелек, прикорнувший близ темной громады кадетского корпуса, над уральской кручей. Василиса Панина, ее подруга с недавних пор, уже спала.
Стояла высокая лунная ночь, какие бывают после ледохода. Вера осторожно, боясь разбудить, укрыла Поленьку стеганым одеялом, которое девочка, разметавшись, сбросила на пол, и начала раздеваться. Длинные густые волосы доставляли ей немало забот в этой неустроенной жизни, и все-таки она не могла расстаться с ними, хотя та же Васена остриглась «под мальчика».
